Почему власть боится говорить о расстреле царской семьи. Колонка Олега Кашина

Ошиблись те, кто ждал от столетия убийства царской семьи большого государственного события, по итогам которого культ Николая II станет официальной идеологией — российское государство, российская власть явно боится занимать четкую позицию по поводу событий столетней давности, и все заведомо конфликтные даты, начиная с 7 ноября прошлого года, отмечаются нишево, когда одни празднуют, другие скорбят, и никто никого, в общем, не замечает.

Это классический общественный раскол, и когда патриарх Кирилл говорит о коллективной вине народа, якобы ответственного за цареубийство — это тоже не объединяет, а раскалывает, потому что даже в исполнении церковного иерарха навязанная вина остается навязанной виной и по умолчанию вызывает протест. Кстати, коллективная вина — это ведь тот же самый принцип, в соответствии с которым большевики убили вместе с царем его семью и слуг. Интересно, думает ли об этом патриарх.

Но что действительно объединяет тех, кому не жалко царя, и тех, кто по нему скорбит? И те, и другие — и патриарх тоже, — противопоставляют царя народу, и хотя такое противопоставление, конечно, вполне в логике монархии, оно все-таки не вполне справедливое, и не только потому, что на момент убийства Николай был, в общем, обычным гражданином, то есть буквально — частью народа.

Многотысячный крестный ход в Екатеринбурге в столетнюю годовщину расстрела царской семьи

Такие слова звучат странно, но попробуйте отнестись к царю как к одному из нас. Не как к святому, не как к коронованному извергу и не как к герою учебника истории; вот его ругали за заурядность, но именно она позволяет легко поставить себя на его место. Это ведь действительно несложно — представить, что убивают такого, как вы, убивают со всей семьей, убивают жестоко, убивают вас.

Это не публицистическая фигура речи и не игра с эмоциями. Если забыть о слове «царская» и смотреть на это убийство просто как на жестокую расправу над одной русской семьей, если оставить за скобками все споры о царе, если от акта бесчеловечности оставить только бесчеловечность безо всяких оговорок, то в подвале Ипатьевского дома вы увидите и Беломорканал, и Магадан, и послевоенные Особлаги, и вообще всю жуть русской истории первой половины двадцатого века. Убийство царя без натяжек можно назвать последним адресным убийством, последним точечным убийством, после которого террор действительно обрушился на весь народ без исключений.

Именно это кажется реальным историческим значением екатеринбургского убийства. Царь умер рядовым гражданином, но это был первый гражданин. Первый из тех, кого станут убивать миллионами потом. Первый из нас, как бы высокопарно это ни звучало. Убив царя, чудовище принялось за всех остальных, и странно в этом смысле отделять царя от народа — их судьба оказалась общей.

Между чекистами и царской семьей. Как в Екатеринбурге появился стрит-арт к 100-летию расстрела Романовых

Если можно говорить о какой-то коллективной вине, то, наверное, она заключается прежде всего в том, что слишком многим в России — и сегодня, и сто лет назад, — казалось и кажется, что смерть царя чем-то принципиально отличается от всех последующих смертей, пережитых Россией. Делить жертв на чистых и нечистых — нехорошее занятие. И царя, и крестьян в коллективизацию, и совсем уж случайных людей в самые лютые сталинские годы убивала одна и та же сила. У этой силы есть имя — это советская власть, советское государство, и его судьба до сих пор остается главным источником той двусмысленности, которая заставляет нынешнюю российскую власть избегать прямых высказываний по поводу событий столетней давности.

Потому что нынешнее российское государство — прямой наследник и правопреемник государства советского, прямо ответственного за все зло, которое оно принесло России в прошлом веке. Если говорить о коллективной вине, переходящей из поколения в поколение, то она лежит именно на нем, на российском государстве, которое, как мы понимаем, и не думает каяться ни за что вообще. Споря о политических или человеческих качествах жертв, рассуждая о том, справедливо их убили или все-таки нет, мы подыгрываем нераскаявшимся убийцам.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.