ЛОБКОВ. Государство заказало оптимизм. Ждите на экранах новых «Кубанских казаков» и «Падения Берлина»

На днях на головы гостей московского кинофестиваля свалилась «Кавказская пленница». Конечно, это ремейк. Там есть и Шурик – но есть и портрет Путина, в саундтрек добавлена группа «Гости из будущего», а товарищ Саахов представлен Геннадием Хазановым, одетым в сталинский френч, как в фильме «Падение берлина». В остальном же гайдаевская раскадровка, только цвета побольше – шосткинский комбинат «Свема» почил в бозе.

Вообще-то нас должен был ждать удар дуплетом. Снималась и вторая версия – спонсированная ОАО «Курорты северного Кавказа», но видимо из-за проблем с братьями Билаловыми пасынок гайдаевского шедевра света пока не увидел. Со дня на день начнутся съемки, точнее пересъемки «А зори здесь тихие». Как объясняют создатели римейков, современному зрителю хочется поярче, подинамичнее, да и потом если современный зритель не увидит Путина на стене, его, очевидно, ждет фрустрация. С нетерпением жду «Ленина в 1918 году » работы Бекмамбетова, с раскадрованным полетом пули Фанни Каплан, Броненосца Потемкина, в котором матросы поступившего на вооружение черноморского флота французского Мистраля  подкупает Виктория Нуланд.

Над загадкой незатейливого юмора Гайдая, Данелия и Рязанова бились десятки искусствоведов. У меня на это простой крестьянский взгляд . Кино брежневского золотого периода –  это продолжение великой русской литературы, Щедрина и Гоголя, с маленьким человеком, попадающим в водоворот событий, даже само попадание Семен Семеныча Горбункова случайно по путевке в Стамбул – это такой же анекдот, как тот что рассказывал Владимир Путин, как он в лотерею выиграл «Запорожец». В этих комедиях нет великой объединяющей идеи, кроме той, что маленький человек, а не атлант, расправляет к финалу плечи, при этом никого не убив. Это очень советская, очень русская и очень несовременная идея. Даже в лучших военных фильмах советских времен почти не видно государства, величия, пафоса.

Я не буду тут разражаться филиппиками про возвращение в СССР, про то, что искусственная идеология – смесь амфетаминового позитива и казенного патриотизма никак не способствует появлению шедевров, задамся просто вопросом: почему министерство культуры и государственные фонды поддерживают все эти проекты, хотя и зритель на них реагирует крайне прохладно – из всех ремейков окупилась только вторая «Ирония судьбы». Или у культурных чиновников культурный багаж также не выходит за пределы восклицания «Семен Семеныч» или «Кто возьмет билетов пачку тот получит водокачку».

Лобков: Скажите, знаете ли вы новость, что сразу два ремейка обрушились на нас, и третий грозит, и четвертый, возможно, и пятый, и это классический фильм «Кавказская пленница», и даже «А зори здесь тихие» будут пересняты? Ваше мнение – нужно ли переснимать эти советские фильмы, которые мы все помним?

Крыжовников: Мой ответ состоит из двух частей. Первая часть – в принципе, в ремейке ничего плохого нет, у Шекспира не было ни одного оригинального сюжета, все его истории – это ремейки ранее написанных историй. Просто можно делать талантливо, а можно – как придется. Но нам не повезло, после того, как люди взялись за производство ремейков, хороших было немного. Вернее – я не знаю хороших ремейков, возможно, что-то я просто не смотрел, тем не менее, нам просто не повезло. И получилось так, что мы к самому жанру ремейка относимся с подозрением.

Лобков: Понимаете, сделать из Семена Семеновича Горбункова, условно говоря, он там бухгалтер на рыббазе, а можно было бы его сделать менеджером по продаже креветок, или, допустим, Женя Лукашин там врач, я не знаю, кем он там выступает, министром здравоохранения, не смотрел я «Иронию судьбы-2». То есть героям даются современные профессии, им даются iPhone, остроумные реплики заменяются СМС-ками из туалета. Как я понимаю, в общем, готово. Привильно ли я понимаю этот рецепт, по которому идут, в основном, большинство этих режиссеров?

Крыжовников: Мне не хочется никого осуждать, здесь у нас не товарищеский суд для того, чтобы наказывать заблудившихся. Я просто хочу сказать простую вещь, что ремейк – это европейская традиция. Проблемы тут никакой нет, просто это нужно делать с каким-то чаянием и не просто потому, что 20 лет назад этот фильм собрал миллионы зрителей в кино, и сейчас мы поэтому, желая… Тут проблема, скорее всего, в том, что люди хотят по легкому пути: мы сейчас возьмем старый хороший фильм  и переснимем. На самом деле должна быть какая-то потребность в подобной истории, режиссеры, сценаристы, продюсеры должны понимать, что  сегодня эта история по-новому зазвучит.

