Общая угроза: в чем власть просчиталась, начав дела Улюкаева и Серебренникова

В свое время, когда судили Михаила Ходорковского, одна глянцевая журналистка пошла в суд и потом написала в своем репортаже, что Ходорковский настолько вежлив и воспитан, что даже судью он называл «ваша честь». В чем здесь анекдот — понятно; «ваша честь» — стандартное обращение к судье, что-то вроде прежнего «гражданин судья», и обращать на это внимание и делать из этого выводы о личности подсудимого может только тот, кто до сих пор не имел никакого представления о российских судах.

«Простите меня, люди»: последнее слово Алексея Улюкаева

Что-то похожее происходит сейчас с Кириллом Серебренниковым — в соцсетях у людей, впервые открывающих для себя российское правосудие, много разных удивленных и возмущенных текстов, там есть слова «садизм» и «издевательство», ссылки на европейскую известность режиссера, которому в любом случае место в театре, а не в суде.

Но так ли это уникально? Серебренников говорит о своих престарелых родителях, и буквально теми же словами о своих родителях говорит и Алексей Улюкаев в последнем слове. До сих пор у этих двоих, у Серебренникова и Улюкаева, общего не было ничего, а теперь их можно спутать, если читать их выступления в суде в виде стенограммы.

Стены Замоскворецкого суда — если так можно выразиться, намоленные. Там судили фигурантов Болотного дела, там судили Олега Навального, и мы ничего не знаем о том, следил ли Алексей Улюкаев за этими процессами. Но сейчас, когда его судят в этих стенах, он говорит, что остаток жизни хочет посвятить помощи другим людям; он вряд ли слышал последнее слово Алексея Гаскарова, которого судили по Болотному делу, но там звучало примерно то же самое — Гаскаров говорил о пути, который он пройдет после этого суда. Если вдруг когда-нибудь удастся собрать их вместе — ну вот Улюкаева, Серебренникова, того же Ходорковского, Никиту Белых, жертв Болотного дела, — они сами удивятся тому, до какой степени они похожи между собой. Как в финале фильма «Холодное лето пятьдесят третьего», когда двое с чемоданами останавливаются прикурить на бульваре, незнакомые люди, у которых в жизни все одинаково.

«Сечин проиграл»: Константин Гаазе о главной ошибке главы «Роснефти» в деле Улюкаева

Российский суд и российская тюрьма превращают уникальные, эксклюзивные судьбы в типичные, стирают различия — личностные, социальные, какие угодно. Это существенный факт, интересный, но заметить его можно, только если смотреть на всех и следить за всеми, не выделяя из общей массы людей, попавших под каток, тех, кто вам особенно симпатичен. Урок эмпатии, урок солидарности уже начался, он давно идет, и рано или поздно должен произойти качественный скачок, когда люди, переживающие за Улюкаева, вспомнят о политзаключенных, а люди, переживающие за Серебренникова, обнаружат, что Улюкаев тоже человек.

Потребность в переменах, о которой много лет подряд по разным поводам говорят политические комментаторы, часто оказывается фантомом. Людей, которые не хотят ничего менять, у нас в любом случае много даже среди тех, кто дежурно говорит о переменах и о том, что так жить нельзя. Но самая очевидная точка консенсуса по поводу давно назревших, а не придуманных перемен, находится где-то вот в этих залах с железными или стеклянными клетками и жестяным двуглавым орлом на пыльной бархатной подкладке. Российский суд сегодня — угроза для каждого вне зависимости от того, нарушает он закон или нет, и единственное, на чем эта система до сих пор держится — это как раз всеобщая иллюзия, что это всегда касается кого-то другого. Здесь нет категорий вины или невиновности, здесь нет права, здесь есть только бесчеловечная система, враждебная человеку, кем бы он ни был. Каждый громкий процесс, каждое громкое последнее слово — это не частный персональный сюжет, а всеобщая история. О министрах, губернаторах или даже знаменитых режиссерах странно говорить «он один из нас», но да, каждый из этих людей — действительно в первую очередь один из нас, и только во вторую — то, чем он был до того, как его втащили в этот зал. В нашей шансонной культуре есть такое суеверие, когда, рассказывая о чьих-нибудь травмах или болезнях, «на себе не показывают», но от этого суеверия стоит избавляться и показать на себе. Представьте, что это вы произносите последнее слово Улюкаева. Представьте, что это вас захотел посадить Сечин. Сейчас это самый наглядный способ понять, нужно ли менять систему.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.