Кашин и судьба: две смерти и два назначения

Когда человек раздает интервью и говорит, что его могут убить, обычно это воспринимается очень несерьезно. Наша медийная и политическая традиция подразумевает здесь ироническую улыбочку — «да кому ты нужен». А когда этот человек действительно оказывается кому-то нужен в самом плохом смысле, то все, что предшествовало его убийству, превращается в набор ужасных предзнаменований. В своем твиттере Денис Вороненков спрашивал после убийства посла Карпова — сначала самолет, теперь посол, кто следующий? Выстрелы в Киеве дали ответ на этот вопрос. За полтора часа до убийства украинское издание «Гордон» опубликовало интервью Вороненкова, далеко не первое его интервью на Украине, в котором Вороненков, как и в предыдущих своих выступлениях, явно переигрывает, делая вид, что он был в России скрытым диссидентом и одновременно очень информированным и очень влиятельным человеком. Над такими интервью у нас принято смеяться, и у этого интервью было полтора часа, пока оно могло казаться смешным, а теперь оно читается совсем иначе — украинцы вынесли в заголовок слова Вороненкова о том, что его обещают убить как Бандеру, а в самом тексте на соответствующий вопрос отвечает, что на земле стопроцентная смертность, и бояться смерти глупо — такой чекистский экзистенциализм, конечно, очень наивный, но видно, что человек много на эти темы думал и, как мы теперь понимаем, не зря.

Я не знаю людей, которые в те недели, пока Вороненков был скандальным политэмигрантом, отзывались о нем с уважением, или говорили бы, что верят ему, или восхищались бы им. Это действительно был какой-то абсолютный изгой, человек с мишенью на груди. И при этом двух лет не прошло со дня его свадьбы с Марией Максаковой, нашумевшая межфракционная свадьба двух депутатов, на которой дуэтом с невестой пел песни Сергей Нарышкин — тогда спикер Госдумы, а теперь начальник российской разведки. Что он сейчас обо всем этом думает?

Дениса Вороненкова называют предателем. Но я вспоминаю ту свадьбу и тех людей, которые делали тогда вид, что они друзья этой пары. Вороненков предал какие-то абстрактные вещи — лозунг «Крым наш», Госдуму, тем более что его в нее и так не переизбрали, законы, за которые голосовал. А те люди во главе с Нарышкиным, которые тогда обнимались и целовались с Вороненковым, предали двух живых людей, и когда Вороненков и Максакова попали в беду, ни Нарышкин, ни кто-то еще из обеих партий не пришел им на помощь. И кто здесь настоящий предатель?

Мы сегодня, конечно, еще поговорим об убийстве Дениса Вороненкова, а пока я сошлюсь на свою первую колонку о нем, опубликованную через полтора часа после его убийства в издании Репаблик.

Это тот случай, когда, отбиваясь от формальных обвинений в причастности к убийству, Кремль не станет сожалеть о смерти Вороненкова и называть убийство преступлением. В отличие от прошлых громких преступлений Кремлю придется балансировать между «это не мы» и «так будет с каждым» – так, чтобы, с одной стороны, Интерполу было некого объявлять в розыск, а с другой – чтобы у той части российской элиты, которая с интересом наблюдала за судьбой Вороненкова как за возможной лазейкой для себя, не осталось и мыслей о том, что из вертикали можно просто убежать, тихо (или не тихо, как экс-депутатская чета) осев где-нибудь за границей.

Это первое, по крайней мере со времен Литвиненко, убийство, в котором мотив перевешивает возможные сомнения. Можно спорить о том, какие счеты были у российской власти к Борису Немцову, но о своих счетах к Вороненкову российская власть сама подробно и многословно рассказывала на протяжении нескольких недель, предшествовавших его убийству. С этим мотивом нельзя справиться с помощью привычного «сколько людей, столько и версий», «Украина сама по себе опасная страна» и «мы тоже будем расследовать». Российские власти сами задолго до убийства заявили о себе как о заинтересованной стороне в кажущемся теперь неизбежным преступлении. Они были так убедительны, заранее объявляя о своем мотиве, что теперь почти невозможно поверить в какую-то другую версию, кроме санкционированной государством мести за предательство.

