Лед под ногами Егора: как государство превращает Летова в классика и почему это хорошо

Сюжет с наименованием омского аэропорта в честь Егора Летова из стадии «честные люди троллят государственную машину» перешел в стадию «государственная машина троллит честных людей». На старте это выглядело заведомо нереализуемой идеей, которая в лучшем случае останется чем-то вроде, если знаете, барнаульского метро. Теперь это уже большой проект, во главе которого стоят, скажем так, совсем не те люди, которым я когда-то на Болотной пел «Все идет по плану», и если две недели назад спорили, есть ли шансы у Летова на попадание хотя бы в шорт-лист этого, в общем, сомнительного голосования по сомнительной идее, то теперь чаще рассуждают о том, что сам нонконформист Летов, наверное, был бы первым, кто протестовал против идеи дать его имя омскому аэропорту. Давать аэропортам имена великих людей придумали Мединский и Шевкунов, сейчас в авангарде борьбы за аэропорт Летова — Маргарита Симоньян и Кристина Потупчик, а посты в соцсетях с агитацией за аэропорт пишут вообще какие-то люди, у которых несколькими месяцами ранее Москва хорошела при Собянине. То есть нас втянули в какую-то кампанию, призванную то ли отвлечь от пенсионной реформы, то ли дискредитировать гражданское общество, то ли и то, и другое.

Тут вертится на языке слово «казенщина», но нет, до казенщины еще ехать и ехать. Казенщиной будет, когда Мединский с губернатором разрежут красную ленточку перед вывеской «Аэропорт Егора Летова», и когда полицейский майор, который, конечно, ни на каком льду не поскользнется, составит первый протокол с тем же местом действия «Аэропорт Егора Летова». Вот это будет казенщина, это будет повод кривиться и ворчать, что хорошо, что этого не видит Егор — но до этой казенщины еще далеко, и за нее еще надо бороться. А сейчас не казенщина, сейчас пока, как у Сорокина, будущие мотки колючей проволоки еще кудрявятся нежной зеленью. Сейчас комсомольско-молодежный натужный энтузиазм, сейчас вот эта, уже не раз о себе заявлявшая, фракция умеренного нонконформизма в дозволенных рамках подхватила омскую инициативу и тащит ее вперед — туда, где майор, да.

И, наблюдая за тем, как дорогое мне и таким, как я, имя уплывает через Маргариту Симоньян куда-то туда, к майору, что я испытываю? Легкую грусть, нежность и сдержанный оптимизм. У нас есть опыт Пастернака, ворчавшего по поводу того, как Маяковского при Сталине внедряли как картошку при Екатерине, есть тоже сталинского времени опыт с Пушкиным, из которого в 1937 году к столетию его гибели соорудили второго Ленина, есть друзья Высоцкого, которых шокировал надгробный памятник с конями, и друзья Бродского, которых тошнит, когда они видят его цитаты в «Одноклассниках». И понятно, что каждому приятнее чувствовать себя Пастернаком, а не пионером, которого заставляют учить поэму «Хорошо». Казенщину мы не любим, конечно. Но когда казенщине противостоит снобизм — это уже как жаба и гадюка. Когда от Маргариты Симоньян Егора Летова защищает Сергей Пархоменко, я готов приветствовать Маргариту Симоньян и ее миньонов из соцсетей, правда здесь на их стороне.

Превращение художника в национального классика — процесс политический. Искусствоведы, эстеты, друзья и родственники покойного в этом процессе решающего голоса не имеют. Это не вопрос эстетики, не вопрос букв и нот, а вопрос приоритетов и ценностей, и как в этой системе координат описывается Летов — тут каждый ответит по-своему, для кого-то первична его роль в андеграунде восьмидесятых, для кого-то — вписанность в общемировой культурный контекст, для кого-то анархизм, для кого-то — красно-коричневый нонконформизм девяностых, тут действительно нет безусловного ответа, и это тоже, между прочим, признак художника того типа, который у нас исторически называется «наше все».

И дальше главная проблема. В таком заскорузлом, составленном еще при Сталине штатном расписании пантеона национальных гениев по понятным причинам не предусмотрено место для героев рок-н-ролла. Мне очень нравится пример с почтовой маркой с Виктором Цоем — да, такая марка в России выпускалась, это здорово, но выпускалась она в серии «Легенды отечественной эстрады», потому что никакого другого формального места для Цоя в официальной России нет — только между Леонидом Утесовым и Клавдией Шульженко, да и это огромная уступка Цою, который, как мы понимаем, не работал в Москонцерте. Когда Высоцкому в конце восьмидесятых посмертно дали Государственную премию СССР, ему ее дали за роль в телефильме про Глеба Жеглова, потому что телефильм по заказу Гостелерадио — это для государства понятно, оно такие вещи признает. Песен под гитару для него не существует, как бы они много ни значили для миллионов людей.

Прошлой осенью в московский День города невероятной, пусть и тихой сенсацией стало украшение Третьяковского проезда светящимся транспарантом со строчками из поэта-концептуалиста Всеволода Некрасова — «Нравится Москва нравится Москва и даже кажется что все не так страшно Пожалуйста Москва И пожалуйста Можете Радоваться Можете Жаловаться Можете идти». Третьяковский подконтролен одной частной компании, и ее маркетологи смогли позволить себе пренебречь государственными нормами, когда, если праздник, то на плакатах по случаю цитируют Роберта Рождественского или Андрея Дементьева. Всеволода Некрасова для государства не существовало, и, в силу особенностей России, его не существовало и для общества. Буквы над дорогими магазинами в Третьяковском проезде, пусть даже они казались пошлостью давним ценителям Некрасова, посмертно воссоединили этого поэта с Москвой и с ее людьми — да, только на время праздника, но если сделан первый шаг, то и второй, и третий вероятнее. В русской культуре скопилось слишком много имен, отрезанных от подлинного признания снобизмом ценителей и косностью государства. Как часто бывает, антинациональная власть и антинациональная интеллигенция оказываются невольными союзниками.

Признание — давайте совсем грубо: это бронзовый памятник, это топонимика, это школьная программа. И тут не имеет значения, как бы на это посмотрел художник при его жизни — вообще-то это нужно не мертвым, это нужно живым. К тому, чтобы Летов (и Цой с Науменко, и много еще кто — допустим, Александр Введенский) занял свое место рядом с Пушкиным и Есениным, нужно идти через казенщину, ничего страшного в этом нет. Если уж мы сосуществуем с этим государством, то если оно начнет признавать наших гениев, это сделает наше сосуществование чуть более справедливым — хочу использовать это слово, потому что признание Летова — это справедливость.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции