Галина Тимченко и Юрий Сапрыкин об итогах года, российских СМИ и о том, превратится ли Москва в Донбасс

Макеева: Окидывая взглядом все произошедшее в этом году, как вы думаете, вы бы уехали, если бы Крым наш был, но при этом оставалась бы возможность работать в том же качестве и работать вообще?

Тимченко: Я бы, наверное, не уехала, потому что мы уехали не для того, чтобы уехать, а для того, чтобы работать. К сожалению, возможностей работать в России для нас оказалось слишком мало, поэтому мы уехали в другую страну для того, чтобы работать.

Макеева: Если говорить о прогнозах, о том, что на некотором расстоянии, возможно, так живее видится, четче. Как вы считаете, что с российскими СМИ в этом году произошло?

Тимченко: Я бы это называла словом «катастрофа» по-хорошему, но не хочу выступать Кассандрой. В общем, то, что произошло с российскими СМИ, я бы так сказала, их почти что не стало, они стали исчезающим видом, потому что то, что постоянно вещает с экранов федеральных каналов, с экранов телевизоров, СМИ назвать нельзя. СМИ осталось критически мало.

Макеева: Марианна Максимовская, объясняя свой уход в пиар, сказала, что в России больше невозможно заниматься журналистикой фактов. Согласны ли вы с этим? Можно сказать так, что СМИ умерли, отдельные биотоки в некоторых местах – это остаточное явление, нежели признаки жизни. Это одна точка зрения. А другая точка зрения, что произошло некоторое качественное изменение, что СМИ заняты другими задачами, вопрос: хорошо – плохо уже за рамками этой темы. Вы к какой версии склоняетесь больше?

Тимченко: Я склоняюсь к первой версии, потому что я не знаю других задач у СМИ кроме как информировать людей о том, что происходит. На самом деле я склоняюсь к той точке зрения, что те оставшиеся СМИ, которые действительно занимаются журналистикой факта, поставлены почти в невыносимые условия. И все, кто до сих пор старается работать в России, им огромное почтение и уважение, как говорят в интернете, лучик поддержки. А то, что касается, что люди занялись чем-то другим, это да, правда, они занялись чем-то другим, но это уже не СМИ. А потом выход на новый уровень качества никогда не означает понижение качества до плинтуса.

Макеева: Галина, я сегодня задаю вопрос по поводу слова, которое претендует на слово года. У вас есть возможность свой вариант предложить.

Тимченко: Я шла домой, и первое, что всплыло в подсознании, было слово «блокировка», но потом я подумала, что это очень узкий сегмент того, что происходит. Для меня слово года – это слово «запрет». Количество запретов, которые пришли в нашу жизнь, неисчислимо – и законодательных запретов, и юридических, и фактических запретов. Начиная от запрета на профессию, заканчивая запретом на то, чтобы быть самим собой или быть другим или придерживаться другого мнения. Нам теперь запрещено де-факто придерживаться другого мнения. То есть запрет на высказывание собственного мнения. Опять же мы не говорим о тех небольших островках, на котором я сейчас, где это можно еще или где люди пытаются этому противостоять. А запреты законодательные, тут можно перечислять, список неисчислим, от запрета говорить об акции, которая еще даже не должна быть согласована, до запрета петь песни перед тем, кому ты хочешь эти песни спеть.

***

Макеева: Одним из немногочисленных безусловных завоеваний протестного движения 2011-2012 годов стало то, что Москва к сегодняшнему дню такой очень прикольный развитый и мирового уровня город во многом, исключая запах сероводорода. Возможно, не в день крупнейших за всю историю наблюдений пробок об этом говорить. Но развитые мировые столицы при такой погоде встали еще хуже, это факт. Я к тому, что это уже не лужковская Москва 100% в хорошем смысле слова. Это такой компромисс, общее место, условно, Болотной и властей – желание создать комфортную среду обитания. В этом смысле словом года могло бы быть слово «капковщина», например, если бы не внешний фон, опять-таки в хорошем смысле слова. Согласны ли вы с этим тезисом? В какой части, например, согласны?

