Кашин и морской бой: керченская шизофрения, новое победобесие и прекрасная Россия будущего без Брилева и Долина

Столкновение в Керченском проливе — бесспорное событие недели, и, конечно, первая мысль была, когда я это увидел — «началось!» — а вторая — собственно, что началось. Три месяца назад вспомогательные суда украинских ВМС уже заходили в Азовское море под Крымским мостом, заходили спокойно, российская сторона даже предоставила им своего лоцмана, а потом было довольно интересное интервью командира этого похода, украинского капитана первого ранга, который рассказывал, что, запрашивая российскую сторону, он сказал не как положено — «прошу разрешения пройти», а «планирую пройти», чтобы никто не подумал, что он признает российскую принадлежность Крыма, пролива или моста. И еще он рассказывал, что в принципе украинцы были готовы к конфликту с российскими пограничниками, поэтому оружие у всех моряков было заряжено, и были готовы пожарные рукава, на случай, если русские полезут к украинцам, не стреляя — то есть, чтобы тоже не открывать огня первыми, украинцы планировали смывать российских пограничников сильной струей воды, то есть готовились серьезно, но, повторю, все прошло настолько спокойно и мирно, что даже наши патриоты, по крайней мере, некоторые, говорили, что Россия стерпела плевок Порошенко, прогнулась и все такое.

Когда история повторилась на этой неделе, все уже было не мирно и не спокойно, и именно сочетание прошлого неожиданного спокойствия и нынешнего неожиданного конфликта дает вот этот эффект — как его назвать, комический, трагикомический? Ну, помимо прочего, тут ощущение, что все понарошку, потому что это больше похоже на игру, в которой тебе говорят «замри», ты замираешь, и только в этот момент узнаешь, кто ты сегодня, военный враг или уважаемый партнер. Впрочем, этими правилами игры описывается все военное четырехлетие, и то, что украинцы объявили у себя военное положение только сейчас, только добавляет шизофреничности всему, что мы видим — то есть когда были котлы лета 2014 года, и когда реальная российская армия била реальную украинскую армию, это была не война, а когда остановили три, ну, грубо говоря, корыта — это война, но тоже какая-то странная война — военное положение да, но в остальном все по-прежнему, работает российское посольство в Киеве, работает украинское в Москве, и, право слово, тут трудно не поверить нашему Белковскому, который постоянно намекает, что Москва всеми своими усилиями поддерживает Порошенко — случившееся в Керченском проливе действительно похоже на предвыборный подарок украинскому президенту, и это позволяет не искать ответа на вопрос, кто все-таки виноват, Украина или Россия — гораздо понятнее все выглядит, если считать это столкновение плодом общих совместных усилий. Да и, наверное, это же относится ко всем этим четырем годам. То самое «виноваты обе стороны», над которым поначалу было модно смеяться.

Дом престарелых блогеров: Олег Кашин о простом отношении к телеграм-заказухе В новой колонке Олег Кашин размышляет о расследовании «Проекта», посвященном политическому заказу в Telegram, пос...

Символом украинской или донецкой, как правильно, войны стоит считать донецкий аэропорт — там воевали Моторола и Гиви, там воевали украинские «киборги», там стрелял актер Пореченков, туда ехал рэпер Хаски, и чуть ли не все самые впечатляющие военные фотографии и видео из Донбасса — они оттуда, из аэропорта, битва за который шла почти год, и выглядела так эффектно, что мало кто задумывался — что это такое вообще. Вокруг постоянно что-то меняется, зрады, перемоги, минские соглашения, затишья, обострения, а в аэропорту, который по бумагам уже к тому времени был отписан ДНР, каждый день вооруженные люди стреляют друг в друга просто для того, чтобы стрелять, то есть, чтобы существовало такое место, в котором всегда идет война, которая никому вокруг не мешает. И когда — уже не вчера и не на этой неделе, — начали нагнетать, что вот, теперь главное пространство конфликта будет в Азовском море, все почему-то так встревоженно заговорили — да, да, Азовское море, ну и на этой неделе нам дали повод еще раз на это море посмотреть через Крымский мост — ну все, война. И у меня версия — а если это второе издание аэропорта, то есть да, война, но такая, которая никому не мешает и влияет только на медийное восприятие? В моей колонке для издания Репаблик на эту тему есть оборот «жидкий аэропорт» — конечно, это отсыл к Сорокину и «жидкой матери», но наша реальность давно уже из пелевинской превратилась в сорокинскую — а о пелевинском измерении Керченского пролива я тоже вспоминаю в своей колонке, вот она.

Азовское море – самое удобное пространство для самого зрелищного политического рестлинга, жидкий аэропорт. В Азовском море, как и в Донецком аэропорту, тоже можно воевать хоть всю жизнь вне зависимости от того, что происходит в окружающем мире. Крохотный в масштабах Мирового океана водоем, который и настоящим-то морем никто никогда не считал, принадлежит только России и Украине, и ничьи третьи интересы не будут задеты, даже если завтра вся поверхность Азовского моря загорится и начнет полыхать синим пламенем. Логистический и туристический потенциал Азовского моря крайне невелик в сравнении с политическим, и первыми это поняли российские политтехнологи 15 лет назад, когда в рамках предвыборного продвижения блока «Родина» (ее создали при участии Кремля для отъема голосов у считавшейся тогда опасной КПРФ) был устроен довольно опереточный, но формально вполне серьезный территориальный спор с Украиной из-за острова Тузла в Керченском проливе. Остров когда-то был косой, торчавшей из кубанского, то есть российского берега, а при разделе пролива Тузла, уже бывшая островом, досталась Украине, и перед выборами 2003 года лидер «Родины» Дмитрий Рогозин выступил с инициативой воссоединить бывшую косу с родным берегом с помощью дамбы, которую начали строить в самые пиковые предвыборные месяцы. Поскольку за «Родиной» стоял Кремль, то в территориальном споре на стороне Рогозина выступали и российские официальные лица, включая премьера и министра иностранных дел и, что важнее, федеральные телеканалы – кто смотрел телевизор той осенью, тот помнит ежевечерние сводки с Тузлы и Рогозина с лопатой, лично восстанавливавшего российский суверенитет над драгоценным островом. Дмитрий Киселев, работавший тогда на Украине, собирался вместе с Олегом Куликом (откуда Кулик – а на «Родину» ведь работал Марат Гельман) ставить мюзикл «Тузла» о любви украинской девушки и российского экскаваторщика, все было очень драматично. Но потом выборы прошли, дамбу забросили, так и не достроив даже до нейтральных вод, территориальный спор заглох, а сейчас он вообще кажется чем-то доисторическим, потому что в Тузлу теперь вбиты сваи нового Крымского моста, в каком-то смысле родственного той давней рогозинской дамбе, а Рогозин теперь работает в «Роскосмосе» и спорит с американцами о Луне.

И выглядит все теперь так, словно кто-то нашел запылившуюся папочку 2003 года с наработками технологов «Родины» по поводу Керченского пролива, а потом долго сидел, склонившись над картой. Тут, наверное, требуется уточнение, где эта папочка хранилась пятнадцать лет и где ее нашли – в Кремле или на Банковой, но эта география – последнее, что может иметь значение. Степень братскости наших народов – тема сейчас опасная и неразрешимая, но что бесспорно – что политтехнологическая история у постсоветских России и Украины общая, писали ее во многих случаях одни и те же люди.

В Петербурге дети в школе писали письмо папе на фронт, то есть учителя им предложили вообразить, что папа воюет с немецко-фашистскими захватчиками, и, может быть, даже уже погиб — и надо рассказать ему, как обстоят дела дома, и о чем думает ребенок. Женщина, которая написала об этом пост, с которого начался скандал, пишет, что ее дочка после первой же строчки разрыдалась, а петербургские чиновники в комментарии «Фонтанке» отвечают на это, что хорошо, что расплакалась — значит, вы воспитали дочку настоящим человеком. Такие сюжеты появляются в нашей жизни уже довольно давно и регулярно, и я сам в начале десятых написал несколько текстов по поводу того, что у нас принято называть победобесием, то есть по поводу вот этого культа войны и победы, который, и я на этом настаиваю, не имеет вообще ничего общего с тем, что было в Советском Союзе — там бы никому не пришло в голову вообще ничего из того, что в порядке вещей сейчас. Тогда пели «Мой милый, если б не было войны», а не «Можем повторить». И, кстати, о генезисе вот этого реваншизма — я как раз на днях разбирал старые фотографии и нашел, я не помнил об этом, фотографию 2007 года, магазин «Республика», модный в то время новый книжный, совсем не мракобесное учреждение, вывесил к 9 мая свой собственный плакат с флагом над рейхстагом и слоганом «Всем показали» — то есть это тогда уже зрело, и не в самых отсталых кругах.

