«Начальник сказал тебя нейтрализовать»: как живет в эмиграции экс-депутат Илья Пономарев, единственный проголосовавший против присоединения Крыма

04/12/2021 - 17:19 (по МСК) Анна Монгайт
Поддержать ДО ДЬ

Герой нового выпуска «Невозвращенцев» — Илья Пономарев, бывший депутат Госдумы V и VI созывов от партии «Справедливая Россия», бывший директор по информационным технология компании ЮКОС, бывший советник президента Фонда «Сколково» Виктора Вексельберга. В 2014 году Пономарев стал единственным депутатом, проголосовавшим против присоединения Крыма. В последствии он был лишен депутатской неприкосновенности и изгнан из страны. С 2014 года живет в Украине, занимается финансовым консалтингом и инвестированием. Анна Монгайт встретилась с ним на фестивале русской культуры «СловоНово» в Черногории.

Вы один из тех политических невозвращенцев, который оказался невозвращенцем уже действительно давно, то есть это уже должна быть, в принципе, подзажившая рана.

Но ты же понимаешь, я не невозвращенец, я невпущенец, да, потому что я не хотел, я никогда не хотел уезжать, да, я не принимал такого решения.

Прошло сколько лет?

С четырнадцатого года.

С четырнадцатого года, то есть уже семь лет.

Семь лет. Я чувствовал себя не вполне в своей тарелке первые два года, потому что у меня так же получилось, я не уезжал сознательно, да, я был в командировке и мне закрыли въезд назад в страну. Я просто не смог вернуться, я остался совсем без всего, я в прямом смысле слова на улице какое-то время ночевал, потому что не было денег, не работала связь, значит, вообще ничего не было.

Реально на улице?

Да, реально. В машине, да, у меня друг был, который мне дал большой джип, в котором можно было спать. И пока не нашел работу с каким-то заработком, да, потому что у меня было в кармане двадцать долларов, все равно это было в Америке, а Америка для меня ― чужая страна. Я в ней чувствую себя уверенно в том плане, что я много занимался всеми этими инновациями, стартапами, инвестициями, то есть поэтому, у меня в ней и сейчас бизнес, но я бы в ней не хотел жить. И при первой возможности, как только встал на ноги с финансовой точки зрения, я перебрался назад в Украину, где, собственно, сейчас и живу. Вот в Украине я себя чувствую абсолютно дома.

Все невозвращенцы, которых я когда-либо снимала, мне рассказывали, перед тем как их выгнали из страны, происходили знаки и разговоры и так далее. Почему вы оказались не готовы к изгнанию? 

Понимаешь, я не могу сказать, что я был прямо совсем не готов. Я думал про другой сценарий, потому что вся эта волна пошла, естественно, после голосования по Крыму. И какое-то время вокруг меня была такая вата, то есть…

То есть это голосование, не все помнят, что единственный человек, я так понимаю, вы единственный человек, который проголосовал против.

Я никогда не делал секрета и сейчас не делаю секрета, естественно, я, как депутат, все время же общался с самыми разнообразными представителями власти. В тринадцатом году, я считаю, мы пробили очень серьезную вещь через администрацию президента, в общем, приоткрылись муниципальные выборы, Ройзман шел в Ебурге, Навальный ― в Москве, я баллотировался в мэры Новосибирска. И вот это как бы, мне казалось, что это такой определенный развод с властью: мы вас не пустим на федеральный уровень, но мы вам откроем муниципальный, давайте.

А тут, значит, случился Крым, это все перевернулось, мы все перестали общаться, я в это время был еще в середине избирательной кампании в Новосибирске, я поэтому просто уехал к себе в Новосибирск, где какое-то время находился, в общем, ожидая, что, наверно, могут сейчас прийти. И за то время, пока я сидел в Новосибирске, я сделал ряд технических действий, которые очень рекомендую делать всем, кто опасается того, что он может попасть в такую ситуацию: сделать визы, сделать паспорт с длинным сроком, соответственно, действия, чтобы как минимум технически иметь возможность где-то жить, потому что я после этого очень многим нашим помогал беженцам и у них у всех были документарные проблемы, то есть у кого-то не было паспорта, его надо было через границу там перетаскивать, значит, контрабандой и потом заниматься легализацией, у кого-то виз никаких нет, соответственно, это очень резкое ограничение.

