Кашин и погром двух спутников: показательный процесс Мамаев-Кокорин, новое извинение перед Кадыровым, а православный афонец оберегает Питер

Герои недели — Павел Мамаев и Александр Кокорин. Я тот еще футбольный эксперт и болельщик, но не пугайтесь, мы не о футболе. Это такой редкий для России абсолютно конвертируемый таблоидный сюжет, что-то вроде дела О. Джея Симпсона, и в моей колонке, которую мы сегодня еще будем цитировать, я называю эту историю островком нормальности в российском медийном и политическом безумии, потому что, в отличие от всех остальных безумных сюжетов, она лишена какой-либо чисто отечественной специфики, и если будут снимать кино, то его можно продавать в любую страну, тут нет никакого «вы же понимаете» — зазнавшиеся звезды спорта устроили дебош, совершили преступление, и общество, затаив дыхание, следит за их судьбой.

И тут я еще раз оговорюсь — ни я не болельщик, ни многие из вас. Для нас это медийная картинка — яркая, мощная, какая угодно. И вот именно в медийном сюжете случился перелом, я полагаю, на третий день скандала. То есть Мамаев и Кокорин — давние герои скандальной хроники. Все помнят, как они пьянствовали в Монако после вылета российской сборной с чемпионата Европы, ну и когда следишь за этими делами краем глаза, особенно не задумываешься — ну да, два вот таких обнаглевших мажора, любить их не за что, и когда доиграются, жалко их не будет.

И этим летом, когда такие, как я, болели за Дзюбу и Акинфеева, казалось очень логичным, что вот этих двоих — Мамаева и Кокорина — в сборной нет, потому что этот большой стиль с шампанским за полмиллиона противоречил тому большому стилю, за который мы болели — сборная-2018 была про самопожертвование и такое извиняющееся выражение лица, типа вы в нас не верили, мы в себя тоже, но посмотрите — стараемся. За вас, для вас. Это сработало. И двое парней с шампанским за полмиллиона были там лишние, им не было места в этом общенациональном счастье, которое мы пережили летом. Мы их не любили, их не за что было любить.

И вот сейчас по мере развития сюжета с их дебошем — во-первых, да, понятно, что мы сейчас убеждаемся, что не любили их правильно, а во-вторых — и это самое интересное. И, как я уже сказал, где-то на третий день истории про Мамаева и Кокорина в ней произошел такой очевидный перелом. К вечеру четверга средневзвешенная точка зрения либеральной общественности —извините за это выражение, но куда ж без него, — средневзвешенная точка зрения стала такой, что, конечно, это безобразие, но самое большое безобразие — это показательный процесс над Мамаевым и Кокориным, их превращение в абсолютных антигероев, травля, если уместно это слово, и вообще давайте их простим, отпустим и забудем. Я за последние сутки — именно сутки, не дольше, — прочитал уже много текстов и высказываний в таком духе, и я даже не могу сказать, что с ними не согласен. В конце концов, я много раз говорил, что российской тюрьмы нельзя желать никому и никогда. Еще говорят, что с их помощью нас отвлекают от Чепиги с Мишкиным и от пенсионной реформы — это более спорно, но это тоже популярная точка зрения. В телеграм-каналах пишут, что Кремль рад обрушившемуся на него медийному счастью. А если Кремль рад, то понятно, что оппоненты Кремля рады быть не должны.

То есть да — важно понимать, что главный источник всех, ну или почти всех, высказываний в защиту Мамаева и Кокорина — это официальная точка зрения по отношению к ним. Двухмесячный арест, постоянные передачи по телевизору, посвященные им, комментарии официальных лиц, торжество полицейских чиновников, которые теперь тоже ходят с канала на канал и рассказывают всякие процессуальные подробности про Мамаева и Кокорина. И здесь Мамаев и Кокорин вообще теряют субъектность, всем на них плевать, это уже чистый рефлекс — если федеральные телеканалы против них, то люди, недовольные властью, должны быть за. Слишком многие у нас живут по этому двоичному коду, но в обычных — политических — сюжетах он не так бросается в глаза, а тут прямо мигает красная лампочка. И главный вывод здесь действительно не про футбол — люди, блин, как же легко вами манипулировать.

