Кашин и новое место России: как наказали Путина, почему не виноват Мутко, и таблетка от смерти за 5 млн рублей

Событие недели — фактический отказ Международного олимпийского комитета от участия российской сборной в зимней Олимпиаде 2018 года в корейском Пхенчхане. Допинговый скандал привел к тому, что российские спортсмены, причем далеко не все, смогут поехать на эти игры в частном порядке под нейтральным флагом.

Люди моего возраста должны помнить Олимпийские игры 1992 года в Альбервилле и Барселоне, когда бывшая советская сборная тоже выступала под белым флагом олимпийского движения. Сейчас многие вспоминают об этом в том ключе, что ведь тогда ничего страшного и обидного не было — не будет и теперь. Но за двадцать пять лет уже почти полностью стерся контекст. Сборная под олимпийским флагом — тогда ее в газетах и по телевидению называли сборной СНГ, и это была часть большого, совсем не только спортивного тренда, большой манипуляции — вот об этом у нас как раз не принято вспоминать, но вообще-то это очень важно. Почему Россия так безболезненно и спокойно пережила распад Советского Союза? Потому что вся тогдашняя пропаганда вела себя так, как будто никакого распада нет, и СНГ — это просто новое название нашей страны, ничего принципиально не изменилось. Сборная СНГ выступала под олимпийским флагом, но все ее считали именно сборной СНГ, то есть сборной нашей страны под новым именем, ну а что у страны нет флага — тогда это никого не смущало, тогда к таким вещам относились проще.

Теперь же олимпийский флаг и нейтральная форма производят совсем другое впечатление. Я не хочу вторгаться на территорию спортивных комментаторов, в этой роли я буду совсем неубедителен, но это же и не о спорте история. Я бы сказал, что главное в этом сюжете — именно наше его восприятие, и когда я читаю статьи разных умных людей, доказывающих, что Россия наказана заслуженно, я готов даже поверить таким людям, но почему-то хочу пережить этот эпизод не с ними, а с теми людьми, которые приготовились размахивать во время Олимпиады российскими флагами у своих телевизоров и пить пиво «за наших». Может быть, это такое наивное народничество, но вот его я точно не боюсь. Люблю вспоминать, как 8 августа 2008 года я узнал о войне России и Грузии — это было в аэропорту Челябинска, я ждал рейса на Москву и смотрел телевизор. И вот я, читатель либеральной прессы, смотрю телевизор, и глаза лезут на лоб: российские танки идут по Рокскому тоннелю, война. Так не бывает, я же знаю, что Россия никогда не решится на такое, не станет ссориться с Западом, у власти в России бизнесмены, а не империалисты. А вокруг меня много людей, по которым почему-то сразу видно, что они не читатели либеральной прессы, и картина мира у них другая, и они смотрят телевизор спокойно — ну да, танки, ну да, война, а как же иначе?

Этот эпизод помог мне в феврале 2014 года, когда я, совсем не великий предсказатель, написал, что Россия, конечно, введет войска в Крым — делая этот прогноз, я как раз ориентировался на зазор между либеральной и народной картинами мира, и на то, что народная очень часто оказывается точнее. В колонке об Олимпиаде я написал, что недопуск нашей сборной на нее станет общенациональным потрясением, многие мои читатели мне возражают и пишут, что им все равно — я понимаю, что вам все равно, но решать будете не вы. Моя народная колонка на олимпийскую тему — на сайте Republic.

Лишение российских спортсменов на пхенчханской Олимпиаде права на национальную сборную с флагом и гимном – событие не только спортивное или политическое, но экзистенциальное, затрагивающее самые основы национального бытия. В свое время в ходу был термин «удар в спину» применительно к туркам, которые сбили российский самолет, здесь можно говорить об ударе в сердце, и это звучит чуть двусмысленнее, чем про спину, потому что неясно, что именно произошло – ножевое ранение или инфаркт (если эту метафору делать совсем мрачной, то нужно сказать, что точный ответ даст только вскрытие). Обе версии одинаково соблазнительны – либо коллективный Запад в рамках того же сюжета, в котором собраны санкции за Крым и Донбасс и американский скандал с хакерами, указывает России на ее новое место в миропорядке, либо некомпетентные проходимцы во власти, ответственные за спортивные дела, пользуясь предоставленным им карт-бланшем, заигрались и привели российский спорт к катастрофе. Поскольку одна версия не исключает другую, рано или поздно они соединятся в одну. Сегодня и МОК, и Владимир Путин одинаково рискуют, что унижения в Лозанне им не простят.

