МАКЕЕВА. Корпорация Геополитической Безопасности

Прокуратуры объявила незаконными перепосты материалов Алексея Навального. Павел Дуров уходит из Вконтакте. Вот ещё: 72 процента россиян считают, что в интересах государства допустимо умалчивать информацию в СМИ – впрочем, нет, это не сегодняшнее, это за 28-е марта. Депутат Сидякин требует ужесточить закон о митингах, а также ввести статус иностранного агента в отношении физических лиц. Или вот: в Петербурге запретили ставить оперу «Новый Иерусалим», в основе которой реальная история о том, как бойцы Виталия Милонова, привычно охотясь на педофилов, поймали на этом вице губернаторского водителя.

Вы можете точно определить, где тут правда, а где хохма? Я – нет. Едва ли не впервые, даже по размышлении не могу. И где те благословенные времена, когда первоапрельский вклад ограничивался тем, что в выпуск новостей подпускали сообщение о решении проблемы пятиэтажек посредством их установки на попА: вертикально и одну на другую.

В России, – сообщает Эхо Москвы, – снова заговорили о повышении пенсионного возраста. И вот, что сказал министр финансов Антон Силуанов: реформа российской пенсионной системы в условиях бюджетных ограничений на фоне стагнации в экономике должна быть более жёсткой. Это, добавил глава Минфина, позволило бы высвободить часть денег и направить их на другие нужды.

На какие же, интересно, нужды – уж не на подъём ли экономики Крыма? Кстати, Силуанов про Крым и прямо сказал, что в Крыму и Севастополе, которые вошли в состав России, женщины выходят на пенсию в 60 лет, а не в 55, как в России. Представляю, как расстроились крымчане – по этой линии, они выходит, российскими правами не будут наделены? Или министр всё-таки пошутил?

А ведь министерство финансов могло бы взять пример со своих коллег в МИД России. Они, дабы день перестал быть томным и шутейным, прямо с утра, в аккаунте в фейсбуке предупредили: «Поздравляем с первым апреля, шутки кончились».

Зловеще звучит – не правда ли? И особенно показательно, что зловещие знаки и предзнаменования сгустились именно сегодня, в день юмора. А те, что были растиражированы до этой волшебной даты, но казались шутками, становятся былью на глазах – подробности у Дмитрия Еловского.

У нас в гостях политолог Дмитрий Орешкин. Небольшая вводная для наших зрителей. Блог Дмитрия Орешкина был этим утром на первом месте в российском Mediametrics, отражающем то, что читают по рекомендациям друзей в соцсетях.

И написал Дмитрий Борисович вот, о чём: о том, что острая фаза украинского кризиса миновала, что понятно уже, что вряд ли Путин введёт войска на Восток Украины, что программа максимум   вернуть Украину (всю целиком!) в сферу влияния Москвы, встроив её в Таможенный союз, не задалась, пошли по программе минимум, которая обозначается кодовым словом «федерализация» (о которой мы, к слову, много вчера говорили в нашем эфире). Несложно, считает Дмитрий Борисович, предвидеть дальнейший ход событий. Компенсируя провалы на украинском и международном фронте, Корпорация будет вынуждена сосредоточиться на завинчивании гаек во внутренней политике. 

Макеева: И вот с этого места хотелось бы подробнее. Слово «корпорация», в какой-то момент меня этот вопрос стал сильно волновать, точнее – удивлять. Мы же, получается, не вполне знаем, кто руководит страной. Или точно знаем? Или это какая-то группа людей, о которой мы не все знаем? Как вы на это смотрите и почему называете «корпорацией»?

Орешкин: Мне кажется, что корпорация – всеобъемлющий термин, потому что раньше говорили «силовики», «либералы», потом говорили «Кооператив Озеро», потом говорили «коллективный Путин». Мне кажется, что все понятнее становится в основе своей, что это люди с вертикальной психологией, люди с чекистским опытом управления, когда кругом враги, а они – носители державности, люди с корпоративным мышлением. Это то, что Иосиф Виссарионович Сталин назвал «тайный орден меченосцев», они знают истину, они ведут слепой народ к этой истине, и если кто-то из народа высовывается туда, куда не надо, то они имеют право его прихлопнуть.

