Недостижимо свободный Советский Союз

Свою журналистскую карьеру я начинал в газете «Коммерсантъ», вы все ее знаете, наверняка читаете и любите, это знаменитая газета с очень славной историей. Эта газета — один из важных символов новой, постсоветской России, но появилась она в совсем другой стране, которой давно нет и которую в эти дни в связи с известной годовщиной все вспоминают, и я тоже попробую вспомнить.

Страна, в которой журналист Владимир Яковлев придумал и начал издавать «Коммерсантъ», называлась Союз Советских Социалистических Республик, СССР. Все знают эти четыре буквы, но, такова уж сила бренда, когда речь заходит об СССР, все прежде всего вспоминают сталинско-брежневскую империю. Космические корабли, парад Победы, гулаговские лагеря, колхозы, атомные ледоколы, комсомольские собрания, ну и так далее — понятный ассоциативный ряд. Понятный и очень мощный. На его фоне история другого Советского Союза теряется и меркнет. Но сегодня есть повод вспомнить именно тот, всеми забытый Советский Союз.

Тот Советский Союз, в котором миллионным тиражом напечатали «Архипелаг Гулаг» Солженицына.

Тот Советский Союз, в котором на свободных выборах в парламент был избран великий гуманист нобелевский лауреат Андрей Сахаров.

Тот Советский Союз, в котором на Пушкинской площади открылся самый большой в мире «Макдоналдс».

Тот Советский Союз, в котором на телевидении, на Первом канале, впервые вышла в эфир программа Леонида Парфенова «Намедни» — Парфенова показывали поздно вечером, а днем показывали анимэ «Суперкнига», из которого мое поколение впервые узнало о многострадальном Иове, о Давиде и Голиафе, о жене Лота и о жизни Христа.

Это был тот Советский Союз, в котором на Лубянской площади поставили памятником всем жертвам большевистского террора огромный валун с Соловецких островов.

Тот Советский Союз, в котором склады, спортзалы и коровники, открытые большевиками в старых храмах, снова становились храмами, и молодые интеллигенты, ставшие священниками, выкорчевывали из алтарей унитазы, отдирали от стен доски почета, освящали заново старинные стены и снова делали храмы — храмами.

Я говорю о Советском Союзе, в котором крестьяне уходили из колхозов и становились фермерами. О Советском Союзе, в котором первый публичный миллионер, заработавший на торговле то ли компьютерами, то ли медицинским оборудованием, заплатил со своих миллионов рекордные партийные взносы, чем смутил всю страну.

Я говорю о Советском Союзе, в котором Борис Гребенщиков записал свой вершинный «Русский альбом», Александр Сокуров снял «Одинокий голос человека», а новые стихи Иосифа Бродского печатали в самом популярном национальном еженедельном журнале, которым тогда был «Огонек».

Я говорю о Советском Союзе, в котором литовцы, латыши и эстонцы, взявшись за руки, встали живой цепью через три свои республики в память о соотечественниках, убитых и сосланных после того, как Сталин и Гитлер разделили между собой Европу, лишив Литву, Латвию и Эстонию независимости и чести. Советский Союз, о котором я говорю, признал все преступления большевизма и отказался от марксистско-ленинского мракобесия, объявив высшей ценностью человеческую жизнь. Из Советского Союза, о котором я говорю, очень многие уезжали — кто-то навсегда, кто-то — впервые в жизни ехал посмотреть на Европу и Америку, потому что впервые за десятилетия выезд из Советского Союза стал свободным.

Чтобы картина не была совсем уж пасторальной, я напомню, что тот Советский Союз, о котором я говорю, был нищей полуголодной страной, люди в которой могли часами стоять в очереди за рулоном туалетной бумаги или за куском колбасы, которую, скорее всего, из той же бумаги и делали. Тот Советский Союз, о котором я говорю — в нем фактически шла гражданская война, в нем воевали между собой две союзные республики, Армения и Азербайджан, в нем Москва присылала танки для подавления народных волнений в Вильнюс и Баку, в нем солдаты разгоняли саперными лопатками демонстрацию в Тбилиси. Московская интеллигенция ждала еврейских погромов и рассказывала ужасные истории про общество «Память». В этом Советском Союзе часто было страшно.

Но и своими страшными сторонами этот Советский Союз не был похож на тот, который строили Сталин и Брежнев. Москва вводила танки в Вильнюс, а потом отказывалась от этих танков, боялась брать на себя ответственность — боялась парламентских расследований, боялась независимой прессы. В том Советском Союзе на Манежную площадь постоянно выходили десятки и сотни тысяч людей со своими требованиями, со своими проклятьями, со своими мечтами. На первомайской демонстрации 1990 года трудящиеся шли мимо Мавзолея с плакатами, проклинающими Ленина и КПСС, хотя проклинать было уже некого — в этом Советском Союзе КПСС впервые за семьдесят лет лишилась статуса правящей партии, знаменитую шестую статью убрали из конституции, а Москвой, Ленинградом и многими союзными республиками, включая Россию, управляли уже открытые антикоммунисты.

Это была не очень пригодная для жизни, но очень интересная страна, и, может быть, эта страна была самой свободной и самой открытой в мире. В ней можно было купить танк или красную ртуть, которой на самом деле не существует, но ее кто-то умудрялся продавать и покупать. В ней можно было снять клип группы «Машина времени» внутри Спасской башни Кремля, в ней не стало закрытых городов, в ней появились открытые геи, в ней фактически была легализована проституция, а секс в кино перестал удивлять даже консервативных пенсионеров. Я не уверен, что, если бы во времени можно было путешествовать, кто-то захотел бы жить в такой стране, но она была, она существовала — и очень важно понимать, что в августе 1991 года закончилась история именно этого Советского Союза, а не того, в котором были Гулаг и полет Гагарина.

Тот Советский Союз, о котором я говорю, оказался не нужен ни народу, которому, чего уж там, колбаса тогда была действительно дороже парламента, ни многомиллионной интеллигенции, которая сама выкопала себе могилу, требуя экономической либерализации по самым жестоким социал-дарвинистским законам. Тем более он не был нужен ни номенклатуре, переставшей в восьмидесятые быть полноправной хозяйкой страны, ни региональным элитам, ни армии — вообще никому. Страна, которую советские старички из ГКЧП и люди на площади у Белого дома совместными усилиями убили двадцать пять лет назад, была сложнее и умнее тех людей, которые в ней жили — и в конечном счете это стало трагедией для всех. Я не хочу спорить с теми, кто видит в том августе славную и героическую страницу истории — в конце концов, у людей в жизни бывает слишком мало таких моментов, когда они чувствуют свое историческое значение, ну и пусть чувствуют, их право. Единственное, что я хочу сегодня сказать — нам всем придется очень постараться, чтобы наша Россия когда-нибудь хоть вполовину стала похожа на тот Советский Союз по степени свободы, гражданского достоинства и надежд. Не знаю, получится ли это, но сейчас это — такая Россия мечты. Та, в которой Яковлев начинает «Коммерсантъ», на Лубянку привозят Соловецкий камень, а Гребенщиков поет про одинокого бурлака.