Никита Высоцкий об отце: "Это не близкий человек, это воскресный папа"

Монгайт: Про отца. Вы же ангажированная очень сторона?

Высоцкий: Конечно. Вы знаете, если я скажу, что трудно… Ну, наверное, вы не этого вопроса ждете. У меня всегда, и это было при жизни отца, и сейчас, вот существовало два человека. Это, кстати, у очень многих детей известных родителей. Один тот, который вот там, на афише, на сцене берет гитару, принимает цветы, звучит из магнитофонов, даже в электричках где-то – это один. А другой – это папа, у которого, ну, как бы интимное, что-то детское, что есть тоже у каждого из нас. И поэтому я к этому как бы отстраненному отношению к отцу своему тоже привык. Понимаете, о чем я говорю, или я как-то невнятно объясняю? То есть, он для меня… Ну, например, я вам скажу, когда я был на «Гамлете» второй раз (меня очень волновал это спектакль, хотя я не первый раз был), я был очень взволновал, сел к нему в машину и сказал, клянусь вам, примерно следующее: «Владимир Семенович, вы сегодня играли просто поразительно». Он на меня посмотрел, как на… Я взял себя в руки, но, грубо говоря, вот это состояние такого, что это не близкий человек, а это какое-то явление, не чужое, мое, но это тоже отец… Ну, как бы совсем коротко – я тоже его поклонник, кроме того, что я его сын. Я - директор музея. Я, так скажем, в теме, я много про него знаю, но с другой стороны, есть вот этот маленький человек, который любит своего отца, как бы ни складывались отношения, и он, как сказать, он тоже помогает.

Монгайт: А каким он был отцом? Я думаю, это очевидный вопрос, вас много раз об этом спрашивали, но для фильма и сценариста это особенно важно.

Высоцкий: Ничего страшного, что много раз спрашивали, но я всегда очень трудно на этот вопрос отвечаю. Вообще, семья для него была, ну, прямо скажем, он не был создан для семьи, и это не было чем-то самым главным в его жизни. Я никогда не тешил себя, что вот… Ну, как бы не преувеличивал свое значение в его жизни. Это был нормальный человек, живой, он радовался, когда рождались дети, он любил дарить нам игрушки, одежду, еще что-то, но вот такой семьи с борщами, с ремнями за двойки – не было. Мои родители разошлись, когда мне было четыре года, и он… Наверное, это называется «воскресный папа» сейчас или как-то так. Вы меня смущаете. Вы на меня как-то грозно смотрите…

Монгайт: А я думала, я милая.

Высоцкий: Вы очень милая, но очень строгая. Я вообще считаю, что вот когда отец, и я в том числе – я теперь тоже отец-герой, у меня двое сыновей…

Монгайт: Хоть одного из них зовут Владимир?

Высоцкий: Одного зовут Даниил, другого Семен. Я просто знаю, вот ты будешь говорить ему: «Смотри, не ленись», и будешь при этом лежать на диване, пить пиво и смотреть телевизор, он возьмет вот эту позу с пивом, а не то, что я говорю «работай, а то не сможешь». Люди, дети в особенности, воспринимают не то, что им говорят. Поэтому я думаю, что я и мой брат, мы воспринимали… Нравоучения бывали, но он как-то это делал неумело. А воспринимали его… Ну, вот он был. Вот он был в нашей жизни и мы именно это и впитывали и в самом раннем детстве, и позже, когда стали, я не знаю, тинейджерами и так далее. Ну, мне было очень мало лет, когда он ушел – мне было всего 16 лет.