Кашин и медалисты Путина: тайный клуб президента и битва за победобесие

История с пиарщицей Паниной из Леруа Мерлен, которая хотела рассказать ужасную историю про победобесие, а в итоге лишилась работы — это как бы скандал недели, но скандал такого рода, когда недоумение оказывается сильнее возмущения. Нас уже не удивишь такими вспышками коллективного гнева и коллективной обиды, теоретически можно было бы позащищать жертву этой атаки оскорбленных, но она как-то совсем не вызывает ни симпатий, ни желания за нее вступаться, и, — наверное, есть смысл поделиться своим опытом споров на тему этого скандала — я тоже много спорил с разными своими знакомыми об этой истории, но спорил не о том, права Панина или нет, а о том, насколько скоординированной и искусственной была кампания против нее.

И это такая, конечно, вечная история. Скажешь — кампания! — и немедленно получаешь ответ от многих заведомо честных людей, которые обижаются уже на тебя и говорят — это что же, я участник кампании, я тролль, я бот, я платный блогер? Нет, обобщения здесь, конечно, не нужны, но участие честных людей вообще никак не отменяет участия нечестных, и мне кажется важным иметь в виду, что тролли и платные блогеры в этом сюжете поучаствовали.

Я уже как-то обращал внимание, и не раз, на то, как в социальных сетях время от времени одни и те же люди, вдруг коллективно задумываются о каких-то неочевидных для них вещах. Когда была кампания Навального, это очень бросалось в глаза, когда вдруг одновременно какие-то совсем разные авторы — модный критик, храбрый военкор, глянцевый ветеран, молодой стартапер и Бог знает кто еще вдруг обращают внимание, что в городе Бийске на митинг Навального никто не пришел. Или, скажем, те же люди вдруг отвлекаются от привычных дел и тем, чтобы поделиться с нами своим наблюдением о том, как похорошела Москва за путинские годы. Или что-нибудь совсем отвлеченное, про талантливых детей — ну, в самом деле, может же разных людей в разных городах вдруг взволновать тема талантливых детей, почему бы и нет.

Я вообще не представляю, насколько эффективны такие вещи с точки зрения воздействия на общественное мнение. То есть мне кажется, что если человек, которому не нравится Собянин, вдруг прочитает сто одинаковых постов о том, какой Собянин молодец, он только разозлится, а Собянина, конечно, не полюбит. Или если сторонник Навального прочитает сто постов о том, как ужасен Навальный, он в Навальном не разочаруется, а наоборот, еще раз убедится, что власть боится Навального и поэтому нанимает для борьбы с ним платных блогеров.

Реальный эффект от заказухи в соцсетях — конечно, не связан с содержанием заказных постов. Но эффект есть, и он стоит тех денег, которые тратятся на этот суровый SMM. Когда фон состоит из заведомо заказных высказываний, любое независимое высказывание, идущее, что называется, от души, будет теряться среди заказухи и по умолчанию восприниматься как часть тоже какой-то кампании. И когда я где-то читаю, что вот, Кашина подключили кого-нибудь мочить или оправдывать, я даже не обижаюсь, потому что понимаю, что да, эта презумпция заказухи касается всех, и если какие-то мои знакомые искренне недовольны словами девушки из «Леруа Мерлен», то их все равно невозможно отделить от тех, кто каждый день бывает доволен или недоволен тем, что предписывает очередная методичка. И еще, чего уж там, где-то в глубине души я думаю — а ведь если я завтра напишу какой-нибудь настоящий заказной пост, возьму деньги и выскажусь, как надо — никто ведь не заметит именно потому, что все высказывания уже воспринимаются как заказные.

Вот это, мне кажется, проблема, а сама ситуация с «Леруа Мерлен» — она, в общем, не трогает, а почему не трогает — об этом моя колонка для издания Republic. 

Успешные ⁠атаки гражданского общества на корпорации, на правительственные структуры, на частных лиц – общемировой тренд, и, очевидно, перед нами еще одно подтверждение тому, что Россия и в этом не отстает от остального мира. Совсем недавно примерно в том же положении, в котором теперь оказалась российская «Леруа Мерлен», побывал американский «Старбакс», обидевший чернокожих посетителей и быстро об этом пожалевший. Может быть, какая-нибудь отечественная консервативная, замшелая организация продолжала бы стоять на своем, но западные гиганты давно научились быстро идти навстречу атакующему гражданскому обществу, понимая, что возражать ему – себе дороже. Что-то подсказывает, конечно, что, если провести среди критиков «Леруа Мерлен» опрос на предмет того, как они относятся, скажем, к украинской практике выяснения у артистов, чей Крым, или к американской борьбе с деятелями типа Вайнштейна, они скажут, что не одобряют такие методы. Забавно, что их антизападничество и антиукраинство никак не мешает им прививать именно западные и украинские нравы у себя в стране, и это может быть притчей о том, что общемировые тренды вообще никак не зависят ни от политических систем, ни от местной специфики – то, что носят там, всегда будут носить и тут, даже если тут принято плеваться от происходящего там. Весь спор с участием Паниной начался с футбола – всем ведь нравится, как проходит чемпионат, как удивляются иностранцы тому, что Россия оказалась неотличима от их стран или даже лучше их, общим местом стало говорить о смягчении нравов – всего 16 лет назад после футбола громили Манежную, а теперь веселятся на Никольской. Но вот вам диалектическое единство смягчения нравов и их же ужесточения – в России 2018 года нужно быть гораздо более осторожным в высказываниях, чем в России 2002-го (или даже 2012-го), и если карнавал на Никольской напоминает вам Запад, то не забудьте, что на Западе принято увольнять за неполиткорректность – видимо, такие вещи должны идти пакетом.

Наша традиционная историческая рубрика — каждый раз хочется делать оговорку, что чем дольше мы живем при Путине, тем интереснее вспоминать о прошлом, чем интересоваться настоящим. Так вот, традиционное историческое — на этой неделе было двадцать лет с того дня, то есть той ночи, когда убили Льва Яковлевича Рохлина. Я не верю, что его убила жена, и верю, что он всерьез думал о военном перевороте в России. На эту тему есть целая литература, и я тоже поучаствовал в ее создании, в моей книге «Развал» есть глава о бывшем министре печати России Михаиле Полторанине, который довольно откровенно — и я думаю, плюс-минус честно, — рассказывает о своих отношениях с Рохлиным, который когда-то привлек его, как и многих других отставников к своему подпольному кружку, который, по замыслу Рохлина, должен был стать основой будущего комитета национального спасения. Полторанин рассказывал, что и Виктор Черномырдин, снятый той весной с должности премьер-министра, и даже вполне действующий мэр Москвы Юрий Лужков так или иначе помогали Рохлину и поддерживали его. Ну и масса интервью сослуживцев Рохлина тоже есть, и там много всякого типа «мы хотели поднять Кремлевский полк, передавали им оружие через Спасскую башню» и так далее.

И вот, честно говоря, я как-то много лет жил, имея в виду, что да, Рохлин готовил переворот, и его убили, чтобы этот переворот предотвратить. Кто убил —ну, тут сложно. Спецслужбы, или бандиты, нанятые спецслужбами, или бандиты, нанятые бандитами, нанятыми спецслужбами — это детали, конечно, но, по крайней мере, в свое время я даже слышал несколько раз от каких-то относительно высокопоставленных чиновников, которые так значительно говорили, что, допустим, Политковскую российское государство не убивало — Рохлина да, конечно, а после него — никого вообще.

Так вот, я много лет как-то жил, думая, что если бы Рохлина не убили, то он бы поднял армию, и что-нибудь бы началось. А сейчас сел писать к юбилею его убийства, и как-то уже по ходу писания понял, что — ну какую армию, ну как поднять, в наших условиях даже с поправкой на девяностые это все настолько опереточное, что невозможно об этом даже фантазировать всерьез. Выходят декабристы на Сенатскую площадь, каждый второй декабрист работает на охранку, каждый третий алкоголик, и все всего боятся. Уже в наше время мы что-то такое видели на примере Квачкова с его арбалетами.

И зачем тогда его убили? А вот, наверное, именно «зачем», а не «за что». Пусть это будет мое маленькое криминалистическое открытие, мотив — убили, я подозреваю, не для предотвращения переворота, а чтобы на примере человека, который никому не свой и которого никому не жалко, а Рохлин был именно таким, — чтобы на его примере показать, что власть даже в таком полуразобранном состоянии, как в 1998 году, еще на что-то способна. Это, может быть, перекликается со спорами о фильме «Дело Собчака», в котором, в частности, Глеб Павловский говорит, что власть в те времена страдала от дефицита поступков и людей, способных их совершать. И вот убийство вполне могло, мне кажется, быть таким поступком ради поступка. То есть развилка —да, но не такая развилка, что, останься Рохлин жив, был бы переворот, а более тонко — останься он жив, к Лужкову-Примакову год спустя перебежала бы не половина номенклатуры, а вообще все, и ничто бы уже Кремлю не помогло. Как-то так, мне кажется.

Ну а о том, почему эта развилка никого у нас не интересует — моя колонка для Republic.

В нашем Зазеркалье очень часто четкая официальная версия громкого преступления служит, по крайней мере, косвенным признаком того, что на самом деле все не так, как написано в материалах следствия и в приговоре, и дело Рохлина – бесспорный пример именно этого принципа, в конечном счете нейтрализующего общественный интерес к делу; если бы президента Кеннеди убили в России, то, наверное, официальные следователи тоже объявили бы, что стреляла жена, а конспирологическая общественность говорила бы о масонах, и сочетание заведомо мутных официальной и неофициальной версий дало бы самый желанный с точки зрения убийц эффект, когда общественный консенсус состоит в том, что настоящей правды все равно никто не узнает, а раз так, то лучше об этом поскорее забыть.

В России ⁠вообще невозможно снять ремейк какого-нибудь западного криминального триллера, ⁠просто механически заменив Чикаго на Москву, а детектива Смита на ⁠майора Иванова. Самые ⁠будоражащие западные сюжеты ⁠наподобие дела «Тамам Шуд» или«женщины из Исдален» в наших условиях превращаются в анекдот – это в Австралии и Норвегии один неопознанный труп становится общенациональной сенсацией на десятилетия вперед, и люди буквально поколение за поколением пытаются разгадать загадку, а у нас в каждом лесу есть свой «Тамам Шуд», до которого никому нет и не может быть дела; вот просто представьте, что мертвого человека со срезанными ярлыками на одежде нашли не в Аделаиде, а в Сочи – он ведь и в новости бы не попал; даже в деле Рохлина есть буквальная иллюстрация: три неопознанных сожженных трупа в лесополосе близ той же деревни Клоково – конспирологи считают, что это киллеры, убившие Рохлина, и потом уничтоженные в порядке заметания следов, но так ли это – даже неинтересно думать, потому что ну в самом деле, мало ли кого могли сжечь в лесу летом 1998 года.

В «Коммерсанте» написали, что Сергею Кириенко и вице-премьеру Юрию Борисову, который теперь вместо Рогозина, Путин секретным указом присвоил звание Героя России. Такие традиционно непроверяемые вещи, в которые почему-то не получается не верить — живем не первый год, и не раз уже бывало, когда какие-то высшие российские чиновники, о награждении которых не объявлялось, становились Героями России. Прокурор Устинов и нынешний секретарь Совбеза Патрушев вроде бы за «Норд-ост», Сердюков за Грузию, охранник и губернатор Дюмин вроде бы за Крым, и после того же Крыма Шойгу появился на параде с орденом Андрея Первозванного с мечами, который тоже ему публично не вручался, и указа не было.

Я когда-то писал об этом, что представьте — умер Брежнев, и впереди гроба несут подушечки с его многочисленными орденами и геройскими звездами, и все такие у телевизоров — ого, это откуда же такое богатство, когда успел, мы не знали. Понятно, что это абсурд, потому что настоящий Брежнев, как мы понимаем, очень любил именно сами церемонии, когда очередной соратник дрожащей рукой крепил ему на пиджак очередную звездочку, и все вокруг радовались, и прежде всего сам Брежнев. У Высоцкого тогда же было — «Какие ордена еще бывают? Мои детишки просто обожают, когда вручают, плачет вся семья». А тут никто не плачет, потому что вручения происходят непонятно где и непонятно когда, в каком-то, наверное, узком кругу, а может быть, и вообще никто ничего не вручает, просто тот же Кириенко приходит утром на работу, открывает сейф, ключи от которого есть только у него, а в сейфе — ничего себе, звезда Героя. Ну и под потолком кабинета, конечно, висит камера скрытого наблюдения, и Путин через эту камеру наблюдает за реакцией награжденного и радостно хохочет.

Каким-то общим местом с давних пор стало говорить, что российская власть при Путине во всех ситуациях ведет себя так, как ведут себя спецслужбисты во время спецопераций. Но эту формулу принято применять к каким-то большим политическим процессам, а награды — это же что-то такое очень сентиментальное, символическое. И то, что самые престижные награждения сейчас оформляются как секретные — наверное, это само по себе часть награды, что-то типа — мы посвящаем тебя в шпионы. Ну и, кстати говоря, как раз у Героя России Сердюкова, по слухам, было на суде по делу Васильевой, когда его геройский статус как-то повлиял на его статус процессуальный, и, может быть, одна из идей этой новой странной системы награждений в том и состоит, что, чтобы, если вдруг что-то изменится, золото наград было такой вечной ценностью в руках тех пенсионеров, которым сейчас принадлежит Россия. У растерявших все соратников Сталина было буквально так, когда исключенный из партии, например, Молотов продолжал пользоваться льготами Героя социалистического труда, потому что во время войны, курируя советскую танковую программу, был за это награжден — и вряд ли думал, что это в старости окажется важно.

О секретных награждениях — моя колонка для Republic.

Секретные звезды для людей из Кремля — да, разумеется, это уже какая-то отдельная награда, совсем не та, которая есть у Кадырова с Даудовым, или у Александра Карелина с Ларисой Лазутиной, или у летчика Романа Филипова и полицейского Магомеда Нурбагандова (оба посмертно). Это совсем другая звезда, совсем другая награда, и спекулятивными кажутся газетные утечки по поводу того, за что конкретно секретные звезды дают чиновникам — это не вопрос подвига, это больше похоже как раз на «орден меченосцев» и «военно-монашеские братства». Награждая кого-то из своих приближенных секретной звездой, Владимир Путин принимает его в свой орден в первоначальном смысле слова, в тайное политбюро. Легко представить себе собрание в Ново-Огареве, на которое приглашают только секретных Героев. Легко представить себе, что такое тайное собрание несколько лет назад решало, что делать с Анатолием Сердюковым, совершившим недопустимый с точки зрения этого ордена проступок — все ругались, что Сердюкова не судят вместе с Васильевой, но никто ведь не знает, как с ним разобрались в кругу Героев России.

Никто не знает и полного списка этих Героев. Есть ли звезда у Игоря Сечина, у Сергея Иванова, у других людей того же формата. Бывает ли такое, чтобы секретного Героя лишали награды. Входит ли в этот круг Сергей Шойгу, если свою звезду он получил публично при Ельцине. В любом случае, традиция секретных награждений геройскими звездами уже заслуживает того, чтобы относиться к ней как к самостоятельному явлению, вообще не имеющему отношения к остальной наградной системе — это вопрос внутриноменклатурных иерархий, а не то, что мы привыкли называть наградами.