Кашин и разрыв шаблона

Нет в календаре другого такого дня, когда обозреватель, пишущий о внутрироссийских делах, чувствовал бы себя настолько ненужным и бессмысленным созданием — я имею в виду, конечно, американские президентские выборы, и вот как бывает день жестянщика, у меня тоже бывают дни жестянщика, когда моя любимая тема становится новостью — вот как на прошлой неделе с «российской нацией», а тут наоборот, я чувствовал себя такой лыжной базой в июле месяце, ужасно дискомфортно. Во время предвыборной кампании я держался и ничего не писал о Трампе и о Клинтон, и даже в соцсетях сторонился споров и только пару раз вмешивался в какие-то дискуссии о поведении американской прессы — но это уже не политика, а профессиональная этика. По-настоящему я не выдержал только в среду, когда стало известно о победе Трампа, и других политических тем, в том числе российских, не осталось в принципе. Конечно, это удивительно — когда какие-то губернаторы и главы отдаленных районов начинают свои совещания по местной проблематике с восторгов по поводу Трампа, и когда Госдума аплодирует Трампу, и когда прокремлевские активисты устраивают ночную трамповскую вечеринку, а производители золотых айфонов с Путиным срочно выпускают лимитированную серию с Трампом.

Восемь лет назад, когда президентом США стал Барак Обама, его кампания тоже казалась беспрецедентной, революционной и все такое. Я помню, в те дни я переписывался с одним своим прокремлевским приятелем, который за год до этого агитировал за «Единую Россию» в интернете — он писал мне, что завидует американцам и говорил, что он и его коллеги научатся новым технологиям у Обамы и к выборам 2011-2012 года покажут, что такое возможно и у нас. В каком-то смысле он оказался прав — те российские выборы застали его на важной должности на «Уралвагонзаводе», и он, пусть и совсем не по-обамовски, играл с предвыборными настроениями, показывая всем нам тех знаменитых пропутинских рабочих. Видимо, это действительно общемировой тренд — противопоставлять консервативных «простых людей» леволиберальному креативному классу. Наши либералы, оказываясь в меньшинстве, никогда по этому поводу не рефлексируют, предпочитая говорить, что народ не тот. Я как раз в связи с Трампом пересматривал то знаменитое видео 1993 года с Юрием Карякиным, когда он говорит «Россия, ты одурела» — там, в его речи, был такой пассаж про количество и качество, что да, Жириновский и Зюганов взяли количеством, зато у нас качество — Сахаров был бы за нас. И вот на что я надеюсь в связи с победой Трампа — что американцы поведут себя не как Карякин и заодно научат наших либералов, как себя надо вести в таких ситуациях. Об этом я написал на сайт, который раньше назывался «Слон», а теперь, что крайне символично, называется «Republic»:

Из поражения, нанесенного Трампом леволиберальному истеблишменту, какие-то выводы будут сделаны обязательно, уроки будут извлечены и сформулированы по-английски на страницах тех же самых уважаемых СМИ, которые всю осень пугали приходом Трампа. И тут, может быть, уже наше вестернизированное «умное» меньшинство, не всегда способное производить что-то свое, но при этом очень чувствительное к мировой интеллектуальной моде, прочитает американские выводы, примет их как данность и возьмет на вооружение. Это, наверное, наивная надежда, но все же – когда какой-нибудь обозреватель «Нью-йоркера» придумает, как надо себя вести, чтобы обыватель из Оклахомы не убегал от тебя к Трампу, может быть, и в российском «креативном классе» станет возможным такой разговор с Нижним Тагилом, чтобы тот не шарахался в ужасе и не думал, что уж лучше Путин, чем вот эти. Проигранная американской интеллигенцией кампания научит проигравших чему-то, о чем они до сих пор просто не думали, а там и российские эпигоны американской интеллигенции чему-нибудь научатся. У нас нет недостатка в своих Трампах. У нас нет недостатка в тех, кто убедительно и подробно расскажет, до какой степени ему не повезло с российским народом. У нас нет тех, кто умеет адекватно разговаривать с народным большинством на его языке. В Америке, как оказалось, похожая проблема – ну что же, они наверняка ее решат, а мы у них подсмотрим и тоже решим у себя.

Ну и если возвращаться к тем восторгам, с которыми наша провластная публика встречает Трампа — понятно, что все это закончится при первом соприкосновении с реальностью, но пока такого соприкосновения не произошло, интересно, сможет ли наша пропагандистская машина существовать без того антиамериканизма, на котором она выезжала все эти годы. Я склоняюсь к тому, что не сможет — в конце концов, нам еще Данила Багров завещал, что Америке скоро кирдык, на том мы стояли и стоять будем, и Трамп в этом смысле своей победой принес Кремлю вред, а не пользу. Действительно, интересно, как они будут выкручиваться из создавшейся ситуации, в колонке для издания Rus2Web я написал, что, аплодируя Трампу, российские депутаты были похожи на Золушку, аплодирующую тому, что ее карета превратилась в тыкву. Но вообще это надо запомнить, такая встреча на Эльбе — день, когда вся российская власть превратилась буквально в американскую пятую колонну. Вот что я об этом пишу:

Предвыборный лозунг Дональда Трампа — Make America Great Again, — на русский переводится еще более буквально, чем кажется: эта кампания сделала «великой вновь» прежде всего Россию. Одно дело, когда Кремль сам говорит о себе как о глобальном игроке, и совсем другое, когда в американской предвыборной кампании ни дня не обходится без ссылок на русских хакеров или на что-нибудь в этом роде. Столько подарков именно российской пропаганде, как во время этой предвыборной кампании, Запад не делал вообще никогда. 

