Кашин и безумие этой недели

Кашин: Кремлевская аппаратная практика дала какой-то странный сбой — таких длинных пауз между «смотрите, кто ушел» и «смотрите, кто пришел» не было, кажется, с девяностых. Должность кремлевского преподавателя защиты от темных искусств или, если на казенном языке, заместителя руководителя администрации президента по внутренней политике, фактически остается вакантной больше недели.

На прошлой неделе мы провожали Вячеслава Володина и, как говорится, порвали два баяна, Володин будет председателем Госдумы, а кто будет в Кремле вместо него — вроде бы Сергей Кириенко, но, говоря об этом, я до сих пор должен делать дежурные пояснения типа «скорее всего», «наиболее вероятно» и так далее.

Назначения Кириенко ждали всю неделю, и можно только догадываться, какая это нервотрепка для людей, которые привыкли жить по звонку из Кремля — телефоны, по которым они привыкли получать инструкции, на этой неделе не отвечали. Об этом сегодня мы еще поговорим, там до смешного доходило, но пока все же о Кириенко. В газетах уже пишут, кого он приведет с собой на основные политические должности в Кремле — как пишет «Коммерсантъ», начальником управления внутренней политики будет Александр Харичев, это один из тех людей, которые сопровождают Кириенко уже много лет на всех местах его работы. И те политологи и всякие околополитические люди, кто за последние годы успел выучить имена всех «володинских» и забыть имена «сурковских», теперь будут учить имена «кириенковских» — какие у них интересы, пристрастия, даже вкусы. Наша политика очень зависит от человеческого фактора, и в назначении Кириенко самое интересное — тоже человеческий фактор, о котором я написал в колонке для «Слона».

Кашин: Вообще, конечно, это удивительное чувство дежа вю — мне было восемнадцать лет, когда российское правительство возглавил тридцатипятилетний Кириенко, никому не известный нижегородский чиновник, привезенный, между прочим, Борисом Немцовым в Москву в тот период, когда Немцов стал первым вице-премьером.

Была комиссия «Гор-Черномырдин» — американский вице-президент и российский премьер часто встречались и обсуждали всякие важные российско-американские дела. Весной 1998 года комиссию переименовали в «Гор-Кириенко». Рассказывают, что на первой встрече Кириенко заговорил с Гором о детях и сказал, что они слишком быстро взрослеют, а Гор, видимо, думая о другом, раздраженно перебил — «Нет, это просто вы слишком быстро стали премьер-министром».

В газете «Завтра» в те дни была карикатура — маленький Кириенко в огромном кресле, — и подпись: «В черномырдинское кресло что-то маленькое влезло». Я сейчас это рассказываю и сам понимаю, что независимо от своих желаний начинаю ностальгировать по тому бестолковому времени, когда мне было восемнадцать, а Россия была совсем другой.

Вообще, строго говоря, на новой кремлевской должности Кириенко может вообще ничего не делать — он ведь символ, символ не столько атомной промышленности, сколько вон того бестолкового конца девяностых. Для кого-то киндер-сюрприз, для кого-то — молодой реформатор. У нас ведь есть очень много людей, у которых такая работа — ругать девяностые. Эти люди часто получают зарплату в Кремле, и вот интересно — как они найдут общий язык с Кириенко? Это, между прочим, такая тема для лирического отступления — я давно хотел написать, что настоящий российский политический спектр не такой, как везде, не левые-правые, а именно наше прошлое стало той системой координат, в которой существует вся российская политика. Об этом я написал для радио Свобода.

Кашин: А что касается людей, которые привыкли звонить Володину и столкнулись вдруг с тем, что его телефон не отвечает — про этих людей на этой неделе был длинный и не очень смешной анекдот. Я имею в виду скандальную ситуацию с выставкой Джока Стёрджеса в фотогалерее братьев Люмьер, когда в галерею пришла толпа в форменных курточках общества «Офицеры России», лидер этой организации Цветков, такой искусствовед в штатском, осмотрел выставку и фактически распорядился ее закрыть, а в фейсбуке ему поддакивала уполномоченная по правам детей Анна Кузнецова, которая писала, что надеется, что выставку закроет прокуратура, в которую она, Кузнецова, уже пожаловалась.