Лобков: Я сегодня посмотрел ваш фильм «Горько», честно говоря, я ожидал худшего. Я думал, что вампука такая, она там, безусловно, в каком-то смысле была. Но, с другой стороны, я увидел там дух времени абсолютный. Не понимаю, в чем, может быть, в том, что это было снято как бы субъективной камерой братом героя главного, может быть, в том, что  вы уже пародировали эти бесчисленные комедии со Светлаковым, который уже в какой комедии только не бывает. Я не знаю, но мне показалось, что там есть дух времени. Дух времени 60-х, дух времени 70-х, рязановских фильмов, фильмов Гайдая, как вы считаете, их можно перенести в сегодняшний день вообще? Или общество настолько уже изменилось, что это уже просто неузнаваемые типажи, их нужно воспринимать как картины Эпохи Возрождения, только в связи со своей эпохой, только на тех же пейзажах и желательно на музейной стене?

Крыжовников: Мне кажется, вы куда-то в точку бьете, потому что для того, чтобы сделать, как мне кажется, качественный ремейк, что-то в истории, безусловно, должно быть 100% сегодняшнее. Возможно, 60-е годы, например, или 80-е от нас в данный момент так далеки, что социально политический контекст и вообще контекст жизни героев совершенно по другим принципам сконструирован, возможно. Я этого не исключаю.

Была такая история в театре, что еще 30 лет назад недоумевали режиссеры, что Островский все время пишет про деньги, ну что там у него все время деньги, жалования и так далее. А сейчас прошло время, и Островский в театре сейчас очень востребован, потому что мы опять все время про деньги говорим, а в советское время он звучал немножко странновато. Эйзенштейн высмеивал Чаплина за то, что он в своей книжке, в своей автобиографии говорит о своей зарплате, сколько он получал, сколько он заработал. Эйзенштейну это казалось странно, потому что его кормило государство, и он об этом не заботился.

Возможно, советское время по каким-то важным характеристикам с нашим не совпадает, поэтому ремейки не удается сделать. Возможно, я не знаю. Если бы у меня был рецепт, какие-то сокровенные знания, я, может быть, ими бы приторговывал. Но пока не получается. 

***

Лобков: Вы видели ремейк фильма «Кавказская пленница»?

Матизен: Нет.

Лобков: Но примерно имеете представление об этих ремейках?

Матизен: Конечно.

Лобков: Откуда, как вы считаете, все вообще это берется?

Матизен: Прежде всего, надо заметить, что ремейк – это нечто подобное новому спектаклю по старой пьесе, это вещь общемировая, ремейки делают везде. Американцы с особой охотой делают ремейки, например, японских картин. Был фильм «Давайте потанцуем», пожалуйста – смотрите с Дженнифер Лопез и Ричардом Гиром. Иногда делают ремейки своих собственных картин. Это вызвано тем, что тренд известный, название знакомое, и есть надежда слупить достаточное количество бабла на повторах.

Лобков: Или перевести иностранный киноязык на свой, например, фильм «Звонок».

Матизен: Да, перевести иностранный язык на более доступный, доморощенный.

Лобков: Чтобы было поменьше инфернальных догадок японских, а побольше американского экшена.

Матизен: Я бы не сказал, что в данном случае это было именно так, но в принципе да, конечно.

Лобков: А чем объяснить ремейк советских фильмов? Зачем переснимать все советские культовые фильмы? Они ведь не в очень плохом качестве сохранились. Например, «Кавказской пленницы» должно быть две, одна из них не получилась, потому что что-то не так пошло с «Курортами Северного Кавказа», такая мощная организация, там были братья Билаловы. После визита Путина на стройплощадку у них пошло не так, видимо, на фильм уже не хватило. А так должны были две выстрелить «Кавказских пленницы», две одинаковых «Кавказских пленницы». Вот это откуда?

Матизен: Две причины. Во-первых, одну вы назвали сами – мы видим возвращение в СССР, вернее, попытки туда вернуться, несмотря на то, что мы живем уже в 21 веке, и все это давно и безумно устарело. Тем не менее, еще живет достаточное количество людей, преданных своим старым привычкам и вкусам, наверное, им это будет интересно. Мне это решительно неинтересно и скучно, я даже не хожу это смотреть, это безобразие.

Лобков: Мы посмотрели статистику – люди тоже не очень хотят это смотреть.

Матизен: Они на это надеются, что так будет, а то, что получается, зависит от таланта. Бекмамбетов – человек талантливый. В том, что сделает мой друг Ренат Давлетьяров из фильма Станислава Ростоцкого, про это я совершенно не уверен, потому что до сих пор ему давали «Стальные бабочки» и картины-перевертыши, где муж и жена меняются местами.