Кремлевское ноу-хау, опробованное еще во время Майдана, когда в российском медиаполе внутренние проблемы вытесняются внешнеполитическими, окончательно восторжествовало этой осенью, и тот смешной счетчик на экране «России 24» с обратным отсчетом до американского голосования, лучше всего характеризует значение этих выборов именно для России. Никого даже не смутило, что такое напряженное ожидание чужих выборов — совсем не признак великой и самодостаточной державы. Российская реальность полна парадоксов, и Путин — парадоксов друг.

Чеченская тема — вот знаете, я помню, как она развивалась в наших медиа во время первой чеченской войны. Война началась, и это был шок, это было потрясение, это были первые полосы, были открывающие сюжеты в новостях, и хотя мне было четырнадцать, я даже дословно помню какие-то вещи — в день начала войны Ельцин спрятался в больнице под предлогом операции на носовой перегородке, и депутат Юшенков на антивоенном митинге сказал, что президент отгородился от народа носовой перегородкой. В «Комсомольской правде» на первой полосе большими буквами были новые стихи Андрея Вознесенского — «Спать не дают мне экзекуцией слова танкиста без затей: Я не могу наматывать на гусеницы женщин и детей». Это был такой, извините за пошлое слово, медийный бум, а у всякого медийного бума есть свойство — он быстро проходит, и полгода, до самого Буденновска, война шла, шла, и репортажи о ней уходили сначала на вторую полосу, потом на четвертую, становились все меньше, все скучнее, и было понятно, что это уже такая дежурная тема, за которой можно следить вполглаза.

Наверное, показательно, что я сейчас сравниваю именно с чеченской войной нынешнее развитие чеченской темы в наших медиа — вспомните, что вы чувствовали после убийства Немцова, и что это было за чувство — следить за тем, как ФСБ в реальном времени подбирается к чеченскому МВД. Но шли дни, месяцы, тема — даже такая важная! — стала приедаться, и вот уже даже очередные публичные извинения перед Кадыровым стали мало кого трогать, а недавняя его перебранка с Минфином о том, что Чечне нельзя урезать федеральное финансирование, привлекла внимание, наверное, только самых тонких ценителей. И совсем немногие следят за жуткой судьбой Рамазана Джалалдинова из села Кенхи — человека, который извинился перед Кадыровым и оказался первым, кому извинения не помогли — после очередных угроз он пропал, вероятно, бежал, и чеченский омбудсмен говорит, что он «мог где-то упасть», и что историю Джалалдинова раздувает «пятая колонна». О банальности зла давно все написано, но одно дело читать об этом в книгах, и совсем другое — самому наблюдать в медиаполе, как чеченская тема, довольно жуткая, делается неинтересной обыденностью. Во многом именно поэтому мне показалось важным написать о Джалалдинове колонку, она вышла на Deutsche Welle.

Рамазан Джалалдинов — не диссидент и не оппозиционер, его гражданские потребности не выходят за пределы «проблем родного села», о которых он много раз пытался сообщить сначала Рамзану Кадырову, а потом и Владимиру Путину. Политики в его жалобах не было, он говорил только о задержках зарплаты бюджетникам и о разрухе в селе после паводков и войны. Но этого хватило, чтобы Джалалдинов превратился в классическую персону «вне закона» — когда самым доброжелательным официальным комментарием к его исчезновению становится «наверное, упал где-нибудь».

Джалалдинов — маленький человек, затянутый в воронку, образовавшуюся задолго до него и без его участия. Просто за «громкими» убийствами неизбежно следуют «тихие». Если существует бесконтрольный репрессивный аппарат, то масштабы его деятельности обязательно будут увеличиваться, ведь в одном и том же состоянии эта система долго существовать не сможет, ей всегда надо расти. «Группа риска», в которую сначала входили только оппоненты Рамзана Кадырова, потом его критики внутри Чечни, потом критики откуда угодно, постоянно расширяется.