Так вот, я давно сформировал свое мнение по поводу вот этого гипертрофированного и истеричного культа войны, который есть в России, много об этом писал, и история с письмами на фронт, по идее, для меня задачка на полчаса — ну, понятно, что об этом можно написать. И я сел, стал писать, и вдруг понял — то, что ты писал в 2013 году, не имеет смысла писать в 2018-м, и дело не в погоне за оригинальностью, а в том, что если ты пять лет назад бегал и кричал — так нельзя! А остальные тебе так вяло отвечали — ну почему нельзя, можно же,  — то время работает на них, и чем больше времени проходит, тем весомее делается это «можно», и тем менее убедительно твое «нельзя».

Я люблю выражение про стилистические разногласия, и сам чаще всего именно их и испытываю по отношению к тому, что мне не нравится в российской политике — стилистические, не принципиальные. И как-то с годами понял, что стилистических разногласий недостаточно для яростного противостояния и вообще сильных эмоций. Люди исповедуют этот культ, он для них важен, они его приняли — и ни у меня, ни у вас нет права дергать их за рукав и говорить — эй, срочно перестань, будь как я. Никто не обязан быть, как я.

Я начал писать про эти письма с фронта и понял, что мне скорее все равно, то есть — если люди хотят их писать, путь пишут, и если трагедия, а война была одной из двух наших национальных трагедий в прошлом веке наряду с большевизмом, — если трагедия, уйдя в прошлое на несколько поколений, превращается в комикс, в сказку — это тот же принцип, по которому стоящие книги однажды перекочевывают в детскую, и глупо, потрясая томиком Андерсена, спорить с его нынешними читателями, что те сказки писались для взрослых и содержат множество политических и эротических аллюзий. Наверное, так.

Это, наверное, такая очередная версия сменовеховщины, но эта сменвеховщина кажется мне сейчас неизбежной — и вот на примере военного культа я ее формулирую в колонке для Репаблика.

Конструирование нового военного мифа и нового военного культа, разумеется, было авантюрой. Более того, эта авантюра была безнравственной по отношению к прошлому, к исторической памяти, к обществу; миллионы погибших и общенациональная травма, пережитая всего лишь несколько десятилетий назад, все-таки не очень годятся для идеологического эксперимента, какие бы цели он ни преследовал. И те первые эпизоды, в которых можно было разглядеть будущее торжество глянцево-пропагандистской версии войны – первая георгиевская ленточка, повязанная на собачий поводок или на бутылку водки, первая детская пилотка или гимнастерка, первый стикер «Можем повторить» – все это заслуживало возмущений, критики и споров. Но актуальность любого спора конечна, и если спор проигран, это тоже становится историческим фактом – уже настоящим, а не фейковым.

Само слово «победобесие» было, может быть, уместно в конце нулевых или начале десятых, когда культ только складывался, теперь же употреблять его всерьез – примерно то же самое, что и говорить «кровавый режим», то есть можно, наверное, но не поймут. Даже жалобы на школьное «письмо папе» кажутся вымученными – такие вещи могли возмущать всерьез лет пятнадцать назад, а сейчас-то чего – с этим уже выросло целое поколение, для которого путинский культ Победы по факту стал самым бесспорным и незыблемым. Чтобы оспаривать его, теперь нужно спорить не с чиновниками из РВИО, а с этим поколением, доказывая ему, что и на «Бессмертный полк» оно ходило зря, и «Спасибо деду за победу» говорило неискренне, и впустую плакало, сочиняя в четвертом классе «письмо отцу на фронт». То есть да, ничего невозможного в этом нет – оспорить можно все, и убедить людей можно в чем угодно, просто стоит понимать, что по мере того как сконструированный в нулевые новый культ врастал в общественное сознание, борьба с этим культом стала равноценна борьбе с обществом. Культ придумывали циники, но, как всегда бывает, в какой-то момент он сделался достоянием честных масс, неотъемлемой и важной частью их жизни. Поп-артисты в гимнастерках, кино типа «Мы из будущего», всякие вот эти детские ритуалы вроде пресловутых школьных писем – да, это неимоверная пошлость, но кто имеет право избавить общество от этой пошлости? Заменить «Мы из будущего» на «Прокляты и убиты» можно только насилием, и это будет огромная коллективная травма для всех, кто в последние пятнадцать лет носил георгиевские ленточки, а потом ходил на «Бессмертный полк», и выбор тут – или терпеть пошлость «победобесия», или бороться с нею, уговаривая общество травмировать себя непонятно во имя чего.

Алексей Навальный вернул нам 2011 год, опять призывает голосовать за любую другую партию, то есть уже не совсем за любую, а именно за ту, за тех кандидатов от КПРФ, ЛДПР или еще от кого-нибудь, за которых он скажет. И это, конечно, странная идея, потому что последние региональные выборы, на которых было беспрецедентно много таких историй, когда буквально деревянные манекены выигрывали у действующих губернаторов — эти выборы показали, что люди и сами иногда справляются с задачей голосовать за любую другую партию, и идея Навального выглядит как попытка такого фейсконтроля на эту тему, что уже смотрится довольно дико по сравнению с 2011 годом.

И пока я думал, что об этом можно написать, у Путина случился съезд Народного фронта, об этом съезде я узнал из кремлеботовских телеграм-каналов, о которых мы еще поговорим, ну так вот — ОНФ в очередной раз оживили, переформатировали, снабдили приличным человеком Нютой Федермессер, ну и снова — тоже, между прочим, как в 2011 году, когда народный фронт создавали, это выглядит тоже как попытка создать новую «Единую Россию» взамен испорченной. И это перекликается с идеей Навального — все, оказывается, топчутся где-то там, на уровне семилетней давности, и все смутно хотят что-нибудь придумать, чтобы политическая система в России была как-то — ну, поживее, что ли. И вот именно здесь возникает надежда — ни у тех, ни у других ничего не получится, и еще сколько-то лет мирной жизни нам обеспечено. Такие маленькие политические радости — а больших, пожалуй, уже и не надо. Об этом моя колонка для Репаблика.

То есть и Навальный, и ОНФ, каждый по-своему, противостоит «Единой России», которая, строго говоря, никогда не обладала собственной субъектностью, оставаясь полувиртуальным подразделением власти как таковой и отстойником для аппаратчиков, которым не нашлось места в реальной системе власти. Если общими усилиями именно эта ложная мишень станет главной точкой приложения и протестной активности, и внутриноменклатурной борьбы – что ж, у нас впереди еще сколько-то лет относительной политической стабильности.

Смеяться над одновременным возвращением Кремля и навальнистов в 2011 год при этом не стоит. И те, и другие, очевидно, понимают, что заведомо имитационная российская партийная система себя изжила, и каждый делает, что положено – Навальный ищет слабые места системы, Кремль – страховочные механизмы на случай кризиса, но прорывных идей нет ни там, ни там. Самый впечатляющий опыт протестного голосования, когда люди даже без подсказок от оппозиции выбирали буквально кого попало в Хакасии, Владимире, Хабаровске, Приморье, формально располагает к тому, чтобы считать именно стихийное недоверие масс региональным властям самым очевидным направлением политической борьбы, но такая борьба ни на что не вдохновляет, и символом ее остается невыразительный юный коммунист Коновалов, жалобно спрашивающий своего предшественника, как правильно руководить Хакасией.

Я стараюсь не комментировать историю с Сергеем Брилевым — у меня никаких паспортов, кроме российского нет, но тоже ведь живу в Великобритании, и было бы странно, если бы я кого-нибудь по этому поводу обличал. Но тут побочная сюжетная линия — с Навальным о Брилеве поспорил Антон Долин, ну и Навальный заодно и на Антона Долина напал и обозвал его холуем, потому что он работает в той же конторе, что и Брилев, ну и что, что кинокритиком — все равно холуй.

Я Антона Долина совсем не фанат, но вот вам такая наглядная история. Мы понимаем, что в так называемой прекрасной России будущего не будет Сергея Брилева — его не расстреляют, наверное, но отовсюду уволят и прогонят ко мне в Лондон, дурную траву с поля вон. Теперь еще одна новость — в прекрасной России будущего не будет и Антона Долина. В прекрасной России будущего, насколько понимаю, вообще много, кого не будет вплоть до отметившего на этой неделе свой юбилей моего любимого Гребенщикова — он тоже ведь спорная фигура, с Бастрыкиным общался, с Сурковым, еще с кем-то. И вот получается, что в прекрасной России будущего не будет слишком многих, а будут только эти прекрасные подростки, которые во время митингов залезают на фонарь. Насколько прекрасна такая Россия будущего? Я, будем считать, не знаю. Это программа Кашин. Гуру, я Олег Кашин, мы встретимся через неделю на Дожде, всего доброго.