В общем, это идеология Александра Гельевича Дугина, это у него называется геополитика, это у него называется геополитическая администрация. Она знает высший смысл, и поэтому она может народы и конкретных людей, ведая этим высшим смыслом, направлять в правильное русло. Ей известно, а мы – слепые, кто вынужден за ней подтягиваться. Вот это принципиальная разница между зрителями ДОЖДЯ, которые считают, что они сами себе голова, и вот этой корпорацией, которые считают, что ребята, вы не знаете, как устроен мир, вы – сопляки, вас передушат, и только мы вас, козлов, можем спасти. Они искренне так думают.

Макеева: Они в последние 15 лет где были-то? Раньше все-таки так жестковато не было, по ощущениям. Или было?

Орешкин: Нет, так не было, конечно. У корпорации своя логика. По мере того, как она захватывает больше власти постепенно, это похоже на теорию глобального заговора, но здесь именно корпоративные интересы – своих людей понемножку продвигая на ключевые позиции, внедряя то, что называется коррупционной скупкой лояльности. Тебе можно воровать, потому что ты наш. Вот если ты корпорацию предашь, мы тебя уничтожим, тебя найдут в лесу с камнем за щекой. Это мафиозная логика, а у наших немножко другая – тебя посадят или выбросят из корпорации. Так вот эти люди постепенно наращивали влияние, поскольку у них психология и опыт менеджмента из Советского союза, они неизбежно восстанавливают советскую систему ценностей, что их и понесло в Крым. Потому что Советский союз был велик и могуч, и тогда корпорация была такая мощная, что ее весь мир боялся. И у них мысль о величии совпадает с мыслью о территориальных размерах страны.

Макеева: Но это же такое эмоциональное решение получается, потому что довольно просто просчитать последствия, если простую логическую цепочку выбрать – вчера был Крым, было хорошо, сегодня мы в ожидании, завтра, допустим, увеличить пенсионный возраст, так или иначе, люди заплатят за это деньгами. Так они не вспомнят, что позавчера был Крым.

Орешкин: Они совершенно искренне держат народ за материал, из которого лепится что-то величественное. Я вспомню цитату из Хрущева, который говорил, что Сталин все время повторял, что народ – это навоз, Хрущев как интеллигентный человек не может употребить соответствующего слова, из которого великий человек что-то лепит, вот Сталин лепил. И эти ребята из нас лепят, они искренне думают, что мы идиоты. Им кажется, что необходимо увеличить территориальную мощь страны, при этом они не понимают, потому что живут в реальности 50-летней давности, что территория тогда была источников ресурсов и дани, условно говоря, например, рекрутов, а сегодня это точка, куда надо инвестировать.

На вопрос, что мы имеем с Крыма, ответа нет, в экономическом смысле. Мы имеем черную дыру, которую надо заполнять ресурсами. И то же самое в Приднестровье, и то же самое в Абхазии, и то же самое в Южной Осетии. И мы заполняем эту дыру инстинктивно, и люди из этой корпорации инстинктивно считают необходимым, как пчела медом заполняет эти дырки, и считает это правильным. А заполняет она за счет того, что изымает ресурсы из Псковской, Смоленской, Брянской, Калужской, любых других областей. И это нормально, потому что смысл корпорации в том, чтобы высасывать ресурсы из своей территории и создавать нечто великое, бороться за победу коммунизма во всем мире, за ирригацию Узбекистана, или давать отпор США. Это неважно, корпорация знает, а ваше собачье дело – работать, затянув пояса, и создавать великую культуру, которую представляют люди из этой корпорации. Им эта идея нравится, а мне – нет.

Макеева: Это же, тем не менее, вероятно, люди образованные, начитанные люди, которые много чего помнят, жили в то время, которое закончилось так, как оно закончилось. Вот у вас томик Сталина по случаю с большим количеством подчеркивания.

Орешкин: Я его читаю очень внимательно, учусь.

Макеева: То есть вы сейчас стали перечитывать, в этот непростой период?

Орешкин: Последние лет пять. К вашему вопросу: да, умные, да, образованные, но определенным образом социокультурным мейнстримом направленные. Вот средний советский человек искренне верит, что чем больше страна, тем она могущественнее. Англия так не думает, для нее содержать заморские колонии было слишком дорогим удовольствием, в какой-то момент стало. Нашему человеку это объяснить невозможно, он искренне верит, что был великий и могучий Советский союз, потом пришли люди, проплаченные Западом, и его развалили.

