Как споры вокруг теракта в Архангельске и изнасилования в Уфе поделили Россию надвое

Наверняка помните, как во второй части фильма «Крестный отец» Майкл Корлеоне приехал делать бизнес на предреволюционную Кубу, но понял, что это не очень хорошая идея, когда на его глазах подорвал себя вместе с полицейским юный сторонник Кастро — если оппоненты правительства готовы умирать за свою идею, значит, гарантии правительства стоят меньше, чем риски.

Про архангельского анархиста, взорвавшегося на входе в местный офис ФСБ, уже сказаны все положенные слова — о том, что уровень насилия, исходящего в том числе от силовиков, сейчас ненормально высок, и что если есть пытки, то будут и теракты; и наоборот — о том, что надо запретить анархистов, соцсети и что-нибудь еще, и что правы были силовики, которые сажали людей по делам «Нового величия» и «Сети». Можно предположить, что и сам покойный, отправляясь на свою последнюю акцию, понимал, кто и что будет о нем писать и говорить — что напишут в анархистских чатах, что скажет ведущий Соловьев и какой законопроект внесет депутат Милонов. Публичные роли в российском обществе расписаны и разыграны так четко, что, наверное, именно это и будет главным демотивирующим фактором для любого потенциального террориста — зачем взрываться, если заранее знаешь, кто как отреагирует. Посмертная судьба отчаянного активиста не завиднее прижизненной — он не станет ни иконой для единомышленников, ни пугалом для пропаганды, и даже имя его в прессе будет звучать как «Михаил Ж.», без фамилии, потому что закон запрещает разглашать фамилии несовершеннолетних самоубийц.

Точно так же, без фамилии, но по другим причинам в прессе называют 23-летнюю дознавательницу отдела МВД по Уфимскому району в Башкирии. Ее предположительно изнасиловали трое полицейских офицеров, а сама она дочка какого-то чина Росгвардии, и, очевидно, благодаря этому насильникам не удастся уйти от возмездия, а мы можем наблюдать медийную борьбу двух ведомств, когда в одних СМИ разоблачают насильников, а в других — изнасилованную, которая, как они пишут, сама виновата.

Два практически одновременных больших ЧП связаны между собой не только соседством в новостных лентах, хотя если бы этот парень взорвался в уфимской полиции или наоборот, если бы изнасилование случилось в архангельском УФСБ, все было бы еще нагляднее. Но, на самом деле, что общего между этими двумя сюжетами — и там, и там то, что могло бы восприниматься однозначно, становится спорной темой. Об архангельском бомбисте и об уфимских насильниках спорят одинаково, и люди, у которых дознавательница сама виновата, что фотографировалась в купальнике, говорят на одном языке с теми, у которых оперативники правильно пытали фигурантов дела «Сети».

Архангельск и Уфа объединены сюжетом об отсутствии общепринятой нормы, и каждый спор упирается в вопросы — нормально ли убивать, можно ли насиловать, ну и дальше в таком же духе.

На невыясненности этих вещей в России держится примерно все. То, что в анекдоте называлось проклятой неопределенностью, у нас — основа политической стабильности, источник идей, но и угроза. Из двадцатого века Россия вышла лишенной представления о добре и зле, у нас самый популярный роман — о положительном Сатане, а школа жизни — тюрьма. Если бы сейчас был хотя бы десятый век, я бы сказал, что Русь надо срочно крестить, но век сейчас сами знаете какой, Русь формально давно крещена, рецептов ее спасения нет.

И ситуация, при которой единственной жертвой бомбиста оказывается он сам, а полицейские творят свои зверства в собственном кругу, кажется, ну, наименее страшной из того страшного, что доступно нам сегодня. Конечно, лучше бы этого не было вообще, но мы ведь еще не выяснили, за что можно убивать, когда можно пытать, а в каких ситуациях человека можно изнасиловать — поэтому пока приходится довольствоваться тем, что есть.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции