Кашин и русский Неверленд: конформист Жванецкий, отец наш Шойгу, Майкл Джексон против чайного гриба

Когда главным редактором Репаблика, сайта, для которого я пишу, был Максим Кашулинский, мы каждый раз списывались с ним, когда подходила очередь для моей колонки и обсуждали ее тему — Максим классик деловой журналистики, и за политическими сюжетами он особенно не следил, и тем удивительнее, как точно и тонко он придумал однажды тему для моей колонки — сейчас мне кажется, что это вообще был единственный раз, когда он придумал мне тему, а было это так — было, наверное, лето, никто ни о чем не спорил в соцсетях, новостные ленты состояли из какой-то чепухи типа «кто-то кого-то высмеял», и я вообще не знал, о чем в этот день писать. А Максим мне и говорит — ну и напиши про Россию без новостей. Может ведь быть такое, чтобы новости закончились навсегда, и надо как-то теперь жить без них. Я что-то такое в итоге и написал, но понятно, что это тогда еще был прогноз на грани спекуляции, потому что на самом деле — ну просто было такое провисание, лето, отпуска, информационное затишье, а через сколько-то дней все наладилось и новости вернулись. Я не помню, какой это мог быть год — 2015, наверное. Тогда еще без новостей были только дни в межсезонье. Потом появились безновостные недели, потом месяцы, потом исчезло все; я думаю, это сделали нарочно. Вот вы возьмите подшивку советских газет, это феноменально — по ним вообще нельзя учить историю, там в один день на первой полосе механизатор, в другой — сталевар, а в это время, я не знаю, американцы высаживаются на Луне, ну или советские войска заходят в Афганистан. А в газетах этого просто нет. В «Известиях» однажды, как везде в мире принято, решили развесить в коридоре исторические первые полосы, в итоге пришлось верстать фиктивные газеты как бы из прошлого, чтобы в 1980 году на первой полосе высланный Сахаров, а в 1968 — танки в Праге. И вот сейчас мы к чему-то такому пришли, и это отдельный феномен, о котором нужно, мне кажется, думать.

Так вот, сейчас я, сидя над своими тремя колонками, написанными на этой неделе, не могу выбрать ту, с которой можно начать — ни одна из тем не дотягивает до главной. Ну, давайте в порядке очередности начнем со Жванецкого, это старая уже новость, он взял у Путина орден, украинские патриоты его проклинают, наши либералы в основном защищают Жванецкого, потому что он Жванецкий — и я тоже считаю, что такие люди имеют больше прав, чем мы с вами, и если непонятно, кто из современников главнее — Путин или Жванецкий в данном случае, — то можно считать их, по крайней мере, равными, а равные живут в других категориях, чем те, про которых мы говорим, что они продались или пошли на компромисс. Ну и забавно, что спор о Жванецком случился примерно одновременно с премьерой фильма Идова «Юморист», главный герой которого срисован в том числе со Жванецкого. И, поскольку после «Матильды» в этом смысле возможно все — я бы даже предположил, что продюсерам фильма удалось пробить указ президента о награждении юмориста, чтобы актуализировать тему советского эстрадного умеренного нонконформизма, как я его назвал в своей колонке для Репаблика.

Тайную свободу советские люди пели не с Натальей Горбаневской, а с Высоцким и тем же Жванецким. Фильмы Тарковского и спектакли Любимова, проза Трифонова и песни Окуджавы – это не было подпольем, это проходило через Главлит, это время от времени даже поощрялось какими-то наградами, и вся история крушения советского тоталитаризма – это набор аргументов в пользу умеренного нонконформизма, который на самом деле и есть чистый конформизм. При этом нельзя сказать, что скорбный труд диссидентов пропал – осваивая победные трофеи, бенефициары перестройки с удовольствием присвоили себе и диссидентскую этическую систему – в постсоветской мифологии образцами гражданской честности как раз и оказались Жванецкий с Окуджавой, а вовсе не Подрабинек и его товарищи из лагерей и психушек. Система индульгенций – «был в партии, но…» или «получал ордена, но…» – оказалась сильнее самых героических биографий.

Мы не знаем пока, кто окажется архитекторами и буревестниками новых перестроек – может быть, телеведущий Соловьев, может быть, Чулпан Хаматова, может быть, те безымянные корреспонденты RT, которых в это воскресенье не пускали на митинг защитников интернета, но едва ли ими станут те, кто сегодня рассуждает о будущих люстрациях и ищет вокруг себя агентов Кремля. Даже добрый по отношению к конформисту Жванецкому умеренный нонконформист Шендерович кажется сегодня слишком непримиримым и потому обреченным – упоенные собственной правотой люди всегда обречены, даже если они действительно правы, более того, большой удачей окажется, если конформисты-победители почувствуют необходимость считать себя наследниками Шендеровича или Михаила Светова, в противном случае не останется вообще никакого наследия гражданской бескомпромиссности наших времен. Спор о неучастии и несотрудничестве, кажущийся сейчас самым увлекательным, не имеет вообще никакого смысла – в прекрасной России будущего, кто бы ее ни строил, преуспеют совсем не нонконформисты.

