Внезапно. Россия может прирасти Европой

Нарышкин пишет, что именно сейчас надо говорить об объединении России и ЕС, потому что: почти не осталось пространства для созидания, потому что нет позитивной повестки, а ведь – Россия это Европа, и нет ничего фантастического ни в этой мысли, ни в том, что наша страна и дальше останется в одной семье с европейскими народами. А у нас ведь столько общих дел, одна только борьба с терроризмом чего стоит. Впрочем, мол, нашу новую, общую с европейцами повестку дня стоит обсудить отдельно.

Макеева: Как вам призыв Сергея Нарышкина? После всех уговоров, после мрака и ужаса, который царит в Европе с узаконенной педофилией и так далее – я не буду все перечислять, что звучало с экранов федеральных телеканалов и, уверенно предположу, со страниц «Комсомольской правды» последний год. Кто-то сегодня даже предположил, что со стороны Сергея Нарышкина имеет место троллинг, как это называют в интернете, что это шутка такая.

Баунов: До некоторой степени это троллинг, но не только российского населения, но и политического руководства Европы. Вы совершенно правильно увидели в этом некоторую сенсацию, потому что, во-первых, кто выступил? Выступил глава Думы, глава «принтера», который сделал больше любых других…несопоставимо больше, чем МИД, например, или администрация президента, для того, чтобы сформулировать то, насколько мы с вами совсем не европейцы. Во-вторых, газета «Комсомольская правда» - это, конечно, народная газета. Если бы он попытался обратиться с ободряющим и утешительным словом к горожанам умственного труда, какими мы с вами являемся и значительная часть наших зрителей, то он бы, конечно, выбрал другой орган. А выбрана, опять же, газета народная с миллионным ежедневным тиражом, та, которая, опять же, как никакое другое печатное издание сделало больше всех для того, чтобы вбить в голову соотечественников идею, что Европа – это этот самый ужас и разврат, и нужно держаться от нее подальше.

И, потом, все-таки Нарышкин одной ногой в Думе, а другой встречает рассвет возрождения. Он все-таки отчасти и администрация президента тоже, он командирован же был Думой управлять – помните? До некоторой степени это все-таки позиция и исполнительной власти и, вероятно, попытка посмотреть, а что, собственно, будет с народом, если народу перестать рассказывать про ужас европейского либералистического концлагеря и вернуться к разговорам десятилетней давности или пятилетней давности или, как он сам в статье формулирует, всего 2 года назад звучали разговоры об общем европейском доме от чего-то до чего-то, условно, до Урала.

Макеева: Но ведь одной публикацией невозможно такую проверку совершить. Нужно в течение недели дать такую мощную отмашку, чтобы не только «Комсомольская правда», но и все телепередачи, абсолютно все федеральные, стали говорить другое, а потом сделать фокус-группу.

Баунов: Нет, как раз такой резкий разворот был бы не проверкой, это было бы сменой курса. А отдельные статьи, возможность дискутировать на эту тему, выступление (какой у нас по счету?) четвертого лица государства после первых трех, обращение к народу с разговором о том, что давайте вспомним, что мы с вами – европейцы или как у него написано: «Россия была и остается частью семьи европейских народов», это просто попытка подкорректировать собственные пропагандистские усилия, которые зашли слишком далеко. И они зашли так далеко, что перестали быть инструментом исполнительной власти.

Что произошло? Совершенно обслуживая собственную конфронтацию, в которую мы ввязались, начиная с украинского кризиса и отчасти раньше, начиная с протестов, когда Путин решил, что Запад решил его свергнуть и обиделся на собственный средний класс – на нас с вами, на горожан умных слишком, которым больше всех надо – развернулась эта пропагандистская машина, которая делала ставку на людей попроще и на естественное антизападничество. И максимум, конечно, был достигнут в последний год, когда была Украина, Майдан, Крым и Донбасс.

И в некотором смысле пропагандистская машина сформировала у населения ожидание, которым власть не хотела соответствовать. Власть не хотела полностью рвать с Западом, она не хотела превращаться в осажденную крепость в той степени, в которой об этом рассказывали населению. И когда случилось убийство Немцова, когда стали ходить списки врагов и когда стало ясно, что значительная часть общество воспринимает это антизападничество абсолютно серьезно, на полном серьезе, готовы действовать решительно там, где власть не дорабатывает, в том числе, населению предлагают немножко остановиться, подумать, что не все так однозначно, немножко охладить пыл.

Макеева: Там есть один момент, в этой публикации, который я сознательно приберегла, одна важная подробность, и она демонстрирует то, о чем вы говорите, когда вот этот паровоз, раскаленный западной риторикой уже несется сам по себе.

Баунов: Именно так, инструмент вышел из-под контроля.

Макеева: В первых же строках своей статьи Сергей Нарышкин ссылается на предсказание президента Чехии Земана, что это Земан предрек общее будущее Евросоюза и России и даже не исключил, что страны ЕС вольются в состав Российской Федерации. Заметьте, не в ту сторону, не поступательное движение с двух сторон. Может, это черная метка? Вернули Крым – вернем и Европу, тем более, что она наша и европейские народы – одна с нами семья.

Баунов: Понимаете, это была черная метка совсем, если бы он говорил, что некоторые страны Европейского Союза, которые сделали свой выбор ошибочный и теперь раскаиваются, возможно, захотят теперь вернуться – тогда это был бы разговор о том, что Прибалтика сильно ошиблась или Молдавия ошиблась, или Румыния со Словакией тоже ошиблись, и теперь есть все шансы включить их в наш Таможенный союз и интегрировать еще дальше. Все-таки речь идет о всем Евросоюзе, о целом. Естественно, Евросоюз - одна из первых экономик мира, экономика мира, которая теперь после девальвации вышла даже из первой пятерки – уточните у экономистов. Но это никак не получится, никак не получится присоединить их к союзу России, Белоруссии и Казахстана. Это просто разные веса – тут абсолютная физика такая. Нет, речь идет о том, чтобы интегрироваться. Другое дело, что мы же никогда не говорили, что мы просто хотим стать членами ЕС, как это сделали скромная Словакия, скромная Латвия.

Макеева: Это предложение некой формы, которая будет комфортна, в том числе, в первую очередь, внутренний месседж должен быть после всех этих усилий пропагандистских.

Баунов: Да, и строго говоря, антизападничества нынешнего российского руководства, которое нами руководит 15 лет – оно же не генетическое, они же не пришли с этой программой. Если вспомнить поздние 90-е – совсем другие люди были носителями антизападной программы: коммунисты, Белый Дом в осаде 1993 года, даже в некотором смысле Примаков и Лужков, которые довольно напрасно так уж сильно боялись – они были гораздо больше антизападниками, чем…

Собственно, Путин-то попал к власти как возможность продолжить рыночный прозападный курс, создать эту преемственность. И поначалу он не отличался никакими антизападными заявлениями, все это постепенно развивалось. И даже если мы вернемся к нашей с вами антизападной идеологии последнего периода, ведь там тоже были метания: сначала мы стали говорить, что мы – настоящая Европа, а та Европа, которая к западу от нас – она просто заблудилась, ушла не туда, потеряла моральные ориентиры. Это было первое: Россия – это настоящая Европа, Россия – это винтажная Европа. А продолжением уже были примерно год назад в районе Крыма и Майдана сформулированные попытки представить нас отдельной цивилизацией. Русский мир там возник, Россия как отдельная цивилизация, было соответствующее заявление Министерства культуры.

Макеева: Сейчас вы считаете, что от этого решения надо отходить?

Баунов: Да, я думаю, что или, по крайней мере, уравновесить идею, что Россия – особенная и может быть в чем-то отдельной цивилизацией, тем не менее, вернуться к идее, что она, будучи отдельной, все-таки является частью Европы в широком смысле слова, что абсолютная правда.

Макеева: Или Европа является частью России?

Баунов: Нет, я как раз воспринимаю это как попытку…ну, он оттолкнулся от заявления Земана, который, конечно, не представляет большинство в Евросоюзе, хотя, это абсолютно демократически избранный при помощи чистейших процедур президент свободной страны, он, конечно, не представляет мейнстрима в европейской политике. Вообще чешские президенты – люди особенные, они любят отличаться. И предыдущий был такой. Но это, скорее, попытка тем читателям, к которым он обращается – к читателям очень патриотической, очень боевой газеты – показать, что мы не пойдем в Европу на любых европейских условиях, что мы, конечно, часть Европы, но когда мы будем постепенно сближаться, они будут учитывать, что мы другие. В некотором смысле мы будем присоединяться друг к другу. А не то что мы их завоюем.

