«Монументальная пропаганда»: Кашин о том, как памятник Калашникову превратился в памятник «военщине»

Человеком этой недели в Москве стал Михаил Калашников — памятник ему, поставленный на Садовом кольце, неожиданно вызвал огромное количество споров, и по этому показателю, несмотря на, в общем, скромный масштаб увековеченной личности, оказался сопоставим с князем Владимиром у Кремля и даже с Петром Зураба Церетели. В Москве сейчас постоянно ставят какие-то новые памятники, но почему-то Калашников стал самым скандальным.

Я склонен думать, что дело не в нем, а в двух более универсальных вещах. Во-первых, городская среда — с ней в последние годы столько всего делают, что любая перемена в облике Москвы становится неотделима от уже многолетней собянинской перестройки города, то есть Калашников в Оружейном переулке символизирует все, что происходит с Москвой — и плитку, и реновацию, и полосатые заборы, и вообще все. Скульптор Салават Щербаков, наш новый Церетели — он же давно и часто ставит в Москве новые памятники, в одном Александровском саду две его большие работы — Александр I и патриарх Гермоген, и хотя они радикально изменили облик этого прямо почти сакрального места у стен Кремля, о них никто вообще не спорил — ну, стоят и стоят. А Калашников перед довольно уродливой новостройкой, высоткой-зиккуратом, которую трудно изуродовать — про него шутят, ругаются в соцсетях, пишут статьи. Андрей Макаревич обозвал его уродливым, Макаревича за это ругают патриоты, страшное дело. Книжный критик Анна Наринская назвала памятник Калашникову памятником киллеру Сильвестру, ну и действительно — человек с автоматом на Садовом кольце — это такой очень понятный образ девяностых, а не чего-то еще.

Это что касается городской среды. И есть еще вторая вещь — собственно, монументальная культура, которая относится к сфере ответственности не искусствоведов и не урбанистов, как принято думать, а политиков. Это политическая тема. Памятник Калашникову можно описать с точки зрения такой «незыгаревской» политологии — этот памятник придумал и пролоббировал «Ростех», то есть это прежде всего памятник «Ростеху», его влиянию, его начальнику Чемезову, его роли в путинской системе. Кстати, еще такой вполне политический момент — как раз в те же дни шла борьба вокруг таблички с именем Бориса Немцова на доме, в котором он жил. Прокремлевские хулиганы сорвали эту табличку и отнесли в полицию, и городские власти запрещают ее вешать обратно, предлагают повесить внутри подъезда, потому что есть закон, что нельзя вешать мемориальные доски про людей, которые умерли меньше десяти лет назад. А Калашников, как мы понимаем, умер три с чем-то года назад, и это никого не смущает. И это тот случай, когда наглядно видно, какие отличные у нас законы. Ограничение по поводу десяти лет касается только мемориальных досок, то есть доску нельзя, а памятник можно. Я, может быть, параноик, но это выглядит как раз как фильтр для людей вроде Немцова — понятно, что семиметровый памятник Немцову не возникнет даже в самых смелых фантазиях его соратников и друзей, а вот доска — другое дело. Поэтому закон запрещает именно доски. Ну, так, по крайней мере, это выглядит.

Но вообще политическая составляющая в истории с Калашниковым более масштабная, чем «Ростех» или ограничения для нежелательных объектов увековечения. Монументальная пропаганда — это самое наглядное, яркое и доступное, что только может быть в государственной политике памяти, и когда мы спорим о Калашникове, мы спорим о системе приоритетов. Сейчас многие защитники этого памятника вспоминают о Сахарове — он ведь создал даже не автомат, а водородную бомбу, его что, тоже не надо увековечивать? Но вообще-то в Москве нет и не предвидится памятника Сахарову, ни как диссиденту, ни как герою ВПК. В России сейчас другая система ценностей, в которой важнейшее место занимает то, что когда-то называли военщиной, вот такое самое вульгарное, в формате «можем повторить».

Есть такой проект Инлиберти — что-то вроде клуба либеральных интеллектуалов, и вот они как раз сейчас закончили интересную акцию, конкурс бумажных, то есть не предназначенных для реализации, проектов памятников для, как это сейчас модно называть, прекрасной России будущего. Посмотрите у них на сайте, там интересно — всякие мультимедийные памятники со спецэффектами про отмену крепостного права, про 1989 год и про восстание в Гулаге. Смотришь и понимаешь — вот да, это отличное будущее. А то, что сейчас ставят в Москве — реалистические статуи с руками и ногами, это объективно прошлый век, архаизм, сейчас это уже не работает, это старомодно. И, наверное, я сейчас сам ступаю на скользкую искусствоведческую тропу, но это то, чего по-настоящему жаль — в прекрасном будущем у нас, конечно, не будет этих старомодных памятников с руками и ногами, то есть вот кто у нас не увековчен, и кого хочется видеть сутулой фигурой на бульваре — Мандельштам или Егор Летов, — этого точно не будет никогда. Путин ставит своих милитаристов, а любое следующее поколение будет ставить мультимедийные памятники с блютусом. О памятнике Калашникову — моя колонка для Репаблика.

Фото: Владимир Астапкович / РИА Новости