Эта неделя для российской номенклатуры получилась какая-то несчастливая — в тюрьме погиб исполнительный директор госкорпорации «Роскосмос» Владимир Евдокимов. Не бывший директор, это важно — упоминание о нем с сайта корпорации исчезло только после его смерти, а пока он жив, даже за решеткой, он оставался на своей должности. «Роскосмос» вел себя благородно и не отказывался от своего посаженного директора. Впрочем, это тоже уже привычный сюжет, когда силовики берут кого-то в заложники, а его начальство отказывается его сдавать и борется за его освобождение всеми доступными аппаратными методами. Классический пример такого рода Сергей Сторчак, который тоже в тюрьме оставался заместителем министра финансов, а когда его выпустили, он сразу из тюрьмы вернулся в свой рабочий кабинет в Минфине и работает в нем до сих пор, как будто и не было тюрьмы. Владимира Евдокимова его кабинет так и не дождался, его убили в тюрьме — я думаю, уже можно настаивать на этой формулировке, несмотря на то, что силовики через лояльную им прессу сливают утечки о якобы самоубийстве. Мне кажется, нет никакого повода верить силовикам, и даже в самом нейтральном изложении этого сюжета смерть Евдокимова должна описываться как смерть при невыясненных обстоятельствах. Это роднит Евдокимова с Сергеем Магнитским, в российском тюремном некрополе они теперь навсегда вместе. Я помню то жуткое ощущение осени 2009 года, когда из «Матросской тишины» стали приходить страшные подробности гибели Магнитского — это, безусловно, была веха в отношениях между российским государством и теми, кто пошел против него.

Теперь свой Магнитский есть и у номенклатуры. Люди, которые уже не первый год живут в условиях, когда слово «посадки» стало такой важной частью их языка, узнали вдруг, что у этого слова есть и смертельное значение. О том, что значит смерть Евдокимова для российской элиты, я написал для Репаблика.

Можно спорить, чем именно объясняется резкое усиление фактора посадок в жизни номенклатуры именно в последние год-полтора, но в любом случае сегодня в России нельзя быть министром, губернатором, топ-менеджером госкорпорации или даже высокопоставленным силовиком, не имея в виду постоянный риск ареста по коррупционному обвинению. Судя по всему, этот риск номенклатура до сих пор не считает критически высоким – мы не наблюдаем массовых бегств с должностей, массовой эмиграции чиновников, исчезновений со сменой имен и выводом активов. Все остаются на своих местах, то есть, очевидно, средний российский чиновник относится к перспективе быть арестованным примерно так же, как средний водитель воспринимает перспективу гибели в ДТП, – да, риск всегда есть, но это не повод становиться пешеходом.

Смерть Евдокимова уточняет этот риск существенными дополнениями. Труп в луже крови в тюремном туалете  очень неприятная новость для всех, кто занимает сколько-нибудь серьезные должности в государственной системе. Оказалось, что судьба государственного человека может быть и такой, когда последнее слово будет не за президентом или генпрокурором, а за неизвестным сокамерником с заточкой.

Я никогда не был студентом, и до какого-то момента это было предметом моей гордости — я был курсантом, и такого образования, как у меня — морской инженер-штурман — не было ни у кого из моих знакомых, с которыми я имел дело в годы своей московской журналистской карьеры. С годами я немного пересмотрел свое отношение к своему нестуденчеству — понятно, что моряком быть здорово, но недостаток системного гуманитарного образования, конечно, дает о себе знать, хотя я это стараюсь скрывать и вести себя так, чтобы это не было заметно. Ну и в частности, стараюсь больше читать, и Европейский университет для меня — это прежде всего его издательство, очень хорошее, я покупал много его книг и литературоведческих, и исторических, и как раз жалею, что я эти книги читаю будучи дядькой под сорок, а не молодым студентом. И лишение Европейского университета лицензии я воспринимаю как в том числе и свою неприятность, потому что у меня отбирают те новые книги, которых я жду, и которых, скорее всего, больше просто не будет.