Макеева: Как вы считаете, этот первый пробный шаг будет иметь сейчас какое-то продолжение? Мы увидим какую-нибудь телепередачу, какие-нибудь переговоры, может быть, после майских праздников?

Баунов: Вероятно, разговор будет какой-то. По крайней мере, мы увидим смягчение этой постоянной идеологической долбежки, что мы – другие, и там враги, и там полный кошмар и концлагерь, а у нас здесь свобода. Я говорю еще раз, что мы увидели, что инструмент вышел из-под контроля и испугал тех, кто этим инструментом пользовался, с одной стороны, с другой – до некоторой степени исчерпаны причины для такой драматической ругани, потому что, ну что произошло? Мы забрали Крым, мы наказали Украину, мы отбили у НАТО и у Евросоюза желание забирать Украину, потому что она теперь очень проблемная. По крайней мере, так представляется нам, какой-то части большой российской дипломатии. И мы дошли до некоторой опасной черты. Мы плохо разговариваем друг с другом, особенно с американцами, с европейцами – тоже гораздо меньше, чем раньше. И это, конечно, попытка откатиться в доукраинскую, докрымскую ситуацию, когда мы отстаивали свои интересы, они – свои, но при этом мы не были на грани этой самой холодной войны, плавно переходящей в горячую.

Макеева: Что касается европейской реакции. Я сегодня, кстати, пыталась получить комментарии у главы представительства Евросоюза в России, но он болен гриппом и отказался на тему публикации Нарышкина говорить. Я думаю, что это может свидетельствовать…а может и не свидетельствовать ни о чем, может, он и правда болен гриппом. И непонимание пока как на это реагировать.

Баунов: Я думаю, что они удивлены больше, чем читатели «Комсомольской правды». Читатели «Комсомольской правды» любят власть и они готовы пойти за ней более-менее вместе с колебаниями линии партии. Европейцы, конечно, удивлены. С другой стороны, европейцы понимают, насколько это сейчас несерьезно. Это вообще несерьезно. В этом смысле это предмет для разговора о русской идеологии, но это не предмет разговора о реальной дипломатии. На уровне реальной дипломатии мы, конечно, никаких разговоров о слиянии с Евросоюзом в ближайшие много лет вести не можем, и никто с нами таких разговоров не начнет после Крыма-то.

Это же мы хотим откатиться назад, но бывшее нельзя сделать небывшим. Как? Сделать вид, что ничего не произошло и снова пропагандировать из Парижа или из Берлина, что Европа – от Атлантики до Урала? Это невозможно сейчас. Это разговор про Россию, конечно, сейчас, а не про Европу. Но это показывает то, что Россия к собственной пропаганде относится не вполне серьезно, что мы готовы вернуться к чему…мы, в общем, с самого начала, с 90-х хотели быть частью западного мира. Это правда, мы никогда не хотели быть частью Ближнего Востока или Индии, или Китая.

Макеева: Сегодня выяснилось, что по-прежнему хотим.

Баунов: Хотим, да, просто мы хотим сделать это так, чтобы они нас взяли такими, какие мы есть: черненькими, неумытыми – взяли нас с нашими особенностями, которые там могут не нравиться, там могут кого-то пугать. Как бы на равных. Когда мы говорим «на равных» - о чем мы говорим? Возьмите нас такими, какие мы есть, мы другими быть не можем. Они говорят: нет, сначала станьте другими, потом будем говорить. Примерно так. Хотя, даже если мы станем другими, все-таки есть вопрос размеров, вопрос восточно-европейских страхов – там масса трудностей. Но я на самом деле рад, что пропагандистская машина немножко охлаждена этим выступлением, возможно, пойдут какие-то другие.

Если мы помним, реакция на убийство Немцова тоже была совсем не та, которую ожидали, возможно, те, кто это убийство планировал, потому что не было же сказано, как в случае с Политковской, что это все западные спецслужбы, чтобы опорочить нас прекрасных, и что покойник был порядочный мерзавец. Такого не было сказано. Был на удивление…первый день – да, но, начиная со второго дня, был на удивление приличный тон выбран в этом смысле.