Лобков: Это что такое?

Матизен: Я даже не помню.

Лобков: Ну это кооперативное кино.

Матизен: Ну оно не совсем кооперативное, оно где-то по-своему и ничего сделанное, но это совершенно явно не его материал. Еще менее я расположен думать, что … ремейки «Кавказской пленницы», вот Гайдай был, не Гайдай, а… Гайдай тоже был достаточно гениальным человеком, Гайдай был несомненно гениальным комедиографом и повторить его – это совершенно безнадежное дело. Как, впрочем, и Рязанова.

Лобков: А в чем секрет юмора Гайдая и Рязанова? Почему они так живы, почему они востребованы, почему русского человека всегда можно отличить от американского шпиона по тому, знает ли он 10 фраз из фильма «Кавказская пленница» или «Бриллиантовая рука»? В чем этот феномен? В чем эта загадка советского юмора, причем определенного периода, это 1965-1975 где-то?

Матизен: В 70-е годы у нас был расцвет комедии. Чем это объясняется? Прежде всего, талантом режиссеров. По-моему, это вещь, которая не требует никаких комментариев. Во-вторых, тем, что они работали с разной аудиторией, я имею в виду Гайдая и Рязанова, они были разведены по аудиториям. Все-таки Рязанов работал на аудиторию ТР, которых было море, пруд пруди в СССР, он снимал картины о них, об их менталитете, об узнаваемых ситуациях.

Скажем, человек на работе в офисе, «Служебный роман» все, я думаю, помнят, любовная история неожиданная, которая случается со скромным человеком, живущим своей жизнью, «Ирония судьбы или с легким паром». Замечательные актеры, которые там играли, одна троица – Вицин, Моргунов и Никулин – чего стоит, потрясающие просто актеры. У Гайдая было совершенно непонятное чувство юмора, когда он вставлял в фильм какие-то вещи, которые безумно смешили, какие-то детали в кадре, поместит какую-то курицу в кадр – дико смешно.

Лобков: А в чем магия образа Никулина, Вицина и Моргунова? Это ведь асоциальный элемент для Советского союза.

Матизен: Абсолютно справедливо. Они, с одной стороны, были предметом насмешки, с другой стороны, они очень нравились, потому то они реально отображали, как «Три мушкетера» отображают четыре темперамента, так и они отображали в каком-то отношении суть советского человека.

Лобков: Двуличие советского человека.

Матизен: Трехличие, даже многоличие советского человека.

Лобков: Нынешняя аудитория ведь этого понять не сможет, понять всю эту культуру самогонщика или культуру человека, вышедшего из советской тюрьмы – в «Джентльменах удачи». Есть фильм «Джентльмены, удачи» тоже переснятый.

Матизен: Павел, вы чересчур умны. Что вы рассуждаете о таких вещах? Неужели вы думаете, что авторы фильма об этом хоть на секунду задумывались?

Лобков: А о чем они задумывались?

Матизен: О том, чтобы передрать и содрать бабло. Больше ни о чем. Скопировать. Если ты не можешь делать сам что-то смешное, Крыжовников, наконец, сделал хорошую комедию.

Лобков: А почему нынешняя эпоха неспособна… у нас же тоже очень много всяких диссонансов, вон Елена Мизулина сегодня назвала iPhone орудием педофилов.

Матизен: О да!

Лобков: У нас полно комедийных персонажей.

Матизен: Совершенно верно.

Лобков: Почему современная реальность не порождает… Последнее, что было остроумно, был «День радио» и «День выборов».

Матизен: Да.

Лобков: После этого ничего, никаких остросоциальных политических персонажей не появляется, сплошные гламурные тетки с длинными ногами, обязательно в бане, и какой-то коррумпированный чиновник, мало на себя похожий. И все.

Матизен: Это совершенно четкий государственный заказ на кино, которое лишено всякой остроты, которое смешит и просто развлекает. Надо отвлечь людей от того, что живут не очень хорошо, надо отвлечь от того, что экономика у нас стагнируется, надо отвлечь от многих вещей. Поэтому существует четкий заказ на комедии вот такого рода и вообще на легковесные фильмы, на позитив, на фильмы, где тебя обливают патокой с ног до головы, когда люди откровенно подстраиваются под желания чиновников из министерства.

Министерство культуры поощряет такого рода вещи, а фильмы сколько-нибудь острые оно тут же объявляет фальшивками, как это произошло с фильмом Хусейна Эркенова, который рассказывает о хайбахской трагедии, когда войска НКВД сожгли и расстреляли множество чеченцев во время депортации в 1943 году. Чего ожидать в этой ситуации?