Так вот я сейчас занимаюсь тем, что называется «очевидность». Я учился в математической школе, у нас было два учителя математики, одна – Людмила Фоминична Хутенкова, другая – Альфрида Моисеевна  Абезгауз. Одна из них говорила, что если математик говорит «очевидно», значит, он не может доказать. А когда мы работаем со СМИ, я понимаю, что как раз эти очевидности нам и задаются. Любой, наверное, телезритель сталкивался с ситуацией, когда ты споришь с человеком и вообще не о чем говорить, хочется его обозвать козлом вонючим и дать по морде. Это называется «у него другая очевидность».

Макеева: Это вы сейчас про разговоры про Крым, по-моему.

Орешкин: Это то же самое, да. А очевидность зависит от устройства очей, вот кто-то нам устраивает очи. Вот корпорация нам сейчас создает эти самые очи, и мы этими очами смотрим на Крым и думаем: как хорошо, наконец-то мы приросли еще кусочком территории и двумя миллионами сограждан, вот теперь у нас американцы наплачутся. А другая очевидность заключается в том, что кормить надо, инвестиции туда надо, мост надо строить. А ничего, мы перетерпим. А через полгода вот эта восторженная очевидность, ментальная, испаряется, и люди говорят: «А что это молоко на 15% подорожало? А почему это бензин совершенно невозможен? И вообще какой-то беспредел! Это потому что американцы нас, наверное, душат». Вот эту логику очевидности переубедить невозможно.

Макеева: Но разве возможно направить недовольство людей подорожавшим молоком или чем на американцев? Мне кажется, что довольно быстро будет недовольство действующей властью. Это обычная история везде.

Орешкин: А вот чем как раз хорош Иосиф Виссарионович Сталин, что он все свои великие провалы направлял на врагов, на саботажников, изменников, диверсантов, и всегда находилось что. Например, на восьмом съезде товарищ Каганович говорил, что он на транспорте разоблачил 442 шпиона, только на транспорте, когда стал наркомом, там чертова прорва белогвардейцев, еще кого-то, транспорт от этого лучше работать не начинал.

Так вот к вопросу о свободе слова, вот у меня Сталин - 13 сентября 1930 года, письмо товарищу Молотову, это начало голодомора, результат коллективизации. Вот он пишет пункт №3 «Уйми, ради бога, печать с ее мышиным визгом о «сплошных прорывах», «нескончаемых провалах», «срывах» и т.п. брехне», советскую партийную печать 1930 года. То есть, что сделали большевики с 1917 года – закрыли почти 500 наименований журналов и газет буржуазной прессы, к 1930 году создали свою – коммунистическую. И вот она, когда идет коллективизация, начинается голодомор, планы срываются, она пишет о том, что получается. И Сталин пишет из Сочи Молотову: «Уйми эту прессу». Ее, естественно, уняли, разогнали редакцию «Известия», разогнали редакцию «Экономической жизни», выслали с волчьим билетом в провинцию работать. И пресса стала визжать на две октавы выше, и все было хорошо. Люди голодали, но были счастливы. Вот, в чем загадка. Жрать нечего, а вся страна хором спасает «Челюскина». Вот если представить, как нашим сознанием манипулировали.

Макеева: Вы считаете, насколько это буквально может повториться?

Орешкин: Это уже повторяется.

Макеева: Вот такая степень голода?

Орешкин: Ну, нет, такого уже, конечно, не будет.

Макеева: Такая степень  репрессий?

Орешкин: Они хотели бы так сделать, но не получится, потому что сами слишком в эту логику погружены. Что делает человек, когда он видит, что у него деньги испаряются, если они в рублях? Он их обращает в доллары. А если он думает, что доллары арестуют, он их выводит за рубеж. И вот, скажем, господин Сечин покупает свои акции, потому что они подешевели, в расчете на то, что они вырастут. А господин Зубков, наоборот, продает акции «Газпрома», он тоже его акционер, потому что видит, что они дешевеют.

То есть на самом деле порассуждать о нашем отпоре американской агрессии, порассуждать, какие мы стали великие и могучие, это все бесплатно и за милую душу. Но как только касается твоих личных авуаров, ты начинаешь действовать рационально, ты забываешь все эти слова и вопреки всем этим патриотическим рассуждениям рубли перебрасываешь в доллары. А когда тебе будет плохо, и надо будет лечиться, ты поедешь не в Калужскую область, в поселок Людиново, а в Германию, и детей ты отправишь тоже туда. И вот это нарастающее противоречие между реальными шагами реальных людей и пышной риторикой его надо маскировать этим затыканием прессы.

«Уйми, ради бога, прессу» - потому что нельзя, чтобы у людей создавалось это ощущение, что они нас призывают к патриотизму, а сами деньги хранят в иностранных банках. Ну да, Путин перевел свою зарплату в Банк России, большое спасибо. А все те деньги, которые незадекларированные, которые где-то зарыты, они где? В Белоруссии они хранятся, в  Банке России они хранятся? За рубежом. И все это понимают.

Макеева: Все-таки это было в другое время, пресса другая. Сейчас есть старик-интернет, небо пальцами не закроешь, это же невозможно.

Орешкин: Они думают, что закроют. Они вынуждены так думать, они вынуждены так делать. А вы не обращали внимания, что читать стало нечего в интернете?

Макеева: Обращала.

Орешкин: Вот и я обратил. Вот что произошло с «Лентой»? вроде та же картинка, а читать нечего. Что произошло с «Газетой.Ру»? Что произошло с «Коммерсантом»? Я 10 лет выписываю «Коммерсантъ», все хорошо, и Колесников там есть, тоже хорошо пишет, а читать нечего. Остается ДОЖДЬ, «Эхо», «Ведомости». Ну, по-разному можно относиться к «Новой газете», к The New Times. Их постепенно зажимают.

Макеева: Вот-вот.

Орешкин: «Уйми, ради бога, печать с ее мышиным визгом».

Макеева: Это к вопросу о системе сдержек противовесов, возможность, так сказать, распахнутой форточки и так далее. Нет, это уже не работает.

Орешкин: Это уже не работает. На самом деле в рамках тех рассуждений об очевидности. Еще 10 лет назад было очевидно, что в стране есть разные люди: условно коммунисты, условно либералы, националисты, они за Лебедя, за Жириновского голосуют, патриоты, которые за Путина, разные, есть либеральная интеллигенция, они за Явлинского. И это было нормально. А сейчас, обратите внимание, как деградировала ситуация. Есть национально правильные люди и национал-предатели – и все, два полюса. Вот всех остальных как бы уже и нет. А раз так, то зачем… Раньше было понятно, что раз есть разные люди, нужна конкуренция, нужны выборы, нужные разные партии. А сейчас не надо. Сейчас есть только правильная партия, условно говоря, не в политическом смысле партия, а эта вертикаль...

Макеева: Но только что же было не так, разрешили партиям регистрироваться, их опять много расплодилось. Эта видимость многообразия – она же есть.

Орешкин: Видимость есть, если это вас утешает. Она, конечно, есть, но, например, Навального уже нет. Навального уже закатали по самое немогу, потому что боятся. И любую альтернативную молодую фигуру, которая не из «Наших» и которая не из «Селигера», тоже не пустят. Эти ребята, эта корпорация очень плотно осели в нефтегазовую трубу и никого туда пускать не хотят, причем они искренне думают, что они обороняют не трубу, они обороняют великую Россию, но заодно получают в качестве гонорара за эту тяжелую работу нефтяные отчисления. Как только кто-то появляется, кто реально представляет угрозу для них, его немедленно на уровне инстинкта, даже команды не надо давать, устраняют, уничтожают и выбрасывают из информационного пространства.

Макеева: К вопросу еще о том, чем нынешняя корпорация отличается от той, вождем которой был автор этой книги.

Орешкин: Та страшнее была.

Макеева: Та страшнее была, и там немножко еще по-другому, люди слаще морковки ничего не ели. Посмотрите, как дачи выглядели того времени, и понятие «роскошь», представления о том, как люди живут, не существовало. Эти же люди привыкли к другому. То, что должно, может быть, в этой логике восприниматься как исключительно угроза, в нынешних условиях, мне кажется, во многом должно восприниматься как красота жизни, то, что дает жизни многообразие, какой-то толчок.

Орешкин: Ага, для членов корпорации.

Макеева: То есть за красотой они ездят в Париж, вы имеете в виду?

Орешкин: Конечно. Люди из этой продвинутой структуры абсолютно искренне уверены, что они вправе, им положено. В советские времена, особенно в сталинские, страна была настолько нищей, что особо нечего было делить. Условно говоря, у члена корпорации был талон на двойной обед или две нормы выдачи, а у простого труженика на половинку выдачи. Но все равно это было крайне значимо, потому что без талона ты вообще умирал, а с двумя талонами ты мог существовать. Было гораздо проще, гораздо беднее. И реальная роскошь была только у одного человека, который за внешним проявлением этой роскоши не гнался. Ему было достаточно иметь личное метро от службы до офиса, то есть от офиса до дачи – и все, а там в этом метро можно и в простой шинели кататься.

