Кашин и фактор страха: игра Кремля на ожидании войны, главная цель атаки на Telegram, и немэрские невыборы в сентябре

Реквием по Telegram: почему власти так важно убить живую среду общения В новой колонке Олег Кашин рассуждает о блокировке сервиса Telegram, представляет себе, как решение суда отразится на пользователя...

Это вообще очень интересный феномен — западные лидеры в нашей жизни. Чучело Керзона на советских демонстрациях в двадцатые годы, послевоенные куплеты об Эйзенхауэре, дошедшие до нас, по крайней мере, вместе с популярным фильмом, народная любовь советских людей к Джону Кеннеди, Никсон в песнях Высоцкого, и потом восьмидесятые, когда Тэтчер и Рейган за несколько лет из Бабы Яги и Кощея, которыми они были в олимпийском мультфильме, превратились в народных героев, о которых даже сейчас у нас вспоминают скорее с нежностью.

Нам выпало быть современниками Трампа и читателями его твиттера, и все его драматичные пробуждения, о которых он сообщает в любимом и мною тоже жанре 280 знаков — это теперь фактор и большой политики, и массового сознания, массовой культуры, потому что когда американский президент помещен в одну ленту с разными другими микроблогерами — нашими знакомыми, или какими-то людьми из медиа или из шоу-бизнеса, трудно, конечно, отделить, скажем, одного деда от другого — ближайшим русским аналогом Трампа в твиттере, наверное, стоит назвать Эдуарда Лимонова, пишущего в соцсети в том же стиле и вообще типажно похожего на американского президента.

И вот эта приземленность и, чего уж там, заведомая несерьезность всех произносимых слов в сочетании с явной серьезностью вот этой уже хронической угрозы чего-то большого и неприятного, становится эксклюзивным свойством нашего времени, про которое, если честно, вообще непонятно, на какую полочку его поставить — то ли интербеллум, о котором через десятилетия будут вспоминать как о милом и славном периоде перед всемирной катастрофой, то ли продолжающееся безвременье, которому просто свойственны какие-то более увлекательные формы публичного поведения политиков, которые, может быть, и не хотят никакой войны, но умеют и любят играть с ее ожиданием.

Новости, от которых захватывает дух, могут быть реальными, могут нет, но первично как раз вот это — когда захватывает дух. На захваченном духе можно долго ехать, и наш Кремль в этом смысле давно освоил все вершины мастерства. Если войны не будет, но все ее ждут, это само по себе становится определяющим фактором. Об очередном погружении в август четырнадцатого года (тысяча девятьсот, конечно) — моя колонка для издания Репаблик.

Призрак августа 1914-го всерьез пугает только один раз, а чем чаще он показывается, чем больше он примелькался, тем меньшее впечатление производит. Кто боялся войны четыре года назад, тот давно устал ее бояться и за самыми тревожными новостями следит скорее по привычке. Когда все ждут большой войны (или, скажем, революции), а она не случается, это не только вопрос несбывшихся прогнозов или нереализованных амбиций, это прежде всего расширение границ нормального. Новости 2018 года, наверное, шокировали бы человека даже из 2008-го, но с точки зрения 2017-го все вполне в рамках привычного – та же Сирия, тот же Трамп, тот же Путин, и столько же оснований ждать катаклизмов, что и всегда. Ни неприятности у Дерипаски, ни история со Скрипалями, ни новости о сирийской химатаке – ничего из эксклюзивных новостей 2018 года не выходит за пределы сложившейся в эти годы новой нормы. Десять лет назад сама возможность войны (тем более с участием россиян) на Украине или, скажем, отправки российского контингента на Ближний Восток казалась фантастикой. Россия конца десятых эту фантастику переварила и спокойно живет с ней. Каким может быть образ будущего, от которого можно было бы вздрогнуть сегодня? Отвоеванный украинцами Крым? Американские морпехи на Новом Арбате? Ядерный гриб на экране телевизора и одновременно за окном? Остановившееся навсегда московское метро? Очереди за хлебом? Какая из заведомо страшных картинок кажется сейчас хоть немного реалистичной? Очевидно, что никакая. Нестрашные же картинки укладываются в представление о норме.