Лобков: То есть, то, что это поддержка Министерства культуры, это неслучайно?

Матизен: Абсолютно, это совершенно неслучайно. Это не очень внятно формулированный, но существующий заказ на такого рода тематику, на такого рода картины. И одновременно цензурный запрет на картины, которые поднимают острые темы.

Лобков: В фильмах Гайдая и Данелии деньги фигурируют в качестве только мятой заначки где-то у мужа у бидоне, как и пистолет, пистолет – это страшная вещь, центральная вещь в «Бриллиантовой руке». У обычного советского человека пистолет, это уже не комедийная ситуация, это ситуация атомной бомбы. Сейчас фильм без пистолета – он же не может быть, фильм без уголовника – он же не может быть. А тогда уголовника показать в тех же «Джентльменах удачи», настоящего уголовника – это же сенсация. Теперь надо понимать, что сенсация. И, получается, что сенсациями становятся фильмы, в которых нет денег, искренность, чистая любовь, ни одной проститутке в бане, и только эти фильмы могут сыграть на той атмосфере, которую хотелось бы видеть в кино, в кино хотелось бы видеть не всегда то, что в жизни.

Матизен: Разумеется, в кино мы хотим видеть не то, что видим в жизни, но все-таки иногда хотим видеть и то, что в жизни. Тут необходима мера баланса между тем и другим. Что касается вероятной популярности картин, в которых нет мата, нет голых женщин и больших денег, я сильно сомневаюсь, что это будет иметь успех у нынешних посетителей кинотеатров. Может быть, у пожилых людей совкового восприятия, может быть, и да, а так думаю, что нет.

Лобков: Уже в пресс-релизе, предваряющем съемки фильма «А зори здесь тихие», подчеркиваю: это ремейк фильма, а не новый фильм по повести Бориса Васильева. Там говорится, что фильм будет начинаться 22 июня 1941 года с нападения фашистской Германии на Советский союз, а фильм «А зори здесь тихие» начинается с тихой прогулки главного героя по местам боевой славы. И я представляю, чем ремейк будет отличаться от классического произведения тем, что мы нарисуем 18 тысяч компьютерных самолетов, мы подожжем 500 тысяч виртуальных деревень, и это все будет продолжаться, как положено у Спилберга, до забрызгивания кровью экрана телекамеры, а дальше начнется Борис Васильев.

Матизен: Или не начнется.

Лобков: Или не начнется. Вам понятно, что будет в кадре? Мне понятно.

Матизен: Мне понятно. Мне понятно, что все авторы, когда они пишут пресс-релизы, они нагло врут относительно того, что будет в их фильме.

Лобков: А у меня нет сомнений, что начнется…

Матизен: То, что начнется именно так, это да. А что это будет, ремейк, картина Станислава Ростоцкого, а что в данном случае надо считать ремейком? Что это такое? Давайте сформулируем. Если он начинается с другой сцены, это что ремейк или это самопроизвольная вставка? Если в эпизоде звучит другой диалог,  ситуация психологически другая, это что – ремейк?

Лобков: А вообще можно переснять «А зори здесь тихие»? Этично ли это, в конце концов? Или «Белорусский вокзал», допустим, в котором вообще ничего не происходит?

Матизен: Есть много фильмов, где ничего не происходит. Есть шестичасовой фильм Энди Уорхола со спящим человеком, там вообще не происходит, он просыпается – и это взрыв атомной бомбы. Ну так и что? Дело в том, что понятие ремейка крайне неопределенное. Ведь мы считаем допустимым трехтысячную экранизацию той или иной пьесы Шекспира.

Лобков: «Одиссей» Бекмамбетов тоже будет снимать.

Матизен: Что угодно, любую пьесу, вы можете ее переделывать, чуть-чуть переправлять и ставить тысячу раз. Почему вы не можете взять какие-то ситуации из фильма, дать ему старое название, начинить его Бог знает чем – и выдать это за ремейк?

Лобков: А как здесь дела с авторскими делами обстоят? По-моему, у всех сценаристов, режиссеров есть наследники, либо есть «Мосфильм» или кто-то, у кого есть права. Я, допустим, хочу снять фильм «Кавказская пленница». Это название кому-то принадлежит?

Матизен: Я не изучал этого вопроса, но я более чем уверен в том, что западные авторы, которые делают ремейки, пытаются договориться с наследниками оригинального автора или с тем, кому принадлежат права на этот фильм. Как без этого? А у нас эти фильмы – уже национальное достояние, каждый бери и делай, что хочешь, не спрашивай ни у кого. Не спрашивай и делай фильм о Яшине, они вежливо спрашивали его вдову, или будут делать фильм о другом великом спортсмене. Они что будут разговаривать с его родственниками? Да нафиг это надо.