Ад Сергея Лаврова: Олег Кашин о легалайзе и власти пенсионеров

Кашин.Гуру

Вторая история этой недели — тоже совсем не первополосная, ячейки «Юнармии» на предприятиях ВПК, новость такого рода, когда надо говорить — ох, они готовятся к войне, они выращивают пушечное мясо. Они наверняка готовятся и наверняка выращивают, тут особенных сомнений нет, но тут как раз можно спорить — насколько вот этот весь гламур пригоден к реальной войне, потому что одно дело экстремально отдыхать на так называемой «Гонке героев», продюсируемой, конечно, дочкой министра, и совсем другое — воевать и умирать взаправду. Я много раз сравнивал Шойгу с Ворошиловым, это единственный в нашей истории шеф военного ведомства, про которого придумали отдельный персональный культ личности. И мы помним, как бесславно как раз в условиях реальной большой войны закончилась военная карьера Ворошилова, то есть это не очень приятная для Шойгу историческая параллель.

Но я думаю, Шойгу и сам не хочет воевать — он же и не умеет, он строитель по образованию, хотя и строителем никогда не работал. По профессии он пиарщик, самопиарщик, и ему хочется ходить в красивом мундире и креститься, выезжая на парад через Спасские ворота. И я бы советовал воспринимать его экспансию — медийную, или, как с «Юнармией», молодежно-политическую именно как его личный политический проект. С этой «Юнармией» он пытается создать поколение, лояльное лично ему. В «Коммерсанте» цитируют какого-то источника, который цитирует Шойгу — «поддержать «Юнармию» значит поддержать лично меня». И это прямо такая странная история — никто больше при живом Путине не может себе позволить так открыто и демонстративно играть в такие игры. О «Юнармии» и загадке Шойгу — моя колонка для Репаблика.

Кремль зачем-то отдал (частично, но тем не менее) крайне важную для себя политическую отрасль не просто на аутсорсинг, а в руки политика, именно политика, а не военачальника (о его полководческих талантах известно только, что в армии он не служил и военного образования не имеет), человека, имеющего свои давние и более чем серьезные политические амбиции. Еще в старом МЧС на новогодних корпоративах пили за «будущего президента России Сергея Кожугетовича Шойгу», а на своей минобороновской должности он стал первым со времен Ворошилова главой военного ведомства, имеющим право на собственный культ личности, местами сопоставимый с культом первого лица. Что он собирается с этими своими амбициями делать – знает, вероятно, только сам Шойгу, но если он строит какие-то планы и в момент, как это сейчас принято называть, транзита надеется оказаться или в шорт-листе преемников, или среди людей, за которыми окажется последнее слово, массовая поддержка и персональный высокий рейтинг, очевидно, ему необходимы, и чем более серьезными они окажутся в нужный момент, тем больше у него будет политических возможностей, в том числе и для собственной игры, если вдруг в окружении уходящего Путина мнения по поводу дальнейшей судьбы власти каким-то образом разделятся. Очевидно, произойдет это не завтра, и среди избирателей (или, скажем, митингующих) две тысячи двадцать какого-нибудь года уже будет целое поколение вчерашних юнармейцев, воспитанных в том духе, что Россия, конечно, наше Отечество, но отец наш – Сергей Шойгу. Если относиться к тому, что делает российский министр обороны, именно как к его личному политическому проекту, понятной становится вся титаническая невоенная деятельность министерства (пропаганда, реклама, молодежная политика), и единственный вопрос по поводу Шойгу тоже политический – как Путин его не боится? Или боится, но ничего не может с ним сделать?

Самый отвратительный жанр — спорить о фильме, который ты не смотрел, так недавно было с «Дау», но тут совсем неприлично — фильм «Покидая Неверленд» доступен, его можно смотреть, а я не стал, да и вряд ли соберусь. Ну, просто стимула нет — все уже посмотрели, и я им верю, там очень убедительно показано, что Майкл Джексон был педофил и покалечил на всю жизнь нескольких, уже выросших, уже взрослых несчастных людей. Нет вообще оснований сомневаться, что это все — правда, я еще в девяностые, когда Джексон был жив и судился (и выигрывал суды) почему-то не сомневался, что он педофил — ну, он вообще ведь был ненормальный, и по этому поводу, наверное, весь мир имел консенсус.