Конечно, лучше всего, да, иметь Шенген и американскую визу. То есть от человека зависит, тут же вопрос в том, что не надо путать туризм с эмиграцией, да. Одно дело, когда ты приезжаешь в страну, там все хорошо, она даже может оказаться дорогой, недорогой, но когда тебе надо там жить и зарабатывать, это две большие разницы. И у кого какая профессия, кто куда, кто может приехать, у кого какие языки. Вот это вот все является очень важным вопросом. Сейчас куча народу у нас сидит в Литве, но не может там ничем заниматься с профессиональной точки зрения.

Там легко получить политическое убежище, но, получая политическое убежище, ты привязан к этой стране, а чем там заниматься? Идти в ресторан работать, значит, или у кого-то есть какие-то там источники, гранты там и все прочее, у ФБК (признан экстремистской организацией и запрещен в России) есть пожертвования, они на это живут. Но у очень многих возникает эта проблема, я знаю целый ряд людей, которые работают слесарями на СТО, да, то есть вообще больше нечем абсолютно заниматься. 

Короче, я вот это все сделал. И я был готов к тому, что сейчас, значит, они на меня наедут. У Новосибирской области прозрачная граница с Казахстаном в целом ряде мест, я готовился к тому, что я, если совсем наедут… То есть в любом случае переходить на подпольное положение. Это у меня был такой, значит, план.

Он возник до голосования по Крыму, потому что я понимал, чем это голосование закончится. И это был один из факторов колебаний. Мы много это обсуждали, обсуждали с коллегами, с Гудковым, Зубковым, Зубовым. Петровым. Значит, наша мини-фракция в Государственной Думе. О том, значит, как голосовать. И они на меня еще обиделись, что я проголосовал против, а они не голосовали, то есть то, что мы это обсуждали…

Да, то есть я понимаю, почему они обиделись, но это вопрос, что у каждого есть определенный уровень готовности переходить какую-то грань. Я опять-таки как левый фронт и так далее, я к подпольному существованию психологически был готов. Но власть не дала мне такого удовольствия, что называется. У меня была встреча где-то в конце июня с Володиным, который тогда еще был в администрации замом, на нынешнем месте Кириенко. Он говорит: «Начальник сказал тебя нейтрализовать, но не наказывать». Я говорю: «И что это значит?». Он говорит: «Ну, если бы ты уехал, мы бы не возражали, мы бы тебя не преследовали, да». Я говорю: «Да вот хрен вам, я уезжать не собираюсь». Он говорит: «Ну, ты подумай». Я говорю: «Что думать? Я вам сразу говорю, что я не собираюсь». «Ну, хорошо».

А через месяц, когда я был в командировке, оказалось, что приставы, пока я, значит, ездил там, использовали старое и уже закрытое на тот момент сколковское дело заново, наложили арест на активы, наложили ограничение на пересечение государственной границы.

У нас это, в принципе, использовано для трех человек: для Мустафы Джемилева из Крыма, для Михаила Ходорковского, у него ровно то же самое они сделали с этим самым долгом, и для вашего покорного слуги. Я поэтому все время и говорю, что я не невозвращенец, а невпущенец, потому что я для себя твердо все-таки решал, что я никуда не уеду никак, я буду до конца, значит, стоять. Да, то есть если я буду уходить через границу куда-то, то только чтобы собирать партизанский отряд и переходить назад.

Из Ходорковского и Джемилева будет партизанский отряд.

Также по теме
    Другие выпуски