Константин Эггерт о том, почему стиль «новой искренности» в дипломатии — признание слабости, и о том, придется ли прибалтам идти в «лесные братья»

Мы сосредоточились на той части выступления Сергея Нарышкина, которая была посвящена будущему президента Литвы: «Что касается заявления президента Литвы, то это грубое антироссийское заявление», – сказал Нарышкин и тут же сам довольно грубо добавил: «налицо желание литовского президента «понравиться своим хозяевам и  национал радикалам, неонацистам и другим маргиналам». Нарышкин сообщил также, что ему вспоминается другой   вновь: «политический  персонаж», который тоже отличался резкими антироссийскими заявлениями – Михаил Саакашвили. «Где он сегодня? Он сегодня изгой в Грузии, и ему никто руки не хочет подать».

Тут спикер немного ошибся. Саакашвили как раз не в Грузии, где в его отношении заочно принято решение об аресте, а в Нью-Йорке – в Бруклине и даже конкретнее в Уильямсбурге.

Вернёмся к Литве. Что касается предложения фракции КПРФ разорвать дипотношения РФ с Литвой, то Нарышкин сказал, что он его не поддерживает: «Литва – это маленькая и красивая страна, а литовцы – это трудолюбивый и умный народ, но народ тоже иногда ошибается, выбирая своих политиков», – отметил в этой связи председатель Госдумы. Тем временем, президент Литвы – упомянутая уже Даля Грибаускайте – отмечала сегодня, что усиленные проверки литовского транспорта на российско-литовской границе связаны с политикой, и решением этой проблемы должен заниматься ЕС, а предпринимателям следует взвесить риски.

В нашей студии был журналист Константин Эггерт, и на связи по скайпу из Вильнюса политический обозреватель Томас Чивас – обсудили с ними реакцию на заявления Нарышкина в Литве.

Макеева: Константин, у вас есть своя версия, почему Даля Грибаускайте решила именно сейчас сделать такое резкое заявление? Если ею воспринимается Россия как нечто весьма агрессивное и, может быть, не вполне в себе в данный момент времени, то стоит ли дразнить гусей и говорить вещи, которые будут определенно раздражать?

Эггерт: Во-первых, это не первое высказывание Дали Грибаускайте по поводу России, она всегда высказывалась очень жестко. Пожалуй, из всех балтийских лидеров она знаменита своими очень яркими высказываниями в этом смысле. Это находит отклик в литовском обществе, насколько я могу понять, хотя на самом деле говорить о том, что она заложница правых радикалов, это довольно странно. Потому что, во-первых, это ее второй и последний президентский срок, после этого президент в Литве обычно уходит на покой, в лучшем случае потом может претендовать на международные какие-то должности в международных организациях. Только президент, подвергнутый импичменту, Роландас Паксас, сейчас является более-менее активным политиком, но он пытается вернуться назад в большую политику. А так президент уходит. Поэтому ей незачем искать радикальных симпатий, тем более, что власти в Литве – социалистическое правительство, правительство левоцентристов, они уж точно никак не праворадикалы, многие даже, скорее, были бы рады сотрудничать с Россией.

Мне кажется, что это подход Грибаускайте, которая, во-первых, во многом так действительно думает. Во-вторых, я думаю, что это отражает, насколько я могу понять, значительную часть волнений общества в балтийских странах вообще, а не только в Литве. В Литве мне, например, приходилось слышать от многих, что молодые люди и не очень молодые люди собираются при поддержке государства, как я понимаю, при таком благожелательном нейтралитете занимаются военной подготовкой, готовятся стать лесными братьями, что-то типа такого. Такие настроения там тоже есть.

Не надо забывать, что история 40-го года и включения, как принято говорить в России, добровольного, а на самом деле недобровольного, балтийских трех стран в состав СССР, это очень живая история. У многих живы предки, которые были депортированы после этого в Сибирь. Это может нравиться, может не нравиться, но этот факт невозможно игнорировать в реальной политике.

Макеева: До последнего времени Эстония была немножко, поправьте, если я ошибаюсь, в стороне, потому что и Латвия, и Литва – ну это русскоязычные страны, люди, которые работают в сфере услуг, они говорят по-русски, и молодые люди многие говорят по-русски, что удивительно. Сейчас мы присутствуем при моменте, когда, может, лесными братьями и не станут, но это будет поворотный момент. С другой стороны, мы видим фактически план, который обнародовал Сергей Нарышкин. Мы знаем, что было, когда Михаил Саакашвили вел недружественную политику в отношении РФ. Потом пришли весьма благожелательные к России политики на смену ему. Означает ли это, что Россия будет что-то делать для того, чтобы способствовать появлению более благожелательных к России политиков в Прибалтике?

Эггерт: Я думаю, что, конечно, Россия будет предпринимать всевозможные усилия для того, чтобы такие политики были заметны на политической сцене. Кстати, скажу, что я бы как раз отделил Литву от Латвии и Эстонии, именно потому, что в Литве никогда не было значительного русскоязычного населения, и в советское время это население составляло не более 10%, 80% населения Латвийской социалистической республики были литовцы.

Макеева: Мы говорим о национальности или о носителях языка?

Эггерт: Носители языка есть везде. Если вы приедете в Таллин, там тоже много русскоязычных. Появление российского бизнеса, российских туристов последние 10 лет в странах Балтии способствовало тому, что многие стали возвращаться к изучению русского языка. Не знаю, что сейчас будет с этим процессом, но несомненно, за 10 лет появилось довольно много людей, которые учили его заново. Что касается Литвы, то здесь все довольно своеобразно, потому что в Литве, я так всегда говорю, существовал советский вопрос, но никогда не было русского вопроса.

