Кашин и «их там нет»: почему Кремль бросил пленных в Сирии, Поклонская как кандидат в министры, и проигрыш Познера Соловьеву

Я начну с санскрита — это такой локальный мем, появившийся при моем участии несколько лет назад, когда были споры об участии оппозиции в региональных выборах, и я говорил, что чем заниматься бессмысленными делами, лучше делать что-то эгоистически полезное лично для вас — например, учить санскрит. На этой неделе я неожиданно для себя самого обнаружил, что эту формулу можно расширить и распространить на уже не вполне политические дела.

Все началось с решения экспертного совета ВАК, аттестационной комиссии — ваковские эксперты порекомендовали лишить министра культуры Владимира Мединского его научного звания. Часто пишут, что это сюжет из практики «Диссернета», но это не совсем так, то есть скандал вокруг диссертации Мединского действительно начали люди из «Диссернета», но «Диссернет», как известно, ищет в диссертациях плагиат, то есть такой бесспорный брак, обнаружение которого по определению ставит автора диссертации в некрасивое положение, и случаев, когда люди, уличенные в плагиате, сами отказывались от докторских и кандидатских званий, уже достаточно, хоть и меньше, чем хотелось бы. А с Мединским другое, плагиата у него нет, и его диссертацию критикуют за ее ненаучность — об этом много раз писали, вы наверняка помните, он там Данию называет нескандинавской страной, путает русский язык с церковнославянским и так далее, то есть ведет себя не как плагиатор, но и не как ученый. И хотя в этом тоже ничего хорошего, конечно, нет, нет там и такого однозначного брака, как в тех случаях, когда речь идет о плагиате. Но ладно, глупо спорить с тем, что и диссертация плохая, и Мединский слишком одиозный министр. Если диссертационный скандал  приблизит его отставку, то это будет хорошо — да?

И вот положительный ответ здесь возможен только с большими оговорками, и защитники Мединского сразу стали писать, что, мол, чему вы радуетесь — ну снимут его сейчас, и назначат Елену Ямпольскую, женщину еще более одиозную. Или даже Наталью Поклонскую, которая пока только-только заявила о своих претензиях на роль в культурной сфере, но уже всех успела напугать. И что, замена Мединского на Ямпольскую или Поклонскую станет победой гражданского общества? А ведь еще надо иметь в виду, что если Мединского снимут, то это в любом случае только в последнюю очередь станет шагом навстречу недовольной министром общественности, потому что отставки у нас происходят не потому, что министры не нравятся ученым или писателям, а потому, что у министров есть аппаратные враги, и речь может идти только о том, что интересы этих врагов совпали с интересами той общественности, которая министром недовольна.

Такие вполне очевидные мысли по поводу Мединского, но я вдруг понял, что это ведь не какая-то эксклюзивная история, связанная с Мединским — так бывает всегда, вообще всегда. Сто лет назад, сейчас уже никто не помнит, я просто об этом тогда писал, экологи в Москве протестовали против нефтепровода по берегу Байкала — ну в самом деле, как можно по этой жемчужине Сибири тянуть трубу? Были митинги, петиции, много всего скандального, и кончилось все тем, что Владимир Путин так эффектно на карте Байкала отодвинул эту трубу, и стройку отменили. Сильнее всего тогда, наверное, радовались в РЖД — по берегу Байкала с давних пор проходит железная дорога, по которой каждый день по многу раз ходят составы с мазутом, и вообще-то еще вопрос, что опаснее для Байкала, герметичная труба или эти составы с цистернами.

