Первая настоящая десталинизация: почему не нужно мешать любить Сталина

«Им бы этот же вылить напиток в их невинно клевещущий рот, этим милым любителям пыток, знатокам в производстве сирот». Приятно иметь Ахматову в союзниках, и эти ее строчки я сейчас часто вспоминаю, когда вижу старых своих знакомых, выступающих теперь в очередных спорах о сталинизме с самых людоедских позиций.

Таких споров сейчас много. Одну волну поднял Денис Карагодин со своей архивной эпопеей, другую — «Мемориал», выложивший у себя на сайте тысячи биографий ветеранов НКВД. В эти дни можно прочитать как никогда много высказываний в том духе, что террор был оправдан, что сажали и расстреливали в основном за дело, а если не за дело, то все равно во благо — индустриализация, победа и так далее. Сталин снова с нами, Сталин пишет комментарии в фейсбуке, Сталин пишет большие посты о том, что прадедушку Карагодина расстреляли правильно, и о том, что антисоветчик — всегда русофоб.

Имея, как уже было сказано, Ахматову в союзниках, я (и для меня это тоже сюрприз) почему-то радуюсь каждому «милому любителю пыток», которого встречаю сейчас в социальных сетях. Кажется, так устроены общества анонимных алкоголиков — сейчас человек выскажется, и все пройдет. Лучший терапевтический эффект.

Наверное, дело в том, что обе наши незаконченные десталинизации происходили в директивном порядке. Первая, хрущевская, случилась вообще в условиях никуда не девшегося сталинского тоталитаризма — партия сказала, что Сталин плохой, и привыкшее маршировать строем общество радостно прокричало «Ура!» и тем же строем отправилось сносить памятники. При Горбачеве нравы были помягче, но директивный принцип остался неизменным. Сейчас мы читаем сотни постов о хорошем Сталине, а 28 лет назад была одна газетная статья Нины Андреевой, и партия ответила на эту статью единодушным «Нет», Андреевой заткнули рот, и проблему загнали глубоко внутрь. И оба раза, и в шестидесятые, и в восьмидесятые, заканчивалось все одинаково — менялась власть, и новые правители шли на компромисс с консервативной частью общества, с ветеранами, с кем угодно еще, Сталин становился фигурой умолчания и затихал, чтобы спустя сколько-то лет снова вылезти из могилы и сказать: «А вот и я!»

Что-то такое, видимо, происходит и теперь — каждый новый спор о Сталине вызывает к жизни новых сталинистов, которые молчали, может быть, всю жизнь, а теперь, когда тема вновь становится актуальна, молчать перестают. И это, действительно, внушает некоторую надежду — человек, движимый, как правило, самыми благородными чувствами, открывает рот, говорит «правильно расстреляли» и сам понимает, насколько дико это звучит. Пока он молчал, он этого не понимал. Чтобы прочувствовать дикость, надо выпустить ее из себя. Молчащего Сталина люди носят в себе как оружие самозащиты против нетерпимости вот этой странной большевистского типа либеральной тусовки, когда люди в абсолютно тоталитарной манере говорят о совести и чести, вызывая естественный человеческий протест, или как знак недовольства тем временем, когда вслед за разоблачениями Сталина обрушилась вся страна, или как такую лубочную схему правильного государственного устройства в сравнении с нынешним неправильным или недостаточно правильным. Это важно — сталинизм наших современников можно если не оправдать, то объяснить, и людей, руководствующихся именно людоедскими мотивами, я не знаю, и, думаю, никто не знает. И вот пускай они говорят, пускай говорят как можно более подробно и четко: убивать хорошо, рабский труд выгоден для экономики, скотские условия жизни могут быть оправданы и так далее. Пусть они говорят это вслух и пусть сами слышат, что это такое. Это гораздо лучше и полезнее, чем затыкать рты и загонять проблему вглубь, чтобы спустя годы она снова вырвалась наружу. Пусть говорят, пусть любят своего Сталина и пусть видят, что любить его нельзя, что это противоречит всей человеческой природе и что слова «правильно расстреляли», будучи произносимыми вслух, сами застревают в горле, потому что никого нельзя расстрелять правильно.

Это наша третья десталинизация — первая недирективная, первая настоящая, когда не потому что так сказало начальство и не потому что это вдруг стало модно, а само по себе, само для себя общество отвечает себе на те вопросы, на которые не получалось ответить раньше. Стандартное наблюдение из каких-нибудь мемуаров о тридцать седьмом годе — люди молчат, не разговаривают друг с другом ни в трамвае, ни на улице, ни в лифте, не смотрят друг другу в глаза, пробегают мимо — боятся. За восемьдесят лет в этом смысле изменилось немногое. Мы никогда всерьез не начинали говорить, это происходит прямо сейчас, и пускай те, у кого были сомнения по поводу того, что такое зло, говорят об этом вслух, выговариваются — без этого нельзя. Мы ведь не только внуки и правнуки тех, кто молчал в тридцать седьмом, мы еще и внуки и дети тех, кто молчал в пятьдесят шестом и восемьдесят девятом. В разгар оттепели или перестройки выйти к людям и сказать «Знаете, а я за Сталина» — на такое ведь тоже никто или почти никто не решался, и люди, которых по всем формальным признакам можно было назвать свободными и счастливыми в действительности — не все, конечно, но многие, — были запуганными несчастными лицемерами. Мне кажется, этот порядок ломается только сейчас. Надо сказать вслух о том, что внутри тебя. Ты услышишь сказанное и сам ужаснешься, и все пройдет.

Все остальное вполне вторично. Несут ли правнуки ответственность за прадедов — да нет, не несут, но если правнук палача хочет попросить прощения у правнука жертвы, пусть просит — это его личное дело, и не нам в него вмешиваться. Стоит ли нам всем народом каяться за то, что творила советская власть семьдесят или девяносто лет назад — нет, очевидно, не стоит, потому что наш народ сам больше всех пострадал от советской власти, которая, в свою очередь, на протяжении всей своей истории держалась исключительно на силе и никогда не была результатом свободного выбора нашего народа. Стоит ли гордиться палачами — а это тоже вопрос выбора, но постарайтесь произнести это вслух, как это звучит — «Я горжусь палачами», — а дальше решайте сами.

Свобода — это когда все всё за себя решают сами, а не ходят строем, пусть даже и под антисталинскими лозунгами.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.

Фото: Андрей Бородулин / Коммерсантъ