В начале 1992 года Литовская республика была единственной из трех балтийских государств, которая дала гражданство абсолютно всем, кто желал его получить, в отличие от Латвии и Эстонии, где значительные русскоязычные общины, где был принят этот многоступенчатый процесс получения гражданства, который до сих пор не закончен. В Литве нет сколь-либо значимых политиков, которые защищали бы русскоязычное меньшинство, которого там 6%, которое не особо нуждается в защите. Скорее, существует проблема между польским меньшинством и литовским правительством.

Что касается Латвии и Эстонии, то здесь ситуация другая. У нас есть Латвия, где сильны позиции партии, которую возглавляет нынешний мэр Риги, Нил Ушаков. Есть с большими симпатиями настроенный мэр Таллина, Эдгар Сависаар, бывший премьер. Мне кажется, в Латвии и в Эстонии как раз больше людей, которые готовы более публично выражать свою позицию в поддержку нынешней политики официальной Москвы.

Что касается возможности влиять на ситуацию России, смотрите: есть и в бизнесе люди, которые симпатизируют какому-то развитию связей, и они не очень озабочены тем, что происходит на Украине. С другой стороны, существует некий консенсус по поводу того, что происходило между 1940 и 1990 годом в этих странах, и пока этот консенсус не размыт, любой политик, который выходит на публичную общенациональную арену в этих странах, должен это, на мой взгляд, принимать во внимание, именно потому, что общественное мнение все же не настолько развернуто в сторону России.

Макеева: То есть сейчас еще не та ситуация, когда мы присутствуем, возможно, при некой драме, неком переломе, и все это видение картины, начавшаяся заново формироваться картина балтийских стран и русского языка, когда люди заново стали учить, когда это будет сметено, перелистано страницей, и начнется все заново, это еще не тот момент?

Эггерт: Мне кажется, что это момент не тот. В Литве очень силен прагматизм, с одной стороны, видят, что приезжают люди из той же Калининградской области, покупают недвижимость, открывают фирмы, хранят деньги в банках, очень много людей из Белоруссии, практически весь мелкий и средний белорусский бизнес что-то имеет в Литве. В Латвии тот же самый процесс мы видим во многом. Но мне кажется, что до последнего времени, до последних событий образ России, как страны, в которой есть люди, которые не мегаолигархи, а которые обладают небольшими средствами, которые готовы приходить, открывать бизнес, давать рабочие места, жить в соответствии с какими-то местами, правилами этих небольших государств со своей идентичность, был довольно привлекательным для многих. Поэтому у России был определенный момент мягкой силы, о которой так все мечтают, и завидуют США, что она у них есть, или Европейскому союзу. Этот элемент был, он не был такой гигантский, но он существовал.

А сегодня, когда, например, директор русской школы говорит мне: «Вы знаете, обидно, что все это случилось, потому что сегодня любые инициативы, связанные с фондом «Русский мир», могут восприниматься неоднозначно», это, простите, характеристика той политики, которая имеется. Как говорил Булгаков, что лаской с любым существом лучше общаться, воздействовать на него. Приблизительно так и в современной политике, где мягкая сила потому и сила, что она мягкая.

Макеева: Это и в высказываниях Нарышкина видно, которые были довольно грубыми, я хочу сказать. Все обсуждают активно заявление министра иностранных дел России, Сергея Лаврова, который сказал следующее: «Наши партнеры на Украине пошли ва-банк, наступили на собственные демократические принципы, поддержали экстремистов. Как говорят хулиганы, хотели «взять нас на понт», заставить нас проглотить унижения». Вот этот сам оборот это был свойственен в разделе «Шутки», которых было примерно 10 во время самых длинных пресс-конференций, Владимиру Путину. До этого момента никто себе не позволял. Но сейчас решено ничего не скрывать, все эмоции высказывать открыто, потому что печень дороже.

Эггерт: Я был тоже удивлен целым рядом, вообще тональность российских политиков, официальных лиц в последнее время, я не великий поклонник Вячеслава Михайловича Молотова и Андрея Андреевича Громыко, мягко говоря, но мне трудно себе представить, что они в публичных своих высказываниях доходили бы до таких экстремальных коллоквиализмов.  Мне кажется, что это не очень правильный политический сигнал, если его посылаете во внешний мир. Когда министр иностранных дел страны, которая является постоянным членом Совета безопасности и ядерной державой, говорит, что главная задача Запада – это смена режима в России, ну даже если вы так думаете, говорить об этом не стоит. Это не показатель силы в политике, это не очень хороший пиар.

Макеева: А как следовало бы сказать?

Эггерт: Да вообще об этом говорить не надо. Зачем это говорить на публику, я совсем этого не понимаю. Я много и долго освещал в давние годы, в 90-ые годы, деятельность МИДа, мне совершенно непонятно, как можно такое говорить на публике, даже если вы так думаете. На самом деле это просто такая попытка, может, мобилизовать общественное мнение, но на самом деле это признание того, что ты являешься объектом, а не субъектом деятельности крупных международных игроков. Странно как-то это.

Что касается этого тона, новой искренности, вы знаете, это не вписывается, как мне кажется, в самые классические каноны дипломатии. У нас очень много любят говорить о прагматизме, эти все новомодные веяния, Твиттеры-шмиттеры, все это ерунда. На самом деле ничего не изменилось со времен Меттерниха и Талейрана, за 200 лет дипломатии. Ну так и не меняйте тогда. Зачем тогда так открыто выбрасывать свои страхи на публичное обозрение? Это не создает, по крайней мере, для меня впечатления силы.

Я очень сильно удивлен этому. Я думаю, что если надеяться на то, что у нас когда-то возобновятся отношения с иностранными партнерами, они будут помнить об этом, они будут понимать, воспринимать людей по этой, извините за такой заковыристый и странный оборот, по этой вербальной одежке.