Друг этого университета Алексей Кудрин говорит, что все будет хорошо, и если сейчас у университета отобрали лицензию, то он сможет получить новую. Я в это не верю, и Кудрина считаю прекраснодушным либералом, который, может быть, хорошо знает законы макроэкономики, но по какой-то причине оторвался от реалий российской государственной практики. Мне ключевым именем в конфликте вокруг университета кажется имя графа Кушелёва-Безбородко, который оставил в центре Пебербурга целый квартал недвижимости, часть которой занимает как раз Европейский университет, а о другой части мы узнали из расследования Навального о Медведеве — это тот самый дом с лифтом, в котором можно подниматься в квартиру на автомобиле. Они стоят рядом, и, как в кино про Чужого и Хищника, выживет только один.

В университете планировали большой ремонт, и еще несколько месяцев назад, когда началась атака на университет, но фонд «Дар» был еще не на слуху, представители Европейского университета говорили, что, наверное, жильцы элитного дома, в который превращен один из особняков Кушелева-Безбородко, не хотят, чтобы в университете стучали молотки и жужжали дрели. Теперь можно догадаться, о каких именно жильцах идет речь. То есть когда встает выбор между автомобильным лифтом и одним из лучших гуманитарных вузов страны, этот выбор в российских реалиях оказывается однозначным. Об этом выборе я написал для Дойче велле.

Никому и дела не было бы до университета, если бы он занимал обшарпанную советскую коробку на спальной окраине Петербурга. Для власти не существует никакого гуманитарного измерения, она существует в измерении, полностью описываемом стоимостью активов, и университет для нее - не более чем актив, объект сверхдорогой недвижимости, а чему на этом объекте учат и какие там книжки читают и издают, значения не имеет.

Будь я редактором-новостником, то новости о лишении лицензии Европейского университета перенес бы из рубрики "Образование" в рубрику "Недвижимость". Но это, конечно, было бы грубой ошибкой, потому что в ситуации, когда проблемы в образовательной сфере становятся следствием интереса к недвижимости, гуманитарный кризис возникает сам собой - собственно, это и есть настоящая архаизация. Не когда власть что-то делает со злым умыслом, направленным на снижение общественного интеллекта, а когда просто так объявляет этому интеллекту войну, сама того не замечая.

Поэтому новости о Европейском университете уместнее всего смотрелись бы в рубрике "Политика». Политика выглядит именно так - когда у государства такая система приоритетов, что места для одного из лучших вузов страны в этой системе просто не остается, и судьба уникального субъекта гуманитарного знания оказывается в руках арбитражных судей и коммунальных чиновников, пересчитывающих внутренние перегородки в здании и пластиковые окна, выходящие в его двор.

Эта неделя получилась интересной с точки зрения карьерной судьбы некоторых моих старинных знакомых. Первый знакомый — это Алексей Жарич, имя, знакомое многим блогерам начала и середины нулевых, и, пожалуй, первый в истории пропутинский блогер — это сейчас существует целая индустрия троллей, ботов и СММ-щиков, а тринадцать лет назад Жарич был один со своим сайтом «За Путина» и Живым журналом с Путиным на аватарке. Он работал у знаменитого в те времена Константина Рыкова, интернет-продюсера из первого поколения, успевшего даже побывать депутатом Госдумы — сейчас Рыков отошел в тень, все ждут, когда его назначат главредом телеканала «Царьград», и уже можно говорить, что бывший подчиненный в своей карьере обошел Рыкова. Переломной точкой его карьеры стала работа на «Уралвагонзаводе» заместителем гендиректора по пиару — его взяли туда лет семь назад, и сначала я удивился, зачем профессиональному политтехнологу идти работать на танковый завод. Но во время протестной зимы 2011-12 года мы все узнали, что «Уралвагонзавод» — это не столько танки или вагоны, сколько суровые уральские мужики, которые рвутся в Москву, чтобы своими рабочими руками разобраться с нами, белоленточной пятой колонной. Это совсем простой трюк, но он сработал, слово «Уралвагонзавод» стало именем нарицательным, вполне политическим термином, и теперь Жарич идет работать каким-то большим начальником в администрацию президента, и это очень логичное продолжение его карьеры — и в ЖЖ, и на «Уралвагонзаводе», и, очевидно, на новой работе он всегда занимался и будет заниматься своей любимой работой, которая совпадает с названием его старого сайта — «За Путина».