Кто именно не простит – конкретных фамилий, имен и отчеств пока нет, но это и не важно; когда Ирина Роднина плакала на пьедестале в Лейк-Плэсиде, она тоже не знала, кто именно из сотен миллионов телезрителей через тридцать лет сделает ее депутатом Госдумы. Сейчас у власти болельщики из семидесятых. Когда-нибудь их сменят болельщики из десятых, то есть вне зависимости от политических взглядов и ценностей люди, пережившие 5 декабря 2017 года общенациональное потрясение с недопуском на Олимпиаду. Такие эпизоды формируют характер нации на десятилетия вперед. Понятно, что ни Мутко с Родченковым, ни функционеры МОК ни о чем таком не думали, но именно они сейчас сделали нас такими, какими мы будем лет через двадцать.

Скороговорка недели — «ГАЗ за вас», это то, что кричала Владимиру Путину массовка на Горьковском автозаводе, когда он там объявил, что все-таки решил выдвигаться на президентских выборах ближайшей весной. Антураж мероприятия — встреча с трудящимися, — не выходит за пределы того дискурса, который был задан пять лет назад, все помнят — Уралвагонзавод, мы с мужиками приедем и все такое. Наверное, логичнее, если бы Путин выдвинулся именно перед теми рабочими, которые его поддерживали пять лет назад, но, как мы понимаем, Уралвагонзавод уже не тот, у него проблемы, поэтому о нем лучше не вспоминать, а ГАЗ — это эффектно и понятно. Нижний Новгород — родина Сергея Кириенко, а автомобиль «Волга» и у Путина есть.

Сразу после выдвижения Путина в соцсетях зазвучала эта пронзительная нота — «Медуза» делает тест на тему, сколько процентов вашей жизни прошло при Путине, многие пересчитывают свой возраст на 2024 год, и выходит так, что при Путине все состарятся, а многие даже умрут. Но это настроение выглядит таким очень странным и бледным ремейком того, что было в сентябре 2011 года, когда была рокировка Путина и Медведева — тогда многие были удивлены, и на этом удивлении и держалось то шоковое или подавленное состояние, которое, я думаю, многие помнят до сих пор.
А сейчас-то — чего удивляться? Путин для России давно перешел в хроническую стадию, и, я думаю, за восемнадцать лет он все-таки утратил вот это свойство, когда какой-то его шаг или слово способны вызвать у людей настоящие сильные чувства. Вы действительно удивляетесь тому, что он хочет править еще? Если да, то вы наивны, а если изображаете удивление — лицемерны. Иногда кажется, что люди, которые любят стихи про свободу, когда забываешь отчество тирана, на самом деле сами боятся забыть это отчество, на котором у них в жизни слишком многое держится.
Бесконечная путинская осень патриарха, когда фигура первого лица настолько примелькалась, что сливается с фоном — в этой осени у всех есть риск в своей неприязни к советскому стать антисоветскими в самом плохом смысле. Этот риск в какой-то степени опаснее всех привычных рисков, и, наверное, стоит как-то отдельно его избегать. Будьте беспартийными, оставайтесь собой — таков мой политический совет на ближайший сезон. О выдвижении Путина и о нас — моя колонка для Republic.

