Великая постмодернистская держава: как российский цинизм и скепсис ведут к изоляции от остального мира

Опыт холодной войны, который есть у бывших советских людей — он, конечно, мешает. Потому что риторика, медийные образы, ассоциации, все, чем сейчас принято пользоваться, осталось от совсем другой эпохи, когда, кажется, даже биологически люди были устроены иначе. Коллективная память пятидесятых-восьмидесятых годов прошлого века никуда сейчас не годится, но никакой другой коллективной памяти у российского общества нет.

Представьте себе советского человека сорок лет назад, прыгающего в турецком отеле в бассейн с криком «Тагил!». Точнее, даже так — представьте себе советского человека в турецком отеле сорок лет назад, точка. Советский человек в капстране, воспетый Высоцким — это испуганный тип, старающийся не отходить от старшего группы, про которого он знает, что тот по возвращении напишет самую подробную объективку, от которой будет зависеть вся дальнейшая жизнь. Поэтому — никаких бассейнов, никаких «Хенде хох» в адрес немецких туристов, вообще ничего, максимум осторожности и неуверенности в себе. В фильме «Рейс 222» о побеге балетного артиста Александра Годунова жена беглеца отказывается покинуть улетающий в Москву из Нью-Йорка самолет, она не хочет оставаться с мужем, американцы подозревают, что на нее давит КГБ и поэтому не выпускают самолет, он несколько дней стоит на полосе без воды и еды, но бунта на борту нет, потому что какой-то правильный пассажир спрашивает у остальных — «Товарищи, потерпим?» — и товарищи всем самолетом соглашаются, они очень хорошо знают, что если не потерпеть, то эта загранпоездка станет для них последней, и на родине в этом случае, конечно, их тоже ничего хорошего не ждет. Представьте себе такую ситуацию сейчас.

Советский человек для постсоветского — инопланетянин, и Советский Союз для Российской Федерации — вполне инопланетная цивилизация, и этот инопланетный исторический опыт вступает в реакцию с постсоветским опытом, который, — спасибо то ли Пелевину, то ли телевидению, то ли Кремлю нулевых, то ли любимому российским политическим классом фильму «Хвост виляет собакой», — приучил нас к тому, что в жизни вообще все понарошку, слова ничего не значат, а дела интерпретируются в зависимости от того, что кому выгодно в каждый конкретный момент.

Советский человек жил, имея в виду высокую вероятность большого катаклизма в обозримом будущем. Еще раз сошлюсь на советское кино начала восьмидесятых — герои фильма «Сделка века» (об американских, между прочим, санкциях против СССР) спорят о том, нужно ли вообще экспортировать нефть и газ — консерватор говорит, что не нужно, и приводит в пример «любую хозяйку», которая знает, что в доме всегда должен храниться запас консервов, круп, соли и спичек. Этот аргумент в старом кино звучит вполне убедительно, но у многих ли из вас сейчас дома хранятся такие запасы? Постсоветский россиянин знает, что катаклизма не будет. Украинцы часто обижаются на россиян — мол, у нас война, а они себя ведут, как будто никакой войны нет. И вообще-то да — у россиян действительно нет и не может быть войны, потому что у нас все понарошку, и в любом конфликте выиграет тот, кто как можно дольше сохранит безмятежное выражение лица. Несколько лет назад на планерке в одной американской газете меня впечатлила такая сценка — прямо по ходу обсуждения у одного из редакторов появилась сенсация, эксклюзивный репортаж о враче из Парижа, который все бросил и уехал в Сирию лечить беженцев. И все на планерке засуетились — мол, вау, как круто, первая полоса, срочно в номер, какой молодец этот врач, — а я представил, как в моей московской редакции среагировали бы на такой репортаж. Врач? Из Парижа? Уехал в Сирию? Давайте выясним, кто за ним стоит и кто ему платит. А еще вероятнее — послушали бы пересказ новости про врача и сказали бы «да и черт с ним», и переключились бы на обсуждение каких-нибудь политических слухов из Кремля. Вот так мы отличаемся от Запада.

Что ждет Россию, кроме высылки дипломатов: разбираем последние заявления Терезы Мэй вместе с «Би-би-си»

Речь Терезы Мэй в эти дни, особенно до того, как она была произнесена, много раз сравнивали с Фултонской речью Уинстона Черчилля, положившей начало настоящей Холодной войне семьдесят с лишним лет назад. Если и уместно такое сравнение, то его нужно сопроводить оговоркой, что российская аудитория этой речи слушает ее с настроением не «ой, сейчас с нами будут воевать», а «интересно, что она на самом деле имеет в виду». Постсоветская Россия — великая постмодернистская держава, и иногда кажется, что именно постмодернистское отношение к окружающей реальности и изолирует нас от Запада гораздо более эффективно, чем любые политические конфликты, войны или экономические дела. В финале прошлой, настоящей Холодной войны Рональд Рейган неоднократно называл безбожие Советского Союза главной причиной его неприемлемости. Сейчас принято считать, что с безбожием разобрались, но это как посмотреть — современная Россия, причем и ее власть, и ее общество, — не верит вообще ни во что, и именно это, наверное, и ведет нас по нашему особому пути.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.