Я не могу представить какого-нибудь Абрамовича, который бы себе построил личное метро, а этот товарищ построил. И людям ведь кажется, что он был бескорыстен. Он был самый крупный частный собственник в мире, ему принадлежала одна шестая часть суши. Ну, Бог с ним. Сейчас этих людей на два, три порядка больше, то есть десятки тысяч. Они гораздо более мягко структурированы, у них есть общность интересов, они понимают, что надо поддерживать лидера, потому что этот лидер обеспечивает политическую крышу для всех, поэтому их поддержка условна. А лидер в ответ им позволяет делать то, что называется коррупционной скупкой лояльности. Вы, ребята, шустрите каждый на своем участке, если ты региональный начальник – на своей территории, если ты начальник какой-то отрасли, то своей отрасли, но в нужный момент по зову трубы и поделитесь, и подымитесь, и встанете, и защитите. То есть гораздо более свободная, гораздо более пластичная, я бы сказал, что гораздо более прогрессивная среда, чем тогда.

И что самое важное – они нам жить дают в отличие от тех времен, люди уже могут зарабатывать деньги, люди могут ездить за рубеж. Эти деньги настоящие, а не деревянные, как в Советском союзе было. Это очень большой прогресс, если в длинном периоде. А если в коротком десятилетнем, то это огромный регресс, потому что раньше у нас было и свободнее, и интереснее, и богаче. Но пришли эти товарищи, которые в принципе не выносят конкуренции, потому что они неконкурентоспособны. Вот и все. Они уничтожают конкуренцию как класс, как явление. И логика, мне кажется, здесь абсолютно однонаправленная – они будут нас загонять головой в сапог.

Макеева: А что это значит - загонять головой в сапог? Когда вы делаете прогноз и в блоге тоже, говорите образами. А чего вы конкретно ждете? Вообще все позакрывают, и останется только условная программа «Время»?

Орешкин: Не то что позакрывают.

Макеева: Так же не бывает, что что-то открывается, что-то закрывается.

Орешкин: Нет, они умные. Они не будут все закрывать, они будут кастрировать. Ну вот «Лента», она же есть, ее никто не закрыл. Вот ДОЖДЬ, он был хороший, собственно, и остается, просто каналы пообрезали. А почему загоняют головой в сапог? Потому что так в деревнях котов кастрировали. Запихивают головой в валенок, ты там можешь кричать, что хочешь: «Врагу не сдается наш гордый варяг», а с тобой проделывают эту операцию. Сейчас я наблюдаю, как наше замечательное общество – в валенок головой, вежливо так, так ненавязчиво, с некоторыми даже шуточками: пожалуйста, будьте любезны.

Макеева: Это более сложносочиненный образ, чем я ожидала. Дмитрий Борисович, вы с представителями корпорации с кем-то лично встречались, общались?

Орешкин: Конечно.

Макеева: Это еще же неоднородная масса, насколько я понимаю, не только пластичная, там есть разные люди. Даже у советской власти, как мы по «Тихому Дону» знаем, было правое крыла и левое крыла, а тут всяких крыльев предостаточно. Там есть разные люди, которые по-разному видят ситуацию, просто победила одна какая-то крыла.

Орешкин: Все нулевые годы обычно говорили: либералы, рыночники и силовики. Чем сильнее корпорация укреплялась, тем меньше она нуждалась в либералах и вообще в рациональной экономической логике. Мы можем сейчас говорить не о либералах и о ком-то, либералы – ненужный термин, а рационально мыслящие люди или такие иррационально, которые считают, что сила все решит. И они совершенно искренне думают, что, скажем, Запад, прогнется, куда он денется, Грузию проглотил и Крым проглотит.