Сенсацией было бы невыдвижение Владимира Путина, слухи о котором ходили всю осень, но, кажется, не были вызваны вообще ничем, кроме естественной потребности некоторых политических комментаторов в интриге, которой можно было бы занять работающие вхолостую умы. Власть Владимира Путина не предусматривает его ухода на покой, потому что не существует механизмов, которые бы гарантировали неприкосновенность путинской системы да и его самого после его ухода, а в окружающей действительности, как международной, так и внутренней, всегда найдутся факторы, которые позволят считать это время слишком сложным, чтобы идти на политические эксперименты. Насколько вымученной была интрига с ожиданием невыдвижения, настолько же вымученной кажется реакция людей, делающих вид, что они удивлены тем, что Путин решил остаться. Если переходить на язык школьного сочинения, то строчку «свобода — это когда забываешь отчество у тирана» почему-то принято относить к тем счастливым странам, граждане которых могут себе позволить не следить за сменой первых лиц, но ключевое слово здесь все-таки «тиран», то есть речь идет о внутренней свободе подданного тирании, и стоит констатировать, что именно эта свобода в России сейчас в дефиците — слишком мало людей, готовых забыть словосочетание «Владимир Владимирович», слишком велика привязанность к Путину даже у тех, кто делает вид, что он им не нравится. Путинская власть в нашей стране давно перешла в хроническую стадию, и странно сейчас высчитывать, сколько лет вам будет в 2024 году или какую часть жизни вы прожили при Путине — все эти расчеты стоило сделать значительно раньше и забыть о них.

Фотохудожник Данила Ткаченко — герой последних двух недель, точнее, антигерой. Он вообще известный человек, лауреат престижных премий, в том числе World Press Photo, и его проект с портретами лесных отшельников — это уже почти классика, но, видимо, классика для узкого круга, потому что широкий круг открыл его для себя только что как автора проекта «Родина» — человек обливает бензином и поджигает брошенные деревни, а потом их фотографирует и объясняет, что это он так призывает избавляться от старья.

Я уже когда-то писал, что такой эпохе, как наша, не хватает какого-то великого искусства, потому что вот этот зазор между авторитаризмом и тоталитаризмом и находящееся в этом зазоре, в общем, культурное развитое общество должны совместно дать какой-то неожиданный эффект — ну вот как в межвоенной Германии или в досталинском СССР. И, может быть, расцвет русского акционизма это и есть то великое искусство, которое у нас останется от путинской эпохи. Превращение фотохудожника Ткаченко в акциониста это в каком-то смысле подтверждает — стихия истории всегда несет людей именно туда, куда надо. От вида сгоревших деревень, конечно, не по себе, и если этого художника кто-нибудь захочет посадить, я думаю, споров будет очень много. Но, будь моя воля, я бы посадил этого художника не в тюрьму, а за один стол с Сергеем Собяниным, который недавно, как мы помним, сказал о 15 миллионах лишних людей в наших деревнях — думаю, эти два современных художника легко найдут общий язык. О том, что не так с художником Ткаченко — моя колонка для Republic.

Брошенная в интервью ⁠фраза «не исключаю, мне придется эмигрировать на время» звучит ⁠как часть замысла, выходящего за рамки художественного жеста, все ⁠пошаговые инструкции на ⁠эту тему давно ⁠написаны и опробованы – сначала протесты патриотической общественности, потом уголовное дело, а потом политическое убежище и всемирный успех в статусе диссидента-изгнанника. Люди, требующие наказания для художника, таким образом участвуют в его собственной игре, о которой он сам говорит вполне открыто: «Сейчас такое противостояние в обществе с религиозными фанатиками или патриотами, что мои проекты могут кого-то задеть. <…> Возможно, будет какой-то взрыв. Это и правильно».

Логика противостояния тех, кто требует крови художника, и тех, кто защищает его право «так видеть», выработана давно и не раз протестирована на реальных случаях в последние годы, но чем четче эта логика, чем теснее связаны друг с другом «за» и «против» и чем больше они взаимозависимы, тем сильнее чувство даже не подвоха, а вымученности и бессмысленности этого противостояния. Когда одну и ту же историю – не важно, с каких позиций – рассказывают в десятый раз и когда понятно, чем эта история закончится, теряется интрига, распадается сюжет, а консервативные критики и свободолюбивые защитники оказываются одинаково не правы, их эмоции заведомо фальшивы. Это тоже совсем не художественный вопрос – опыт публичных обид на высказывание и публичной защиты свободы высказывания, накопившийся в российском обществе за несколько лет, колоссален, все доведено до автоматизма, и места для реальной драмы, кажется, уже не осталось. Возможно, Павленский был последним, о ком можно было спорить всерьез.