Задача удержаться в пределах этой нормы, стоящая сегодня перед официальной Россией, кажется вполне решаемой. Разрушительный эффект любого катаклизма прямо пропорционален скорости вползания в него, и залогом стабильности будет всего лишь снижение этой скорости. Когда соль, мыло и спички пропадают в одночасье, – это катастрофа, а когда сначала соль, через полгода мыло, а спички через год – это уже не катастрофа, а процесс, с которым можно и сосуществовать, и даже управлять им или делать вид, что он поддается управлению.

Если превращение в страну-изгоя неизбежно, нужно сделать его максимально длительным – очевидно, так формулируется текущая задача Кремля. 

Давным-давно в прошлой жизни я выдвигался (и даже успешно) в Координационный совет оппозиции, который придумали по итогам митингов на Болотной и который должен был стать такой сверхкоалицией — это сейчас мы знаем, что все закончилось каким-то совсем неприличным провалом, но тогда было интересно, были даже дебаты на Дожде, а знаменитый Дмитрий Киселев снимал про нас сюжеты на тему того, что мы насекомые, и что у нас ничего не получится. Киселев был прав, но это уже другая история.

А тогда, в 2012 году, было интересно и местами весело, и, среди прочего, некоторые кандидаты пытались тогда объединяться, чтобы пройти в Координационный совет вместе и образовать там фракцию. И самый интересный альянс называл себя леволиберальным, в нем участвовали четыре человека, и это было такое очень странное сочетание. Там был видеоблогер по кличке Камикадзе, работавший тогда на «Апостол» Тины Канделаки, а сейчас, кажется, ставший политэмигрантом. Там был бывший сотрудник администрации президента бизнесмен Дмитрий Некрасов, зачем-то решивший тратить свои или не свои деньги на Координационный совет и в конце концов, когда его не избрали, сделавшийся секретарем Координационного совета, потом эмигрировавший — мы даже говорили с ним об этом тут, на Дожде, по скайпу, и он так здорово эмигрировал, что теперь не вылезает из телевизора, выступает в «60 минутах» на правах либерала. Ну, в общем, такие люди — первые двое. А еще двое в том альянсе были, как, наверное, некоторые догадались — Илья Яшин и Дмитрий Гудков, которые как раз тогда, шесть лет назад, учились быть союзниками внутри большой оппозиции и делали в этом смысле свои первые шаги.

Свои последние шаги на этом, в общем, бесславном пути, хотя оба политика вполне славные и симпатичные, — но последние шаги на бесславном пути они делают сейчас, когда, заявляя каждый о своем намерении выдвинуться в мэры Москвы, они на самом деле заявляют о том, что дружить больше не хотят, и что их союзничество закончилось. Я в начале нашей передачи говорил, что угроза войны всерьез работает только один раз — первый, и что же тогда можно сказать о перспективах раскола либеральной оппозиции, точнее, об отсутствии перспектив ее объединения? Это могло быть интересно во времена Гайдара и Явлинского, но сейчас, когда наступили времена, назовем их так, времена после Навального и Собчак, говорить на эти темы всерьез — ну, в любом случае трудно. Поэтому давайте так. Яшин не станет мэром Москвы. Гудков не станет мэром Москвы. Мэром Москвы вообще никто не станет, потому что вместо мэра у Москвы Собянин, человек из федерального центра, ну и вообще нет такой опции, чтобы какой-то посторонний человек посредством выборов проник на эту должность. То есть внутри выборной процедуры, продюсируемой властями, Кремлем, мэрией, — внутри этой процедуры встроена еще одна, маленькая, оппозиционная, в которой оппозиционные лидеры соревнуются между собой за право быть главнее. И в этой процедуре на кону стоит — да ничего не стоит на самом деле. За годы существования антипутинских сил в нашей стране эти люди, каждый из которых в отдельности действительно очень симпатичный, — эти люди довели до совершенства искусство процесса ради процесса, и сегодня только самые преданные поклонники этого искусства могут всерьез переживать по его поводу.

Я уважаю этих поклонников, передаю им самый теплый привет, и моя колонка о Яшине и Гудкове для Репаблика — конечно, тоже для них.

Все поводы иронизировать над политиками, у которых нет шансов не только быть избранными, но и даже допущенными к выборам, оставим прокремлевским комментаторам, да и разговоры о бесполезности российских выборов в 2018 году вести тоже, в общем, неловко. Оппозиционный политик — профессия специфическая, а в российских условиях она и так предоставляет слишком мало возможностей для любой самореализации, и было бы странно критиковать или как-то осуждать людей, выбравших для себя эту профессию и ищущих с ней место для себя в российском политическом пространстве на протяжении многих лет. Понятно, что и для Ильи Яшина, и для Дмитрия Гудкова выборы мэра — важный сюжет, важность которого вообще никак не связана ни с перспективой допуска к этим выбора, ни тем более с (несуществующей) перспективой победы на них. Другой вопрос, что для обоих эти выборы, как и вообще вся политическая карьера — элемент их частной биографии, и в этом смысле их предвыборная активность устроена так же, как и активность любого неполитического человека, ищущего работу или делающего карьеру — можно болеть за этого человека, если он кажется симпатичным, можно относиться к нему равнодушно, но что приходит в голову в последнюю очередь — это считать, что его карьерный успех как-то скажется на ком-то, кроме него.

Либеральные активисты до сих пор остаются той политической силой, с которой в широких либерально-интеллигентских кругах не считается неприличным себя отождествлять. Ситуация с Яшиным и Гудковым, когда оба политика заявляют о готовности идти на выборы мэра, практически открытым текстом анонсируя напряженную борьбу прежде всего друг с другом — эта ситуация дает очень наглядный повод задуматься, не пора ли широким либеральным кругам как-то пересмотреть свое отношение к профессиональным оппозиционным лидерам и предоставить им возможность продолжить свою политическую деятельность уже в своем, сугубо активистском кругу. Там не за кого болеть и некому сочувствовать. Осуждать и критиковать, конечно, тоже не стоит, но отождествлять их с собой и думать, будто они представляют кого-то, кроме себя — пора бы и перестать, все-таки сейчас не 2012 год.

Чуть меньше месяца назад одна за другой шли новости о бойкоте Госдумы со стороны редакций, которые встали на сторону журналисток, обвинивших депутата Слуцкого в домогательствах. Это выглядело очень впечатляюще, но в таких сюжетах время всегда работает против тех, кто борется, и месяц спустя, наверное, уже можно сказать, что никакого бойкота по факту нет — о Слуцком пишут мало, но о нем всегда писали мало, а, скажем, о Милонове всегда писали много, и теперь тоже пишут. И тем более об отчете премьера Медведева перед «органом, оправдывающим сексуальные домогательства» — ну и, откровенно говоря, как вообще можно бойкотировать отчет правительства, ведь независимая пресса как раз и нужна, чтобы информировать общество о таких вещах. Правда же?

А я вот не знаю, правда ли это. Как говорится — не на Дожде будет сказано, но мне действительно не нужен Дождь, чтобы послушать Медведева, я включу Первый канал, который для этого и существует — чтобы показывать власть. А независимая, немейнстримная пресса нужна обществу, чтобы рассказывать ему о теневой стороне его жизни, вот буквально — то, что делают «Медиазона», «Новая газета», отчасти «Медуза» или даже сайт «Открытой России»: тюрьмы, пытки, суды, подброшенные наркотики, безымянные солдаты, чеченские геи, изнасилованные дети. Чтобы рассказывать о Госдуме, ходить на закрытые брифинги Кириенко, транслировать послание Путина с ракетами, задавать Путину вопросы на пресс-конференциях или слушать его «прямую линию», независимая пресса не нужна — государственные агентства и телеканалы все равно справятся лучше. Независимая пресса не может играть на государственном поле — в этом случае она останется очень своеобразной прессой, и журналисты из нее будут уходить на работу в Госдуму, и это не фигура речи — на этой неделе издание «Дейли шторм» написало о думских журналистах, которые после бойкота Госдумы увольняются из своих редакций. Насколько понимаю, в этой статье преувеличена связь между бойкотом и сменой мест работы, но с точки зрения думской самозащиты это, чего уж там, такой эффектный ход — показать, что журналисты недовольны бойкотом. С одной журналисткой, которая сейчас ушла из РБК на корпоративное телевидение Госдумы, ее зовут Вера Холмогорова, мы знакомы много лет, как знакомы между собой все ЖЖ-юзеры начала нулевых, и последний раз мы с ней виделись ровно четыре года назад в Донецке — он на каком-то этапе уехала на Украину, и начало донбасских событий застала, будучи такой настоящей украинской журналисткой, лояльной украинскому государству, возмущенной пророссийским сепаратизмом и все такое прочее. И вот она вернулась в Москву, устроилась в РБК парламентским корреспондентом и теперь, как видим, работает в Госдуме. И о чем нам это говорит? Вообще-то о том, до какой степени человек, любой человек, зависим от среды. И то, что нам кажется позицией, результатом свободного выбора, решения, на самом деле очень часто оказывается следствием того, что вот вокруг конкретного человека так принято, так положено. Никто никогда ничего не делает во имя зла, никто не хочет, чтобы было плохо, просто вот слишком много версий добра, и от этого, наверное, все беды. О противоречивом положении прессы, считающей себя качественной, я написал для Репаблика.

Та инерция, которую приятнее считать верностью профессиональным стандартам, заставляет журналистов «этой прессы» относиться как к реальным ньюсмейкерам к тем, кто этого не заслуживает в принципе: к тем же депутатам, или сенаторам, или деятелям системных партий, или номинальным владельцам бизнесов, – ко всем картонным фигурам, расставленным по информационному полю и не значащим в общем совсем ничего. И тут уже не до комплиментов типа «качественная» или «независимая», нет – «эта пресса» прежде всего старомодна, она вся из первой половины нулевых, и она непригодна в исторических условиях конца десятых. Кто помнит «Правду» или «Советскую Россию» в девяностые, тот должен понять, что это такое.

Пытаясь оставаться качественной, «эта пресса» вынуждена принимать все условия всех игр, которые задает власть. И в этих условиях Госдума для «этой прессы» будет не симулятивной структурой, штампующей решения администрации президента, а реальным органом власти. Выборы будут не формальной процедурой переназначения, а действительно выборами с непредсказуемым результатом. Топ-менеджеры типа Игоря Сечина будут не силовиками, близкими к Путину, а реальными игроками на рынке, а рынком будет сама система государственных и полугосударственных контор, делающих вид, что они настоящие коммерческие предприятия. Чем профессиональнее журналист, чем тщательнее он будет доводить до совершенства свое умение писать о Госдуме или о «Роснефти», тем неизбежнее его затянет в воронку самого вульгарного лоялизма, какой бы нелояльной ни была его газета. Сейчас лояльность уже не требует каких-то специальных манифестов или деклараций о верности, достаточно просто признавать и понимать язык, на котором говорит власть. Называя Госдуму парламентом или «Единую Россию» партией, ты уже становишься им лоялен. Все ли знают, что в нынешней Госдуме заседает депутат от «Единой России» Наталья Костенко, совсем недавно работавшая в «Ведомостях»? Это самая образцовая карьера для парламентского журналиста. Он по работе должен вглядываться в бездну, и если он хорошо работает, то бездна станет вглядываться в него. Ничего более логичного просто нет.

В четверг мы узнали, что сопредседателя незарегистрированной партии «Другая Россия» Александра Аверина на границе Донецкой республики — тоже, конечно, незарегистрированной, — и Ростовской области приняли с пистолетом и забрали в полицию, где он удерживается уже не первый день с очевидной перспективой уголовного дела и тюрьмы. Партия Лимонова — это, как известно, самые последовательные энтузиасты «русской весны», тот же Аверин значительную часть этих четырех лет провел на донецком фронте, ну и понятно, что не на стороне Украины. Но для российского государства нацбол — всегда нацбол. Незадолго до своего исчезновения Аверин писал, что ждет провокаций, и что ни наркотиков, ни оружия с собой не носит, а дорогу переходит только на зеленый свет. Не помогло. Мы знакомы больше пятнадцати лет, в протестной Москве нулевых Аверин был таким гением места, и я помню, например, когда нас с уже упомянутым Яшиным поймали на секретном съезде движения «Наши», заперли в гостиничном номере, и времени у меня было только на один звонок, я позвонил Аверину, зная, что через десять минут от него о нашей неприятности узнает вся Москва. В последние годы у нас были сложные отношения, но я Аверина люблю и желаю ему спастись из лап того государства, за которое он всегда мечтал воевать и в итоге повоевал. Это программа Кашин гуру, я Олег Кашин, встретимся через неделю, всего доброго.