Путин = Россия. Олег Кашин о том, почему Запад не разделяет «русских» и власть

Выступление Терезы Мэй я смотрел в офисном здании через дорогу от парламента, где она выступала, телевизор, который я смотрел, был подвешен почти к потолку, и люди перед этим телевизором, и я в том числе — мы выглядели, наверное, так же, как в первые дни войны выглядели советские колхозники перед столбами, на которых висели репродукторы с голосом Молотова — «Граждане и гражданки Советского Союза».

Олег Кашин и «Дары смерти» ГРУ: как теперь русским в Лондоне, ощущение холодной войны, Памфилова и Путин — 18 лет спустя

Это ощущение большого международного кризиса, когда ты переживаешь его не на родине, а наоборот, в той стране, которая с нею ругается — это очень странно, конечно. Я помню, как наутро после малайзийского «Боинга» я ехал на поезде из Швейцарии в Милан — абсолютно мирная поездка, извините, в оперу, — границ никаких почти и нет, один пограничник ходит по вагонам и вяло проверяет паспорта, привычное дело, привычная процедура. И тот паспорт — мой, российский, — который до того момента никого никогда не пугал, — вдруг буквально разбудил этого пограничника, он сделал стойку и потащил меня к багажным полкам искать мой чемодан, который, конечно, лежал в самом низу, и я его долго доставал, потом эта итальянская рука долго перебирала мои вещи — ну да, никто не застрахован, но я человек впечатлительный, и о том, как себя чувствовали, например, ливийцы после Локерби, я тогда, по-моему, уже даже написал колонку.

Быть ливийцем после Локерби — ну, действительно неприятно. Вчера официант в кафе, услышав, как я говорю по-русски, спросил меня — как вы думаете, кто это сделал? — вообще не уточняя, о чем речь, но ведь и не надо уточнять, мы оба знаем, что имеется в виду.

Книгу Дэвида Хоффмана «Мертвая рука» о самых безумных проявлениях поздней Холодной войны, в том числе о советском химическом оружии, я читал несколько лет назад как книгу о давнем прошлом — какие-то острова в Аральском море, какие-то энтузиасты, их обследующие, в общем, что-то скорее археологическое, чем актуальное. Теперь я снова пролистал эту книгу в поисках слова «Новичок» — и нашел: «Долгое время он страдал от побочных эффектов отравления, в том числе хронической слабости в руках, токсического гепатита, эпилепсии, депрессии и неспособности сосредоточиться. Спустя пять лет он умер. ‘Новичок’ показал зубы».

Сейчас в Лондоне, конечно, очень востребованы российские комментаторы, и я вдруг обратил внимание, что мне неприятно видеть своих московских друзей и знакомых, которые пересказывают по телевизору передовицы Таймс и Гардиан про KGB и российскую угрозу. Это какая-то советская эмигрантская традиция — быть на новом месте самыми густопсовыми лоялистами. Я так не умею, и когда я в среду ходил на BBC, я говорил, что вот вы говорите «русские», имея в виду Путина, но это же никак не уточняется, значит, вы имеете в виду и меня, а мне это не нравится. О том, почему мне это не нравится и как с этим быть — моя колонка для Репаблика.

Каждый раз, когда кремлевскую логику глобального противостояния по той или иной причине подхватывают на Западе, любой критик Путина обнаруживает себя по умолчанию на той стороне. Я против Путина – значит, я верю, что пригожинские тролли избрали Америке президента. Я против Путина – значит, я рад, что российские спортсмены выступают в Пхенчхане под нейтральным флагом. Я против Путина – значит, мой единомышленник старый химик и татарский ультранационалист Вил Мирзаянов. В принципе, такой набор предпочтений не кажется чем-то абсолютно фантастическим – в конце концов, знаем мы противников Путина, которые даже смерти Олега Табакова рады, и почему бы им не быть солидарными с Вилом Мирзаяновым или The Guardian, и самая естественная логика последовательной антипутинской позиции как-то сама собой приведет к жесткому «так нам и надо». Когда в порядке мести за Скрипаля англичане начнут бомбить Воронеж, сердце последовательного антипутинца, вероятно, не дрогнет.

И что-то подсказывает, что здесь лучше быть непоследовательным, потому что никакого «так нам и надо» быть, конечно, не должно, оно безнравственно и нечестно. Быть против России – значит быть против себя, даже ничего такого не имея в виду. Традиционное российское западничество выглядит сейчас наименее оправданным по сравнению с любым историческим периодом, когда так или иначе можно было предполагать, что кто-то на Западе желает нам добра. Сейчас нам добра не желает никто.

И жутковатая альтернатива – быть за Россию, то есть даже не за Путина, бог бы с ним, а вот за всех за них, то есть и за Пескова, и за Сечина, и за Кадырова, и за телеведущего Соловьева, и за последнего районного полицейского, который опять запытал какого-нибудь задержанного до смерти и теперь устало шагает домой. Этот чудовищный выбор, предоставленный российскому обществу суровой международной обстановкой, не прописан ни в каких избирательных бюллетенях, но он несопоставимо более реалистичен.

Самое приемлемое здесь – не делать этого выбора вообще, уклоняться от него, пока это возможно. Нашей русской солидарности не заслуживает ни Путин со своей вертикалью, ни интернационал его обличителей, от Киева до Лондона. 

Фото: Monika Skolimowska / DPA / TASS