То есть о педофилии мы не спорим, это неинтересно и понятно. Мы спорим об остальном — вот эта посмертная кампания по переоценке роли Джексона в мировой культуре, изъятие его из серии «Симпсонов», отказ радиостанций передавать его песни, и дальше — что еще, «Грэмми» будут посмертно отбирать, из хит-парадов исключать, из We are the World джексоновское соло вырежут,  переозвучив его силами Бейонсе? Это как с памятниками конфедератам — вдруг пришло время их сносить, кто бы мог подумать.

Запад левеет, Запад переосмысливает себя, на наших глазах происходят какие-то невероятные перемены, и наш провинциальный удел — наблюдать за ними как бы снизу вверх, права как-то спорить с теми, кто умнее, сильнее и опытнее нас, у нас, я полагаю, нет. И, кстати, во многом поэтому мы почти обречены на то, чтобы эти западные моды дойдут и до нас — вот сформируется новая гуманистическая традиция, и наши энтузиасты ее воспроизведут в дословном переводе. И тут какое-то противоречие, конечно — Запад левеет, мы смотрим на него снизу вверх, но мы ведь еще сто лет назад успели полеветь до предела, и видим сейчас свое прошлое в западных модах — это ведь мы придумали сносить памятники, мы придумали вырезать или замазывать проклятые лица на фотографиях, как в книге «Комиссар исчезает». И даже до смешного — вот сейчас на Западе мода на чайный гриб и на перловку. Оно почему-то само так получается, черт побери.

Моя колонка не о педофилии и не о Майкле, а вот об этом противоречии — возможно, неразрешимом.

Когда полтора года назад сносили памятники конфедератам, параллели тоже бросались в глаза – это ведь мы, мы первыми начали ломать сначала царей, потом Сталиных, потом немножко (а на Украине – множко) Лениных, то есть мы, наверное, можем позволить себе поглядывать на американских неофитов с высоты нашего опыта. Дело ведь не только во внешних проявлениях, причина глубже – наш реванш угнетенных меньшинств случился за сто лет до западного, и наша левая интеллигенция на сто лет старше той, которая торжествует сейчас у них, и в принципе, даже нынешнюю западную моду на чайный гриб можно интерпретировать таким образом, что если ты пошел по дороге торжества левых идей, то и пить вместо кока-колы ты станешь то же, что пили в свое время нищие и бесправные подданные той, оригинальной левой диктатуры – такие вещи почему-то всегда идут в комплекте.

И вот ⁠дальше – такое вполне взрывоопасное противоречие. Наш опыт сноса памятников ⁠несопоставимо более велик, ⁠чем американский. Наш ⁠опыт посмертного порицания, проклятия и забвения отцов, оказавшихся «не отцом, а сукою», огромен – было время, мы каждый день покидали Неверленд. При этом права смотреть на Америку с высоты нашего опыта у нас нет, потому что мы сейчас скучная периферийная автократия, интересная миру как источник разных модных угроз от «новичка» до хакеров, а вовсе не как носитель какого-то исторического опыта. Более того (и никакой иронии здесь нет, все вполне серьезно), в наших условиях передовой прогрессивный интеллектуал может быть только западником, альтернативу российскому импортозамещению и скрепам искать больше негде, так всегда было. И, заглядывая за еще полупрозрачный, но уже, кажется, железный занавес, разделяющий нынешнюю Россию и Запад, современный русский западник увидит там исчезающего комиссара, сносимые памятники и чайный гриб – его, кстати, под именем комбуча уже давно пьют московские модники.

Летал на днях в Глазго читать лекцию в местном университете, пришел раньше назначенного часа, и меня повели в библиотеку кафедры советских — она до сих пор так называется! — исследований. Ну, я вежливо туда захожу — что я, библиотек не видел, — а там такое. Все, все, все советские толстые журналы, начиная с двадцатых годов, переплетенные по три журнала вместе заботливой шотландской рукой — я бегал вдоль стеллажей и просто наугад раскрывал книжки «Красной нови», «Нового мира», «Октября», находил публикации знакомых романов и стихов, и, в общем, испытал настоящий библиографический оргазм. И как всегда бывает, когда столько всего, ты не знаешь, что именно тебе нужно. И тут — подшивка «Крокодила», и я сообразил. Я помнил номер и год, помнил страницу, я открыл, и да — там написано «Наш старый знакомый Олег Кашин». Это 1990 год, мне десять лет, я участвую в читательском конкурсе, в котором даже призов нет — только упоминание в журнале. Я ждал этого номера, но в киосках его разобрали, а потом я пошел с кузеном в цирк, и у дядьки в соседнем ряду увидел этот журнал. Попросил посмотреть, увидел там себя, вернул журнал дядьке — все, больше я его не видел. И когда через тридцать лет в шотландской библиотеке ты видишь тот журнал со своим именем, который ты не мог найти тридцать лет назад — ну, фантастика же. И хорошая примета, мне кажется.

Это программа «Кашин. Гуру», я Олег Кашин. Мы встретимся через неделю на Дожде, всего доброго.