Я часто говорю и пишу, что вместо политики у нас история, то есть вместо левых и правых у нас те, кто за Сталина, и те, кто за Ельцин-центр. Поэтому я тоже часто пишу именно об истории и о том, какими красками она иногда играет в нашей современности — или не играет; 99-летие Октябрьской революции 7 ноября сопровождалось неловким молчанием официальных лиц. Я написал об этом и почему-то возмутил издателя «Независимой газеты» Ремчукова, который в эфире «Эха Москвы» обозвал меня леваком, далеким от буржуазных ценностей. Я, конечно, не левак, и, говоря о 7 ноября, я ни в коем случае не призываю его праздновать — нужно искать слова, которыми мы сами себе могли бы объяснить эту дату и все, что за ней последовало. У российской власти положение двусмысленное — она искренне хочет быть наследницей царской империи, но сама при этом выросла из империи советской. Администрация президента — это не царский двор, а ЦК КПСС в тех же корпусах, армия наша — конечно, Красная, а не та, в которой служил Суворов, ФСБ — это безусловное ГПУ, а вовсе не Третье отделение, да и член КПСС Владимир Путин кто угодно, но не великий князь. 7 ноября — тот день рождения российского государства, о котором ему очень неловко вспоминать, но это государству — а нам-то никто не мешает порассуждать о революции. Я это сделал в тексте для сайта «Republic»:

Считать 1917 год бесспорной точкой перехода страны из одного состояния в другое можно было при советской власти – слова о всемирно-историческом значении Октября звучали весомо, только будучи подкрепленными практикой однопартийной диктатуры, претендовавшей на то, чтобы продлиться вечно. Теперь, когда мы знаем, как коротка была та вечность (что такое семьдесят лет в масштабах истории?), коммунистическая диктатура выглядит таким же временным правительством, как и у Керенского, пусть и немного более удачливым. То, что семидесятилетний советский рейх оказался не более чем переходным периодом, заставляет думать о том, что начавшаяся в 1917 году революция действительно продолжается, и двадцатипятилетняя история Российской Федерации – это тоже какой-то промежуточный этап, который рано или поздно закончится чем-то совсем новым. Незаконченность русской революции дает ответ на многие кажущиеся неразрешимыми вопросы о сегодняшней России – если относиться к нынешним обитателям Кремля как к очередным временщикам, станет понятно, почему их государство так болезненно ищет и не может найти себя в истории.

Ну и тоже такая вечнозеленая загадка, связанная с историей — почему Путин выбрал для точки сборки российского общества именно 9 мая и все, что связано с той войной, почему у нас культивируемое государством отношение к истории исчерпывается слоганом «Спасибо деду за победу». Путинский культ Великой отечественной войны — он, мне кажется, очень важен, чтобы понять, как устроена сегодняшняя Россия, и я вспомнил об этом по такому странному поводу, когда писал для иностранцев запоздалый некролог на смерть Моторолы, донбасского полевого командира. Моторола погиб почти месяц назад, о нем писали все, и я тоже, и общим местом в текстах на его смерть  было то, что он, как и все ополченцы из России на этой войне, не мог найти себя в мирной жизни, работал автомойщиком, зато на войне стал знаменитым Моторолой, которого показывали по телевизору и которого хоронил весь Донецк. Эта тема выходит за пределы донецкой истории, это вечная история о русских на войне, когда именно война, которую нельзя любить и которой нельзя восхищаться, становится единственной альтернативой прозябанию, почему-то названному мирной жизнью. Статью об этом я написал для американской газеты The New York Times. Не знаю, чем они руководствовались, публикуя ее в своем предвыборном номере, полностью посвященном Трампу и Клинтон, но, по крайней мере, у тех, кто читал этот номер, появилась возможность задуматься о русских на войне. Вот что я написал.

Путин сделал особый акцент на культе Второй мировой войны, которая для сегодняшней России равна всей национальной истории. Это единственный исторический период, определяющий российскую самоидентификацию. Четыре года Второй мировой войны были катастрофическими для русского народа, но в то же время — как это ни парадоксально — это было время максимальной правды, свободы и справедливости в советской истории. Для людей, которые жили под властью сталинской диктатуры, война служила реальным, хотя и трагическим, способом спастись. Мирная жизнь в сталинском СССР — это террор, ложь и нищета, и только на войне все было по-другому. Именно об этом стихи Иосифа Бродского — «смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою».

Читайте колонку Олега Кашина о том, что отвратительно в спорах о сериале «Таинственная страсть».

Маленькое личное воспоминание. Свою первую колонку я написал в неполные восемнадцать лет, она была посвящена, между прочим, тоже советской литературе, и была подписана псевдонимом, потому что я боялся, что это занятие может повредить мне в моей учебе в морской академии, газетчиков в этой среде традиционно не любят. Я действительно хотел писать и разговаривать с людьми на те темы, которые меня волнуют, и долго не знал, как это сделать, но однажды ночью увидел по телевизору канадский фильм «Врубай на всю катушку» про школьника, у которого была подпольная радиостанция — никто не знал, что он это он, но весь город его слушал и обсуждал — и это было ровно то, чего я хотел, и канадский фильм подсказал мне, как этого добиться. Фильм начинался с того, что в своей домашней студии этот парень включает в эфир песню — хриплый низкий голос под мрачную музыку не пел, а почти говорил: Все знают, что в трюме дыра, все знают, что капитан лжет, и это такое же чувство, как если бы у тебя умер отец или собака. Я с тех пор очень люблю эту песню, а имя человека, который ее сочинил и спел, я узнал много позже. Это был Леонард Коэн, который сегодня умер.

Меня зовут Олег Кашин, это программа Кашин.Гуру, мы встретимся через неделю на Дожде, всего доброго.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.