Кашин и методы Путина

• Олег Кашин: Валютные ипотечники — это даже хуже дальнобойщиков, люди, которым не сочувствует, кажется, вообще никто. Когда по Дождю выступает женщина в шубе и жалуется на свою жизнь в связи с валютной ипотекой, Максим Кононенко пишет в «Известиях», что пускай эта женщина продаст свою шубу, и это позволит ей протянуть еще месяц. Такая точка зрения мало того что популярна, она вообще не встречает возмущения — ну да, люди сами знали на что шли, чего им сочувствовать-то. Я тоже понимаю эту либертарианскую логику, но считаю, что либертарианская логика уместна где угодно, только не в сегодняшней России. Об этом моя колонка на «Слоне».

• История про берлинскую русскую девочку, которую то ли изнасиловали, то ли нет, продолжает существовать в медийном поле. Уже после яростной полемики российского и немецкого МИДов в МК вышло интервью адвоката девочкиной семьи, где он рассказывает, что да, изнасилования или секса по согласию сейчас не было, сейчас девочка просто пропадала более чем на сутки, и этот стресс привел к тому, что она призналась родителям, что какие-то турки домогались ее прошлой осенью. То есть история продолжает оставаться крайне мутной, и спорить о ней будут еще долго. И не только о ней. Берлинская история спровоцировала дискуссию о массовой психологии и настроениях русских в Германии, которые, как оказалось, охотнее верят российскому телевидению, чем немецкой прокуратуре. Колумнисты «Немецкой волны» пишут о феномене, сочетающем немецкий холодильник и российский телевизор, и жалуются, что, несмотря на географию, тараканы в головах этих людей остались русскими. Потомки немецких колонистов Поволжья, русскоговорящие люди с немецкими фамилиями, в Советском Союзе считали себя немцами, но когда началась их массовая эмиграция в Германию, оказалось, что там быть немцем несколько труднее, чем здесь. Здесь они были немцами, там стали русскими, и в отношении их, как мы видим, действуют те же законы «русского мира», что и на постсоветском пространстве. Об этом я написал для DW.

• Обычно я не рассказываю о том, как в социальных сетях реагируют на мои колонки, но тут такой беспрецедентный случай — я привык, что читатели часто бывают со мной не согласны, привык, что они часто выражают свое несогласие в самой экспрессивной форме, но не привык, что они жалуются на меня моим редакторам и требуют перестать меня печатать. Но именно так произошло в этот раз. Сразу несколько моих доброжелателей, переехавших в последние годы в Германию, выступили в соцсетях в том духе, что как же это так, вот этот агент Кремля и империалист публикуется в издании, существующем на деньги немецких налогоплательщиков. Как минимум один такой читатель обратился непосредственно к редакции DW и тоже сообщил немцам, что я националист, разжигатель розни и как минимум бывший агент Кремля. В какой-то момент мне даже захотелось, чтобы немцы положительно отреагировали на эти жалобы — не потому, что мне надоело для писать для DW, а потому, что это было бы такое объективное доказательство, что вот эти мои неравнодушные читатели на самом деле — нехорошие люди, и это не вопрос взглядов или гражданских позиций. Если человек готов предпринимать какие-то усилия, чтобы лишить другого человека работы, он объективно плохой, даже если придерживается каких-то правильных взглядов. Я рад, что в редакциях, с которыми я сотрудничаю, нет привычки реагировать на такие жалобы, но осадок остался, и я им с вами сейчас делюсь. Это кажется мне важным — граница между хорошими людьми и плохими проходит совсем не там, где все привыкли ее искать.

• Вот буквально сегодня я узнал еще одну подробность биографии нового тульского губернатора Алексея Дюмина — оказывается, его папа еще при Павле Грачеве был личным врачом министра обороны России, то есть перед нами не просто телохранитель Владимира Путина, но и очередной  представитель потомственной постсоветской номенклатуры. И мы совсем ничего не знаем о том, как она устроена на самом деле и даже из кого персонально состоит. Я думаю о жителях Тульской области — хорошая же область на самом деле, и люди в ней хорошие, да и вообще. В Туле, например, издается одна из лучших российских региональных газет — «Слобода», а это почти безошибочный показатель качества общества, живущего в этом регионе. И вот однажды утром жители такого региона просыпаются и узнают, что они вместе со всеми своими пряниками и самоварами подарены какому-то молодому генералу, о котором до сих пор ни они сами, ни кто-то еще в России просто не слышали. Откуда он взялся? А вот с Путиным в хоккей играет, ночевал в Ново-Огареве, когда был путинским адьютантом. В «Коммерсанте» еще пишут, что он занимался эвакуацией Януковича в Россию в 2014 году, но я даже в это не очень верю — такие непроверяемые вещи выглядят попыткой придать хоть какой-то масштаб личности, о которой достоверно известно только то, что эта личность охраняла Путина. Вот об этом моя колонка на «Слоне».

О судьбах родины круглосуточно думаю не только я, но и Владимир Путин. Я не готов судить, у кого получается лучше, но выступление Путина о патриотизме как единственной национальной идее для россиян — это безусловная теоретическая неудача российского президента. В моем детстве похожая парадоксальная формула уже звучала — «Экономика должна быть экономной». В этом лозунге, как и во всяком абсурде, был свой шарм, но и не более того — экономика ради экономии это как раз как патриотизм ради патриотизма. Добывать больше железа, чтобы выплавить больше стали, чтобы сделать больше экскаваторов, чтобы добыть больше железа.

Путинские экскаваторы добывают патриотизм по тому же принципу. Вообще что такое национальная идея — это то, что объединяет людей, собравшихся на какой-то земле, устроивших на ней свое государство, готовых поддерживать это государство своими налогами и жизнями, если война. Путин на вопросы о национальной идее отвечает единственным словом, которое ничего не значит — «патриотизм», но я понимаю Путина. Потому что если говорить всерьез о том, что нас объединяет на российской земле, то и Путин покраснел бы от неловкости. Даже Путин.

Первым объединяющим свойством всех россиян я бы назвал терпение. Тут ничего оригинального нет, за терпение русского народа поднимал свой знаменитый тост в сорок пятом году еще Иосиф Сталин, это известные слова, и вполне точные — терпение нам свойственно точно так же, как свойственно оно было нашим недальним предкам семьдесят лет назад. И что важно — что терпение было подкреплено мощнейшей системой полицейского подавления, без которой еще неизвестно, как бы все вышло на самом деле. И хотя в нашей России заградотрядов и «Смерша» нет, индустрия народного терпения отлично развита и у нас, и тоже никто не знает, насколько терпелив был бы наш народ без полицейской и административной систем, существующих только для того, чтобы россияне терпели.

Эта система обеспечивает вторую составляющую нашей национальной идеи — страх. В своих страхах не принято признаваться вслух, но чего уж там, государство у нас страшное, и его взаимодействие с гражданами, по крайней мере, во многом строится на страхе. Страх прохожего, останавливаемого полицейским на улице, и страх учительницы, которая не хочет быть уволенной и поэтому, когда ее сажают считать голоса в участковом избиркоме, она не обращает внимания на нарушения. Страх жены офицера, погибшего или попавшего в плен где-то под Луганском, и если сказать об этом вслух, то будет плохо. Страх бизнесмена, который давно понял, что при необходимости у него все без труда отберут, ну и так далее — просто представьте себе Российскую Федерацию без страха. Это фантастика.

Но в России есть сколько-то тысяч людей, которые живут по каким-то другим, не нашим законам. Да, им тоже свойственны терпение и страх, но это другие терпение и страх, не те, что у нас. Их терпение — это когда ФСО не выпускает в туалет во время съезда «Единой России». Их страх — страх лишиться власти и сверхдоходов, страх стать простыми людьми. Правящий класс, номенклатура, государственные люди, как угодно — их изоляция от остального общества, перпендикулярность их интересов интересам остального общества, непроницаемая стена между ними и обществом — это еще одна составляющая нашей национальной идеи, и если всерьез искать национальную идею для сегодняшней России, то надо, я думаю, ориентироваться на опыт тех народов, которые жили под чужой властью в чужих империях. Какая здесь может быть национальная идея, подумайте.

Вот что нас на самом деле объединяет — наш страх и наше терпение, и наше равенство в бессилии перед подавляющей силой не нашей власти. Это и есть наша национальная идея, и разумеется, никакой Путин никогда не сформулирует ее вслух. Поэтому официальный поиск национальной идеи никогда не выйдет за пределы пустых разговоров о патриотизме ради патриотизма. Любой содержательный разговор на эту тему в современной России всегда будет антигосударственной крамолой.

• Со дня на день Всемирная федерация демократической молодежи выберет место проведения очередного, 19-го Всемирного фестиваля молодежи и студентов 2017 года. В четверг с представителями этой федерации встречались депутаты Госдумы Николай Валуев, Сергей Железняк и Алена Аршинова, которые представили российскую заявку на проведение фестиваля в Сочи. Почему-то мне кажется, что Сочи — фаворит борьбы за место проведения фестиваля. Традиция этих фестивалей — это из конца сороковых, начало холодной войны, которая в Советском Союзе сопровождалась лозунгами борьбы за мир. В России помнят два фестиваля — 1957 год, когда в советской Москве впервые оказались тысячи иностранцев, с которыми можно было общаться, не опасаясь лагерей, и 1985 год, когда уже уверенно идущая к гибели советская власть зачем-то решила снова собрать у себя молодежь из разных стран, но выглядело это уже крайне жалко даже по советским меркам — зато потом началась перестройка.

Последний фестиваль той эпохи был в Пхеньяне при Ким Ир Сене, в 1989 году. Потом советские деньги кончились и все думали, что фестивалей больше не будет, но в конце девяностых традицию возродили всякие леваки и антиглобалисты. Были фестивали на Кубе, в Венесуэле, Эквадоре, Южной Африке и Алжире. История описала круг, и фестиваль теперь снова неумолимо приближается к нашей стране. Есть, как говорится, повод поболеть за Россию, и если повод окажется стоящим, мы поговорим о нем через неделю.