И Кузнецова, и Цветков — это как раз «володинские», и вот что бывает, когда «володинским» становится некуда звонить. Они пытаются угадать, чего хочет начальство, и у них не получается. В итоге Кузнецова удалила свой пост из фейсбука, а Цветков, как настоящий российский офицер, свалил все на блогершу Лену Миро, с поста которой начался скандал — теперь Цветков говорит, что виновата во всем именно эта Миро, которая ввела всех в заблуждение, и Цветков хочет, чтобы с ней разобрались компетентные органы.

Сама галерея тоже ведет себя не лучше остальных — они публично поблагодарили «Офицеров России» за то, что те пришли и хотя бы выслушали, но с галереи спрос маленький, это их дело. А конторе Цветкова как раз хочется пожелать, чтобы больше никто никогда не видел их курточек на выставках, концертах и так далее. Об общественниках на зарплате — моя колонка для сайта «Спектр».

Кашин: Вообще такое странное чувство — снова оказаться в 2012 году, когда судят Pussy Riot, а официальные лица вдруг озаботились духовностью, хотя про их персональную духовность давно все понятно, и она их совсем не красит. С легкой руки патриарха, подписавшего скандальную петицию, все спорят об абортах, а о беби-боксах никто не спорит, потому что правительство уже одобрило законопроект Елены Мизулиной об их запрете.

У нас принято ругать Америку, но это, конечно, что-то такое очень голливудское — пятидесятые годы, и по южным штатам бродят проповедники, рассказывающие о любви, семье и верности. Был фильм «Ночь охотника» середины пятидесятых, там Роберт Митчем играл такого проповедника, у которого на пальцах одной руки было вытатуировано love, любовь, а на другой — hate, ненависть, — и он изображал, как эти руки борются между собой, и любовь всегда побеждает. Стоит ли говорить, что именно он в конце и оказался убийцей?

Наверное, уже сейчас, заранее нужно готовиться к временам такого неслыханного разврата и свободы нравов, фундамент которых закладывают сейчас Мизулина, патриарх, детский омбудсмен Кузнецова и прочие — они делают консерватизм государственной казенщиной, а от казенщины отказываться гораздо проще, чем от морали, и при любых политических переменах первыми рухнут как раз так называемые духовные скрепы, и что-то мне подсказывает, что защитников у них не найдется. О государственном консерватизме, об агрессивной духовности я написал колонку для Дойче велле.

Кашин: История Петра Колбина, раскопанная «Дождем» — это, конечно, что-то феноменальное. Есть люди, которые где-то в девяностые пересекались с Путиным и на этом основании дают интервью западной прессе как друзья Путина, рассказывая при этом какие-то ужасы о первых его шагах на госслужбе.

Есть наоборот, знаменитые олигархи, про которых все знают, что это друзья Путина, про которых и сами они, и Путин настаивают, что их миллиарды заработаны независимо от того, какие у этих людей отношения с Путиным — ну, получилось так, что именно среди друзей Путина больше всего талантливых бизнесменов, такое совпадение. А Колбин — это что-то уникальное.

Человек фактически придумал себе биографию, только чтобы скрыть свою еще детскую дружбу с российским президентом, и если бы не такой простодушный рассказ его отца, сельского учителя, в интервью архангельским газетам в начале нулевых, все бы так и думали, что Колбин, как он сам утверждал, давний знакомый Геннадия Тимченко по тем временам, когда их отцы служили в ГДР. Перед нами, конечно, удивительная эволюция самого определения «друг Путина» — политическая драма на наших глазах превратилась в плутовской роман, главный герой которого — именно российский президент. Когда-нибудь про это снимут сериал, а пока — моя колонка для издания Rus2Web.
 
Кашин: Кажется, впервые в истории нашей программы я ссылаюсь на не свою колонку — редакционная статья Нью Йорк Таймс в четверг была озаглавлена «Путинская Россия — государство вне закона». Из старых (да и новых, тарантиновских) вестернов мы знаем, что когда кого-то объявляют вне закона, то в дело вступают охотники за головами, а история нас учит, что в мировой политике охотники за головами вождей вообще не привыкли думать об их подданных, и о том, что такое быть гражданином государства, объявленного вне закона главной американской газетой, думать пока не хочется.

Главный информационный повод, заставивший Нью Йорк Таймс называть Россию государством вне закона — это бомбардировки Алеппо, но параллельно с сирийским сюжетом разворачивается сюжет с малайзийским «боингом» — на этой неделе международная следственная комиссия окончательно решила, что самолет был сбит из установки «Бук», приехавшей из России и уехавшей в Россию.

Я полез, конечно, в архивы почитать, что я писал два с лишним года назад, когда сбили самолет — моя колонка об этом называется «Каково было ливийцам после Локерби», и в ней я писал, что сейчас уже не время искать оправдывающие Россию версии, потому что есть более важные для нас вопросы — каково было быть ливийцем после того, как Муаммар Каддафи приказал взорвать пассажирский самолет над Шотландией, или каково было быть сербом после Сребреницы, или арабом в Америке после 11 сентября, или чеченцем после взрывов домов в Москве. К этому очень трудно привыкнуть, но да — мы не понимаем, что такое паспорт государства, о котором говорят, что оно вне закона.

Не знаю, видели вы или нет интервью Дмитрия Пескова Би-би-си о малайзийском «Боинге» — Песков там, как всегда, уходит от прямого ответа на все вопросы, но выглядит при этом крайне бледно. Ведущий нападает на него, и как-то сразу понятно, что за этим ведущим стоит не только студийный задник, но и все мировое общественное мнение. Россия оказалась в роли гангстера, разговаривающего со следователем, и о гангстерской тактике защиты — моя колонка для Слона.

Кашин: Год назад, когда у России все начиналось в Сирии, общим местом было сравнивать Сирию и Афганистан — Брежнев погряз там, Путин погрязнет здесь. Год сирийской войны немного приглушил эти опасения, но вообще-то да, есть ощущение, что Путин погрязает в Сирии, только вот вопрос — а может быть, он сам и хотел там погрязнуть? Странно, конечно, тушить пожар керосином, но украинскую тему Сирия действительно задвинула куда-то на второй план. Хотя они, конечно, переплетены — если бы не Украина, Путин бы вряд ли заинтересовался возможностями для войны в Сирии, это ведь такое повышение ставок — из Сирии, по крайней мере, можно отступать в обмен на снятие санкций и признание Крыма. Тоже своего рода гангстерская логика, но на чуть более высоком уровне, чем с Украиной. Эту мысль мне показалось важным донести прежде всего до западной аудитории, поэтому я написал о «сирийском» Путине для английской газеты «Гардиан».
 

Если кто-то хочет увидеть живого тунеядца, то достаточно включить «Дождь» и посмотреть программу Кашин.гуру — ее ведет самый настоящий тунеядец, то есть я. Моя трудовая книжка (кстати, раритетная, сейчас таких не делают — с гербом СССР на обложке, дубликат бесценного груза) уже четыре года хранится у меня дома, и все мои заработки в последние годы — это такая сезонная работа со сдельной оплатой, ничем не отличающаяся от труда тех людей, которые, например, собирают урожай на полях у фермеров. Собрал — получил деньги, не собрал — не получил. Самые трудные месяцы моей жизни — это те, которые наступают после того, как я уезжаю куда-нибудь отдыхать. Не поработал в этом месяце, затягиваешь пояс в следующем.

В глубине души мне бы, наверное, даже хотелось стать героем суда по делу о тунеядстве, чтобы судья строго спрашивал — «Почему вы нигде не работали?» — а я бы отвечал: «Я писал колонки!» Или: «А кто признал, что вы колумнист? Кто причислил вас к колумнистам?» — «Я думал, это от Бога». Благодаря Иосифу Бродскому и процессу над ним по делу о тунеядстве слово «тунеядец» воспринимается у нас вполне однозначно — это совсем не бездельник, это человек, чья деятельность не укладывается в заданные государством идеологические нормы, но не перестает от этого быть важной, а наоборот, весит больше, чем деятельность многих встроенных в систему людей.