Сапрыкин: Я не считаю, что облагораживание московской среды хоть в какой-то степени завоевание протестного движения, потому что началось оно раньше, чем Болотная. Мне кажется, является это не столько реакцией на какие-то мятежные настроения в обществе, сколько следствием прихода новой команды менеджеров, которая просто понимала, что надо что-то делать с этим городом, иначе он становится совсем невозможным для жизни. Болотная на это как-то сверху наложилась и вошла с этим процессом в такой разнонаправленный резонанс. Мне не кажется, что требованием Болотной хоть в какой-то степени было требование Wi-Fi, велодорожек и хороших парков.

Макеева: А это один из упреков, как в свое время интеллигенцию в 90-х упрекали, точнее в 2000-ые мне приходилось слышать эти упреки, что не сделали, не создали какой-то новой повестки дня для людей, а прежние лозунги были замыты, забыты властями. А тут упрек в том, что поменяли Wi-Fi и велодорожки на лозунги, реализация которых могла бы улучшить жизнь абсолютно всех. Если рассуждать о том, что все дело в команде менеджеров, то тогда я даже боюсь это расширить это на всю страну, потому что вы наблюдаете желание сделать комфортную среду обитания на просторах всей страны?

Сапрыкин: Мне кажется, что Россия настолько москвоцентричная страна до сих пор, что у Москвы слишком много ресурсов и слишком много возможностей делать какие-то вещи, которые в других городах абсолютно непредставимы. Здесь элементарно больше денег и здесь у таких изменений гораздо большая социальная база. Чего мы будем упрекать руководство какого-то депрессивного моногорода в том, что они не делают велодорожки? У них там ровно денег хватает на то, чтобы пенсии выплатить и какие-то ржавые детские площадки перекрасить в чуть более радостные цвета.

Макеева: Это, скорее, вопрос к российской власти центральной, потому что бюджетами не владеют ни моногорода, ни даже регионы, мы все это хорошо знаем.

Сапрыкин: А вообще я должен сказать, что все равно какие-то процессы происходят, на них нет такого большого общественного запроса, как в Москве. Нет в любом областном, тем более, в районном городе какой-то ощутимой массы людей, которая хочет, чтобы у них появились какие-то площади, парки и заведения, как в Европе, тем не менее, что-то происходит. Это всегда результат довольно случайного совпадения.

Я был недавно в Нижнем Новгороде, видел совершенно потрясающий Центр современного искусства, который находится в арсенале в Кремле, это самое центровое место, через лужайку от мэрии, который сейчас открывается в новом отремонтированном пространстве размером со старый центр «Гараж». Это выглядит как совершенно невероятное, европейское, очень сложное и очень красивое место. В каком-то виде была Пермь и этот культурный проект «Что ты после себя оставил», что-то сейчас происходит в Воронеже.

Господи, даже в моем родном городе Новомосковске там был парк в центре города, который за последние три года изменился просто невероятно. Там понастроили каких-то детских площадок, аттракционов, какие-то аллеи влюбленных, памятники паровозу. Может быть, с точки зрения выпускника «Стрелки» это все не самого лучшего дизайна, но это превратилось в любимое горожанами место. Как только появляется какая-то возможность какие-то лишние деньги в городском бюджете, все это тратится в правильную сторону, как мне кажется.

Макеева: Юрий, я просто потрясена вашим оптимизмом. Вам не кажется, что это все закончилось сейчас? Нас ждут довольно серьезные сложности, трудности. Нам все время об этом руководство страны говорит, в последний раз премьер сказал, что у нас есть риск скатиться даже в глубокую рецессию. В этом смысле раздаются разные прогнозы относительно комфортности обитания в Москве, самые негативные прогнозы, что Москва в Донбасс превратится, а про города поменьше и говорить не приходится. Сейчас все остановится, да и все. Что вы ждете в этом смысле от будущего года? Насколько, вы считаете, такие прогнозы имеют под собой основание?

Сапрыкин: От превращения в Донбасс никто не застрахован. Если помните, город Донецк был очень сильно модернизирован, отремонтирован к Чемпионату Европы 2012 года. И тот аэропорт, в котором сейчас засели украинские киборги, который превратился в какие-то руины страшные, это был вновь построенный два года назад абсолютно европейского качества аэропорт, поэтому никто ни от чего не застрахован. Как только денег станет меньше, всех этих государственных усилий по созданию какой-то комфортной среды и по окультуриванию городов, по какой-то разумной культурной политике все они существенно сократятся в объемах, это просто вопрос финансовый. Нет денег – нет велодорожек, нет Дней города, или на них выступает певица Натали или Олег Газманов, как в лужковское время.

Но есть еще один момент, мне кажется, что с точки зрения какого-то доминирующего умонастроения, которое насаждается центральными каналами, все это не очень нужная вещь. От того, что на смотровой площадке на Воробьевых горах год назад поставили такие огромные буквы зеленые, из травы сделанные, «любовь», от этого весело тем, кто приходит на смотровую площадку, но с точки зрения укрепления патриотизма и державности и особого пути России, это вообще никак.

А то, что сейчас собираются поставить, насколько я понимаю, завтра это утром будет официально объявлено, какой-то гигантский памятник князю Владимиру, который будет к смотровой стоять спиной, отбрасывая на нее зловещую тень, а еще этот склон в таком состоянии, что, может быть, в реку сползет вместе со всем склоном, это с точки зрения державности очень правильный шаг. Безотносительно к количеству денег, мне кажется, что перелом этого года заключается в том, что условный памятник князю Владимиру, символизирующий сакральность курсу и все вытекающие из этого смыслы, он как-то побеждает при прочих равных этой выложенной из зеленой травы слова «любовь».

Макеева: Юрий, осталось у вас только узнать слово года по вашей версии. Самые разные ответы сегодня получаю. Знаете, да, что выбрали зрители Дождя в качестве слова года?

Сапрыкин: Я не успел послушать. Я не знаю, что Галя Тимченко назвала.

Макеева: Она хотела сначала назвать слово «блокировка», но потом решила, что это очень узко, и выбрала слово «запрет» в итоге. А зрители Дождя и пользователи Твиттера проголосовали за «Крымнаш». Но они разные варианты предлагали. А ваш вариант?

Сапрыкин: Для меня это слово «война», безусловно. Война как война на Донбассе. Дикий, невероятно возникший буквально из ничего за считанные месяцы очень жестокий вооруженный конфликт, который всех нас как-то лично затрагивает. Слово «война» в более расширительном смысле. Мне кажется, что, помимо горячей войны, которая происходит на юго-востоке Украины, состояние общества сейчас таково, градус взаимной агрессии, ненависти и недовольства таков, что это вполне можно назвать холодной гражданской войной. В этом году это проявилось просто как никогда, когда этот раскол идет уже по линии…

Я помню, как в 2004 году во время первого Майдана программа «Время» любила показывать такие сюжеты, что обычная киевская семья, и вот муж за Януковича, а жена за Ющенко, и они уже не живут вместе, все эти счастливо прожитые годы куда-то исчезли, как будто их и не было. И вот это сюжет, который в России в этом году многократно проигрывался буквально в таком виде, когда друзья, родственники, старые знакомые, сослуживцы вдруг перестают просто друг с другом разговаривать, начинают злобно друг на друга шипеть из-за разных отношений к Крыму или к Майдану или к Донбассу.

Надо сказать, что история с юго-востоком для меня ужасна еще в том, что она показывает, насколько быстро конструируется этот образ врага, насколько быстро люди одного языка, одной культуры, одного прошлого исторического доводят себя до такой стадии, когда единственный способ как-то друг с другом взаимодействовать - это убивать. Насколько быстро люди проваливаются в такое архаическое состояние милитаризованное. Если сказать, что это такая сугубо украинская проблема и нас это вообще не касается и у нас ничего такого не происходит, это было бы, конечно, сосем неправдой. Касается, происходит, не до такой степени, но все равно в очень неприятных формах – холодная гражданская война. 

Фото: ТАСС