Возвращаясь к вашему вопросу о структуре, конечно, там очень существенная часть людей, которые прямо или косвенно связаны с ФСБ и с КГБ бывшим. Это очень достойная структура, почти все более-менее яркие люди, во всяком случае, в моем поколении, два-три раза в жизни встречались с предложением сотрудничать. Я, во всяком случае, два раза встречался в конце 80-х и в начале 90-х. И я думаю, что каждый человек, который чуть-чуть поднялся над средним уровнем, вынужден был отвечать да или нет. И я думаю, что большинство сказали «Да». Поэтому есть люди из этой корпорации в избирательных комиссиях, в руководстве политических партий, в вооруженных силах, за рубежом, в бизнесе. И они друг друга узнают по нюху. У них есть действительно какая-то, я не верил никогда в теорию заговора и прочее, но когда с этими людьми общаешься, к старости ты начинаешь эту манеру разговора узнавать, что это человек из корпорации.

Макеева: Это масонский знак, складывать пальцы или что-то в этом роде?

Орешкин: Что-то в этом роде. Владимир Евгеньевич Чуров, ну отец родной, очевидно, КГБшник, работал в Петербурге помощником Путина по иностранным делам. Это по статусу было – КГБшная должность с иностранцами, а Петербург – оборонный город. Или господин Борисов, который сейчас в Совете по правам человека, который поднимает бучу все время против нынешнего руководства. У них у всех на лбу написано маленькой мигающей строчкой. Сколько угодно можно фамилий перечислять, в том числе очень достойные люди, очень хорошие, очень приятные.

Макеева: Я еще не сколько имела в виду всю корпорацию в широком смысле слова, с Чуровым и я встречалась, а с теми неведомыми людьми или ведомыми людьми, какой-то группой, которая принимает конечные решения. Коллективный Путин близко-близко.

Орешкин: Нет, это уж совсем близкий круг. Конечно, я имел удовольствие пару раз с Путиным пересекаться, но я ни в коей мере не друг и не близкий знакомый. Все эти Тимченки или как их там называют, «гангрена», «Михаил Иваныч», я уж не помню, их я не знаю, с ними я не сталкивался. Но я могу себе представить, потому что аналогичных людей с аналогичным образом мышления я встречал довольно часто.

Макеева: Кажется, логику мышления и манеру мышления пребывание на таких высотах очень сильно меняет.

Орешкин: Искажает, конечно.

Макеева: И логическая цепочка должна быть другой, то, что вы говорите…

Орешкин: Система очевидности другая.

Макеева: …ощущение ответственности за страну, представление о себе как о единственном спасителе, это все так и есть, вероятно. Это я себе только представляю. А какие решения вследствие этого принимаются… Вот, например, Крым, все очень хорошо, все понятно. Вы описали – и все понятно. Единственное непонятное – неужели было недостаточно Олимпиады для духа подъема, когда есть экономические проблемы и, очевидно, что рецессия на пороге? Про Олимпиаду просто забыли.

Орешкин: Олимпиада на самом деле, очень обидно для тех, кто ее организовывал, ее съел украинский кризис, поглотил просто безжалостно. Все то, что в Олимпиаду вкладывалось, забыто было в одночасье. На самом деле, конечно, не из-за Олимпиады Путин среагировал. Я так понимаю, что он опять же в рамках той системы ценностей, в  рамках той очевидности хотел  всю Украину вернуть на правильное место в системе централистских отношений Москва и весь окружающий мир. Вот ему надо было, это вопрос чести и долга в этих корпоративных системах отношений, вернуть Украину в Таможенный союз и в Евразийский союз.

Макеева: А корпоративная система отношений, отношений к жизни предполагает, по вашим наблюдениям, что у каких-то еще людей может быть представление о чести и долге?

Орешкин: Есть, но они враги или предатели. Путин же все это объяснил.

Макеева: Уважение к врагу нет, или только как к предателю?

Орешкин: К врагу может быть уважение, к предателю – нет. Возвращаясь к Украине, так вот он начал этот процесс втягивания Украины в свою сферу влияния. Не пожалел для этого 15 миллиардов, послали туда умного академика Глазьева, который глупым украинцам объяснил, что написано в этих документах ЕС, открыл глаза, украинцы попадали в обморок. В общем, все было, как надо.

Но в результате, чем вся система кончилась? Обломом. То есть Путин эту крупную, масштабную задачу возвращения Украины решить не смог. И теперь, я так понимаю, у него оставалось или в виде компенсации и в глазах корпорации, и в глазах народа или возвращение востока Украины, отдельно от запада, или Крыма. Пришлось ограничиться только Крымом, что, на мой взгляд, очень скромный гонорар за всю эту эпопею огромную. И нам сейчас в СМИ рассказывают, что это большая победа, а на самом деле это маскировка большого поражения.