Любая победа гражданского общества всегда будет совпадать с интересами самых несимпатичных людей, какие только есть во власти, а сама технология гражданского общества будет описываться словом «сигнал», то есть адресатом всех требований и петиций в наших условиях будет не общество, а власть или чаще всего одно-единственное первое лицо. То есть ничего особенно благородного здесь нет, ну и, если искать какой-то образ нашего гражданского общества, я бы вспомнил Людмилу Алексееву, мир ей, которая целовала руки Владимиру Путину (имеется в виду ситуация, когда Людмила Алексеева наклонилась к рукам Владимира Путина и прикоснулась к ним щекой – прим. Дождя), чтобы тот отпустил из тюрьмы бывшего сенатора Изместьева — то есть гражданское общество у нас так и работает, надо целовать руки, чтобы добиться милости. Одно время было модно спорить о наших знаменитых благотворителях, об их сотрудничестве с властью, и, мне кажется, по итогам этого спора сложился консенсус, что они в своем праве, потому что хоть с дьяволом, но главное — спасение нуждающихся. Но «хоть с дьяволом» — это допущение, а в России сейчас речь идет о том, что дела можно делать только с дьяволом, другой силы нет.

Хорошо это или плохо — каждый решает сам. Наверное, привычные представления о добре и зле здесь не работают, а нужен тот самый всем известный эпиграф с цитатой из «Фауста» про часть той силы, которая творит добро, желая зла. И если в споре о политике я был готов уверенно говорить — «не участвуйте, учите санскрит», то тут у меня такого права нет. Участвуйте на здоровье, просто хочется как-то устранить все недомолвки и сказать вслух то, что звучит в любом случае жутко. Вот на эту тему я написал колонку для издания Republic.

Да, конечно, гражданское общество для того и существует, чтобы бороться за свои права, — это основа его существования, закон. Но, наверное, все-таки стоит учитывать, что этот закон был написан не в путинской России с ее угрюмым авторитаризмом, неподотчетностью государства гражданам, сверх меры развитыми институтами подавления и прочим. Представления современных россиян о гражданском обществе и гражданском активизме почерпнуты, прежде всего, из практики западных демократических обществ, где к услугам тех, кто хочет, как лучше —  влиятельная независимая пресса, независимый суд и политическая система, в основе которой лежит принцип сменяемости и подотчетности власти. У нас вместо этого — непрозрачная несменяемая власть, византийские аппаратные войны и клановые интересы. Здесь любая, в том числе и самая аполитичная, борьба за улучшение жизни граждан, — за справедливость, за что угодно, по факту имеет своей целью достучаться до окопавшихся в Кремле автократов и добиться от них справедливого, но при этом такого же авторитарного и волюнтаристского решения, как и все прочие решения, принимаемые этими людьми. Самым ярким воплощением гражданского общества в России стоит считать созданный в годы зрелого путинизма Совет по правам человека, который именно так и работает — когда раз в несколько месяцев идеалисты (вперемешку с циниками, выдающими себя за идеалистов; фейковые гражданские структуры – это тоже важнейшее свойство нынешней России) получают возможность оказаться за одним столом с Владимиром Путиным и что-нибудь ему сказать в расчете на то, что его сердце по какой-нибудь причине дрогнет. Такая, в общем, византийщина.

Я зачем-то, хотя и так знаю, что там будет написано, полез искать комментарий Дмитрия Пескова по поводу русских пленных в Сирии — уже было выступление ростовского депутата, что один из этих пленных, казак Роман Заболотный, убит, а в «РИА-Новости» в заметке о комментарии Пескова даже слово «захваченный» дается в кавычках, то есть нам предлагают не верить тому, что этот человек захвачен в плен или даже вообще что он существует. Про второго пленного Мария Борзунова с Дождя делала репортаж, и его родственники, как вы, наверное, видели, отказались с ней общаться, ссылаясь на людей из ФСБ, хотя скорее всего те гости, которые опередили Машу по дороге к родным Григория Цуркану, были не из ФСБ, а из наемнической компании «Вагнер» — хотя, в общем, это сейчас примерно одно и то же.

Я, да и не только я, — все писали, что при Путине с его давним, но, видимо, навсегда его травмировавшим спецслужбистским опытом все, что делает государство, превращается в спецоперацию, а общество всегда становится если не врагом, то по крайней мере тем, от кого по определению всё скрывается — чтобы россияне, видимо, меньше знали и крепче спали. Это безусловное уродство нынешней российской жизни, оно исключает саму возможность подвига, потому что не бывает таких подвигов, которые совершаются анонимами, и даже если всем известно имя и воинское звание этого анонима, власть, сохраняя свой покер-фейс, до конца будет делать вид, что ничего не случилось и что все только выдумка журналистов или вообще каких-то врагов.

Эта формула — «их там нет», — видимо, кажется кому-то во власти, вероятно, самому Путину, очень удобной и полезной, но она, по крайней мере, безнравственна, она превращает солдат в наемников, журналистов в пиарщиков, чиновников в лжецов, и ничем хорошим это, конечно, не закончится. Путин явно хочет остаться в истории, претендует на что-то, но сам зачем-то превращает ту часть российской истории, за которую он ответственен, в одно большое уголовное дело. Вместо славной летописи пишет сам про себя обвинительное заключение. Его дело, конечно, но это некрасиво в любом случае. Да и про место в истории — на этот вопрос тоже ведь можно ответить «Его там нет», и история еще ответит именно так.
О российских пленных в Сирии — моя колонка для Republic.

Сейчас именно так выглядит путь лоялиста, когда человек, желающий послужить Отечеству в уличной политике или на войне, должен выдавать себя за уголовника (и хулиганство, и самоуправство, и наемничество — уголовные статьи), который действует сам по себе. Патриотический долг в России десятых пережил самую странную трансформацию — чтобы сделать что-нибудь патриотическое, гражданин должен уйти в серую зону, практически в подполье, и его в любом случае не ждет ни почет, ни слава, он превращается буквально в бесславного ублюдка, который нигде не числится и ни по какому ведомству не проходит. Может быть, реальная последовательность именно такая: сначала власть, воспринимая общество как враждебное окружение, начала скрывать от него свою реальную жизнь, свои доходы, свои семьи, свою собственность, а потом уже логика подполья захватила все государство, которое теперь само стало подпольным и тратит самые серьезные усилия не только на свои действия, но и на сокрытие их, и в какой-то момент эта логика доходит до самых низов, втягивая в себя даже провинциальных казаков. Именно эта логика превращает политиков в платных агентов, руководителей нефтяных компаний — в участников операций по аресту министра, журналистов — в пиарщиков, а солдат — в наемников. Это прозвучит дико, но судьба Заболотного и Цуркану была предрешена много лет назад, когда Владимир Путин решил спрятать от общества своих детей, Дмитрий Медведев начал экспериментировать с фондом «Дар», а администрация президента с помощью закулисных технологий подчинила себе парламентские партии. Подпольное государство подпольно во всем.

Трудно обойти тему каталонского референдума — это такая точка, в которой одновременно сошлось сразу много всего, там и Крым, и Донбасс, и наши уголовные дела о сепаратизме и о разговорах о распаде России, за которые в России судят, но которые от этого не прекращаются. Сюда же стоит добавить и важную для советской культуры историю испанской войны, в которой именно Барселона была столицей анархистов и вообще крайне героическим городом, и необъяснимый для меня, но, по крайней мере, бесспорный культ Барселоны именно у постсоветских туристов, которые ее полюбили сильнее, чем любую Венецию, ну и, наверное, переживают сейчас о ее сепаратистском будущем.

Еще когда начиналась украинская война или даже майдан, не помню, я написал такую лирическую колонку о китайском чайнике — мы же привыкли, что вся бытовая техника, какая только есть у нас в домах, приезжает к нам из Китая, вот надо привыкать и к тому, что все наши новости теперь тоже будут на аутсорсинге производиться где-то за границей. Три или четыре года назад это еще могло быть гипотезой, но после Крыма и Донбасса была Сирия, были американские выборы, было много всего, и нынешняя Каталония уже воспринимается как что-то совсем привычное — ну да, теперь мы будем переживать за нее.

Я большой поклонник шоу «60 минут» на «России-1», читаю инстаграмы ее ведущих, и Ольга Скабеева однажды спрашивает своих подписчиков — Друзья, а какую российскую тему вы бы хотели обсудить в нашей программе? И это оказывается очень сложный вопрос, потому что российских тем для российского телевидения сейчас почему-то нет. И следующим постом у Скабеевой идет уже ее фотография из Барселоны — ответ на ее вопрос дали не зрители, а сама российская медиареальность.

О замещении российских новостей международными — моя колонка для Republic. 

Россия десятых — это такое «к черту детали», когда разговор на любую тему легко переводится во внешнеполитический регистр, и борьба Каталонии за независимость в этом смысле легко укладывается в большую мифологию о современном мире, заменившую России всю внутриполитическую реальность. Реальная роль граждан в принятии решений, отношения центра и регионов, силовики, подавляющие протестs и сами протесты, спорные по букве закона, но бесспорные по его духу — все вопросы, возникающие в связи с событиями в Каталонии, имеют прямое отношение к тому, что происходит в России, но Россия лишена возможности обсуждать эти темы на своем материале, и дело тут не в том, что что-то запрещено; о российской политике не спорят не потому, что нельзя, а потому, что ее нет, и, пожалуй, это хуже любой цензуры.

Базовый тезис официального антизападничества России десятых — это часто в разных вариациях повторяемое и самим Владимиром Путиным «у них все, как у нас», но если раньше «у нас» подразумевало прямой смысл: у нас разгоняют демонстрации, но и у них разгоняют демонстрации; у нас душат свободу слова, но и у них душат свободу слова, — то теперь границы этого «у нас» сильно размыты, российская медиареальность сместилась за пределы России, поэтому Мадрид теперь сравнивается с Киевом, а Барселона – с Донецком, и «у них все как у нас» расшифровывается не «как в России», а «как в российских теленовостях об Украине и других странах». Сдержанное сочувствие программы «Время» каталонским сепаратистам имеет ту же природу, что и поддержка донецких сепаратистов, при этом более очевидные вещи непосредственно из российской реальности просто уходят за кадр.Подробнее об этом — в моем материале для издания Republic. 

У меня на родине в Калининграде происходят какие-то дикие вещи — одно местное издание напечатало анонимное письмо студента, который жалуется на преподавательницу университета Анну Алимпиеву, потому что она, как там написано, пропагандирует либерализм и, о ужас, толерантность к ЛГБТ. Вообще — ну, анонимка и анонимка, их всегда кто-нибудь пишет, но время у нас такое, что солидарность с автором анонимки проявляет федеральное телевидение, какие-то патриотические организации, и вот уже ректор университета дает объяснительное интервью, по-своему трогательное — он говорит, что обвинять университет не в чем, они там все патриоты и приводит в пример недавнее отчисление с юрфака одного навальновского активиста — мол, мы его отчислили, хотя пресса пыталась нас за это критиковать, но мы не отступили, наш принцип прост, нарушил — отвечай.

Для меня в этом сюжете самое печальное, что инициатором этого скандала, публикатором анонимки, а, может быть, и ее автором оказался местный журналист, под началом которого я когда-то начинал работать, причем просоветским подростком тогда был как раз я, а он тогда, как это было положено, был либералом, и когда сейчас он разоблачает международный гей-заговор, мне делается почему-то жалко нас всех, наше время калечит людей, и это, я думаю, главная катастрофа, пережитая русским обществом в путинские годы. Это программа Кашингуру, я Олег Кашин, всего доброго.

«Познера это не делает лучше»: ответ Кашина на письмо «патриарха телевидения» к организаторам премии ТЭФИ

Кашин.Гуру