Я не люблю российскую власть и конкретно администрацию президента и не могу сказать, что я рад появлению в ней моего старого и доброго знакомого — раньше я мог просто общаться с Жаричем, а теперь это будет контактами с Кремлем, которые в любом случае токсичны. Но я знаю, что он всегда мечтал о государственной работе, и я очень рад за Алексея. Я действительно питаю к нему такую человеческую нежность — например, много лет назад, когда в одном московском кафе писатель Багиров разбил мне лицо, именно Жарич нас растаскивал — и как такое забыть? Надеюсь, наши добрые отношения не сделают меня более прокремлевским, чем я сейчас, а чтобы подстраховаться, я написал о Жариче такую довольно жесткую колонку, которая вышла на сайте Знак.ком.

Пропутинский интернет нулевых выглядел как песочница, то есть да, блогерская молодежь занята каким-то делом, но заведомо несерьезным — Рыков-то, допустим, стал депутатом, а ты не станешь никем, юзернейм. Люди, у которых есть нормальная работа, на рыковских поглядывали свысока; пожалуй, людей, которые живут тем, что ставят на юзерпики портрет Путина, уважать не за что. Самые яркие тысячники, попадая в эту систему, превращались просто в «рыковских» без имен и званий — очередное молодежное движение, просто профильное, специализированное, в котором вместо Селигера — треды в ЖЖ, а вместо флажков — юзерпики с Путиным.

И даже сейчас, спустя десять лет, не укладывается в голове, что блистательная (а она блистательная — должность в администрации президента в большинстве случаев остается несбыточной мечтой каждого прокремлевского активиста) карьера Алексея Жарича, которая привела его в Кремль, сложилась именно тогда, среди пьяных ЖЖ-тысячников в неуютном офисе, пародировавшем мамутовский пентхаус. Это странный парадокс нулевых, ставший заметным только в десятые, — то, что производило впечатление чего-то заведомо несерьезного и провального, вдруг оказалось единственным по-настоящему жизнеспособным. «Факру» нового поколения в виде хакеров и пранкеров стало вполне легальной элитой, которую показывают по телевизору, тролль, которого все называли БИНХ, превратился в респектабельного депутата Госдумы Бурматова, Жарич — кремлевский чиновник, а от допутинского медийного мейнстрима осталось, в общем, полтора онлайн-издания. Последние стали первыми.

Читайте связанную с убийством Вороненкова новую колонку Олега Кашина о том, что скрывают власти.

И второе назначение — совет директоров газеты «Ведомости» выбрал нового главного редактора, который займет это место в апреле, когда уйдет Татьяна Лысова, возглавляющая эту газету сейчас. Это назначение выглядит очень скандальным и легко укладывается в общий тренд последних лет — главным редактором в очень уважаемую независимую деловую газету приходит человек с Первого канала, ранее работавший в РИА «Новости». Это выглядит как звено гребаной цепи, если использовать журналистский сленг начала десятых.