И, прекрасно понимая мотивацию вице-премьера Ольги Голодец, переживающей о том, что в России слишком многие люди пользуются «социальной инфраструктурой», но не платят за нее, я при этом не понимаю, почему в правительстве нет ни одного человека, который предостерег бы и Ольгу Голодец, и всех остальных от опасности заигрывания с одиозными советскими словами, хотя эта опасность может обойтись государству гораздо дороже, чем те недособранные социальные взносы, о которых переживает вице-премьер.

В последние годы в России все спорные инициативы проходят примерно одинаковый путь — сначала о них пишет газета «Известия», потом официальные лица все опровергают, но тема уже занимает свое место в общественном мнении, и через какое-то время закон принимается. Собственно, сейчас мы наблюдаем эту промежуточную стадию — источники в правительстве опровергают существование законопроекта о тунеядстве, но ВЦИОМ уже фиксирует 45 процентов россиян, поддерживающих такой закон. Можно не сомневаться, что через недолгое время его примут, а слово «тунеядство» — оно уже вернулось в наш актуальный язык.

Еще один человек, которого советские судьи судили за непринадлежность к системе, сказал, что его разногласия с советской властью носят стилистический характер. Это известное выражение, многие повторяют его из года в год, но по-настоящему мы только сейчас можем оценить, что оно значит и как выглядит на самом деле. Именно это и впечатляет — до какой степени люди, управляющие Россией, существуют вне ее культуры, то есть любая идея у них оценивается только с какой-то самой утилитарной точки зрения, и, когда они говорят о тунеядстве, им не приходит в голову вспомнить суд над Бродским — его у них в головах просто нет. На месте Ольги Голодец мог быть какой-нибудь зулус, или марсианин, кто угодно — вот как-то так вышло, что власть в России принадлежит каким-то совсем другим людям, если сравнивать их с обычными россиянами. Это люди другой культуры, других ценностей, другого всего.

И мне почему-то кажется, что погубит их именно это. Не коррупция, не аппаратные интриги и не солдаты НАТО, а именно то, что в их системе координат нет тех ограничителей и красных линий, которые есть у любого человека русской культуры (у любого, даже если он сам об этом не думает). Назначая охранников губернаторами, они не вспоминают о возвышении и падении Коржакова, расставляя своих детей по хлебным должностям, они не слышат песню «Мальчики-мажоры», а когда на их повестке дня возникает тема «тунеядства», они не вспоминают о Бродском. Многое можно пережить и стерпеть, но вот когда власть до такой степени оказывается чужой — вот это, по-моему, самое невыносимое.

Кашин: Пять лет назад, в сентябре 2011 года, случилась такая политическая сенсация — олигарх Михаил Прохоров, возглавивший за несколько месяцев до того партию «Правое дело», был так довольно грубо смещен со своей партийной должности и изгнан из партии, партию, на которую он успел потратить какие-то деньги, у него отобрали.

В течение трех дней, предшествовавших партийному съезду, Прохоров пытался сопротивляться — проводил пресс-конференции, собирал всяких лидеров общественного мнения, привлек даже Аллу Пугачеву.

Когда Прохоров сдался, Юрий Сапрыкин написал колонку «Три дня, когда политика вернулась» — я читал и думал, вот, у Сапрыкина те же чувства, что и у меня — буквально на секунду всколыхнулось политическое поле, и потом все закончилось, и дальше снова будет тишина.

Но нет — дальше была рокировка, потом Болотная, и потом вот вся эта непрерывная история, которая не закончилась до сих пор. Что-то затянулись эти три дня, когда политика вернулась. Хочется как-то с ней распрощаться — не с политикой вообще, а вот именно с тем ее форматом, когда каждую неделю есть ощущение чего-то совсем безумного. Страшно представить, что будет через неделю, когда мы снова встретимся на Дожде. Это программа Кашин.гуру, я Олег Кашин, всего доброго.