Что пришло на смену стабильности после присоединения Крыма

Уже никто не помнит, но в нулевые у нас был культ политической стабильности. Власть считала стабильность большой ценностью, а ее достижение — своей заслугой. Во имя стабильности ограничивали политические свободы, усиливали власть Путина, фактически ликвидировали оппозицию.

Теперь кажется, что стабильность они оберегали исключительно для того, чтобы однажды ударить по ней кувалдой. Самый сокрушительный удар по политической стабильности в России два года назад нанес сам Владимир Путин со своей крымской операцией. С тех пор главный политический капитал российского государства — нестабильность. Путин торгует ею на Украине и в Сирии, и в России, кстати, тоже — все, что происходит в последний год в Чечне и вокруг нее, тоже больше похоже на искусственный кризис, а не на какую-то неизбежность.

У нашего народа есть такой популярный сказочный сюжет про могущественного злодея, заколдовавшего себя таким образом, что смерть его спрятана в иголке, которая спрятана в яйце, которое находится внутри утки, которую съел заяц. Путин производит впечатление сказочного героя, который много лет держал яйцо с иголкой в руках, и ему было неудобно, и в итоге он спрятал его в Крыму. У нас до сих пор спор о Крыме идет на уровне позапрошлой весны, когда все друг друга спрашивали, чей он, и на основании ответа делали вывод о том, с кем имеют дело — с другом или врагом. Культура территориальных споров и кризисов, от Иерусалима до Фолклендов и от Курил до Нагорного Карабаха как бы прошла мимо россиян, мы вообще почему-то не представляем, что такое территориальный спор и как на него реагировать. Прекраснодушие тех наших граждан, которые и сейчас, в 2016 году, говорят, что Крым надо отдать Украине — это прекраснодушие того же рода, что и прошлые символы наподобие «большого белого круга» или «честных выборов». Гоголевский Манилов, если бы он оказался в российской политике нашего времени, конечно, стал бы либеральным активистом, потому что всякий либеральный активист сегодня в России знает, что нужно сделать, чтобы стало хорошо — отдать Крым Украине.

Главная новость этих двух лет, мне кажется, состоит в том, что Крым давно уже перестал быть такой неодушевленной вещью, которую можно куда-то отдать или наоборот, любоваться и говорить, что он наш. За два года российскому государству удалось превратить его в настоящий российский регион со стандартной региональной властью щедринского типа, со стандартной полицейщиной, стандартными, как во всех регионах, способами хозяйствования, когда политический ресурс легко конвертируется в собственность, а отсутствие политического ресурса — в отсутствие собственности.

Крым наш и не наш ровно в том же смысле, в каком наша и не наша вся Россия. Кто может сказать «она наша» о собянинской Москве или о Чечне, или о Петербурге, о любом российском регионе? Кому надо вернуть Москву, кому надо вернуть Россию? Когда найдется ответ на этот вопрос, о Крыме тоже будет разговаривать гораздо проще.

Безнадежно испорченные отношения с Украиной и даже испорченные отношения с Западом — это второстепенные проблемы по сравнению с тем, что в самой России существуют такие феномены, как Сергей Меняйло или «Ночные волки». Присоединив Крым к стране «Ночных волков», Путин не стал собирателем земель, хотя явно рассчитывал на это. Будучи политтехнологическим продуктом из девяносто девятого года, человеком, свято верящим в то, что телевидение и правильно подобранные слова позволяют добиваться вообще любых целей, в 2014 году Путин решил поиграть в настоящего исторического деятеля, и это оказалось неподъемной задачей для политика такого типа, как он. Похоронив в Крыму российскую политическую стабильность, Путин открыл перед Россией новые возможности, и некоторые из этих возможностей мы уже наблюдали — это и донбасская война, и проблемы в экономике, а сколько еще всего ждет нас впереди, и главная загадка, до сих пор остающаяся без ответа — есть ли среди этих возможностей хотя бы одна, которую можно было бы назвать хорошей.

Наверное, это главное свойство Крыма в последние два года. Он принес нам неопределенность, но она пришла на смену той определенности, которая казалась вечной и которая была невыносима. Об этом тоже важно помнить — стабильность нулевых ведь была такой, что по ней действительно хотелось ударить кувалдой, но кувалда была только у Путина.​