И я бы тоже, наверное, как многие, сказал бы что-нибудь пронзительное о наступлении Кремля на «Ведомости», но так получилось, что именно с этим звеном гребаной цепи мы знакомы лет пятнадцать и съели даже не пуд, а вагон соли в мирном 2011 и суровом 2012 году, когда медведевская Россия оказалась путинской, а я пытался совмещать выступления на Болотной и членство в Координационном совете с работой в «Коммерсанте». Илья Булавинов, которого сейчас назначили главредом «Ведомостей», был тогда моим редактором, я каждый день ему сдавал свои колонки, и, будучи очень глубоко погруженным в протестный контекст, я очень нервно относился к любым ограничениям в моей работе, по умолчанию воспринимая их как цензуру. И Булавинов был единственным редактором, на которого ни в этом, ни в другом смысле я пожаловаться никак не могу — он не мешал, не вредил, только защищал и поддерживал, а когда моя коммерсантовская судьба уперлась в непреодолимые обстоятельства, которые заканчиваются отметкой в трудовой книжке, то именно он был моим самым надежным союзником и другом в этой редакции. Я уверен в нем как в себе, я волновался за него, когда он работал в государственных СМИ, но и там он не дал никакого повода даже на секунду в нем усомниться. Одна девушка из «Ведомостей» написала сейчас, что уходит, потому что работа с выходцем с Первого канала для нее репутационно невозможна. Эту девушку я тоже помню, у меня были моменты, когда на меня обрушивалась вся демократическая общественность во главе с Евгенией Альбац и другими капитанами этого парохода, и вот когда выходит у меня колонка, и эти капитаны один за другим пишут, какой я ужасный агент Кремля, я сижу и переживаю, а последней приходит эта девушка и пишет — колонку я не читала, но уверена, что вы, Олег, в ней сподличали. Здорово, конечно, что люди с годами не меняются, но между этой девушкой и Булавиновым я, конечно, выберу его. А в своей колонке о нем я рассуждаю о нынешнем состоянии российской деловой прессы — она вышла в издании Репаблик.

Показательно, что главный критерий независимости и неподцензурности деловых газет сегодня совсем не деловые сюжеты, а темы общего интереса на грани таблоидных сенсаций – дочки Путина, дачи и яхты Сечина, зарплата того же Сечина или Костина. Это та журналистика, которая всерьез раздражает власть, как если бы речь шла не о деловых газетах, а о настоящих таблоидах или революционных листках с прокламациями. За эту журналистику поменяли менеджмент в РБК, за нее Сечин через суд добивался уничтожения тиража «Ведомостей», и вот тут парадокс: такая журналистика не уникальна, о яхтах Сечина писала и тоже платила за это своим уничтоженным через суд тиражом «Новая газета», бульварный «Собеседник» из номера в номер описывает благосостояние Дмитрия Медведева подробнее и жестче, чем Навальный, но именно в деловых газетах, рядом со скучными статьями об РЖД или ВТБ, расследования о дачах и дочерях становятся настоящим событием, более того – почему-то и скучные статьи о госкомпаниях чего-то стоят всерьез только в том случае, если они соседствуют на полосе с расследованиями о яхтах и дворцах, и это уже не игра, это всерьез.

Задачей газет, созданных для рынка, в нерыночной России становится, таким образом, поиск и соблюдение баланса между этим «всерьез» и игрой. «Коммерсантъ» с этим не справился, РБК пережил смену менеджмента, но пока  держится, и последняя интрига теперь связана с «Ведомостями».

На этой неделе у меня было еще несколько колонок, которые не вошли в эту программу, я писал и о скандале в Академии наук, и о брянских школьниках, поддержавших Навального, и о фильме Леонида Парфенова «Русские евреи», сейчас вышла вторая его часть из трех, и я всем советую его посмотреть — там про революцию и войну. Но, честно говоря, когда я смотрю фильмы Парфенова, я думаю не о содержании его фильмов, а о нем самом — все переживали, когда закрыли программу «Намедни», но, если совсем честно, страшно представить, что было бы, если бы «Намедни» никто не закрывал, и Парфенов так бы и оставался ведущим НТВ даже в наше время. Изгнание превратило его в такого телевизионного Карамзина, который, пусть и на другом технологическом уровне, пишет, так же, как Карамзин, свою историю России, не отвлекаясь, как все остальные, и я тоже, на текущую политическую чепуху. Я часто думаю о том, какой должна быть Россия в будущем — та, которую хочется любить и в которой хочется жить, — и мне кажется, что Парфенов формулирует историю именно для той России, о которой я мечтаю, а не для той, которая есть сейчас. Осталось понять, зря он это делает или нет. Я очень надеюсь, что не зря. Это программа Кашин гуру, я Олег Кашин, встретимся через неделю, всего доброго.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.