А в остальном — да, это такой очень конвертируемый и понятный на любом языке общечеловеческий сюжет. И об этом моя колонка для издания Репаблик.

Россия здесь – Запад. В этом сюжете, в отличие от всех остальных, нет вообще никакой сугубо российской специфики, и немногие местные особенности удачно нейтрализуют друг друга: люди, которых избивали Мамаев и Кокорин, по совпадению оказались не совсем простые, то есть в любом случае не будет ситуации, когда потерпевший беззащитен перед правонарушителем со связями. Связи тут есть у всех, все участники сюжета принадлежат примерно к одной социальной группе и при этом не отягощены никакими политическими излишествами. Это редкий по российским меркам случай, когда нельзя заранее сказать, чем все закончится – посадят ли кого-нибудь, сломают ли жизнь и карьеру, кто победит, а кто останется в дураках. О случившемся можно свободно спорить по телевизору безо всяких умолчаний, запретных слов и имен.

В сценарии, который наверняка кто-нибудь напишет по мотивам этой истории, русские имена можно будет менять на английские, французские, немецкие, какие угодно – и больше не менять ничего. Историю о Скрипалях не экранизируешь так, чтобы Скрипаль и его отравители были французами. «Кремлевского повара» Пригожина не сделаешь немцем или англичанином – это абсолютно локальный тип, намертво привязанный к реалиям Российской Федерации. Владимира Путина не впишешь в «Осень патриарха» – даже Маркесу не пришло бы в голову как-то обыгрывать словосочетание «не более двух сроков подряд», это тоже наше фирменное и эксклюзивное. У нас сейчас вообще все фирменное и эксклюзивное, все на особом пути – все, кроме, черт побери, вот этой глупой и трагической истории с пьяными футболистами, избивающими случайных людей. И при всей его чудовищности и отвратительности сюжет с Мамаевым и Кокориным на общем фоне российских новостей превращается вдруг в островок нормальности, в то, может быть, единственное звено, связывающее Россию с остальным миром не как сторону конфликта, а как полноправную его часть – культурную, медийную, человеческую. И это действительно делает всю историю с дебошем футболистов вполне жизнеутверждающей – если мы хотя бы в этом Запад, то наверняка и во всем остальном. Не будет войны, не будет железного занавеса, вообще не будет ничего плохого. Мы нормальные.

С родителями к Кадырову! Как традиция извинений встала в ряд заезженных анекдотов

Кашин.Гуру

Смена власти в Петербурге — одного уроженца Баку из средне-ближнего круга Путина заменили другим уроженцем Баку из того же круга. Новый хозяин города Беглов так похож на прежнего — Полтавченко, — что это неизбежно порождает слухи, что Беглов человек временный, и что на выборы от власти пойдет кто-то другой, более яркий и весомый.

Это, конечно, совсем ерунда, которую опровергает в том числе и семилетнее правление Полтавченко — действительно слабейшего и бессмысленнейшего из всех постсоветских руководителей Петербурга, — который вообще ничем не был хорош и точно не был ярок, но продержался в своем кресле большую часть десятых годов. И новый, конечно, тоже продержится, и когда говорят — мол, а он же уже был врио губернатора пятнадцать лет назад, а на выборы на пошел, пошла Матвиенко — так извините, он пятнадцать лет назад был замом Яковлева, и когда Яковлев ушел, временным губернатором абсолютно законно и логично стал Беглов. А сейчас он пришел совсем другой дорогой — не снизу, а сверху, как федеральный эмиссар, и конечно, и на выборы тоже поведут его, тут вообще нет никаких поводов для сомнений.

Ну и, в общем, черт с ним — я нарочно поминаю черта, потому что, как правило, он всегда сидит за пазухой у всех показушных набожных верующих, а Беглов, как и Полтавченко — афонец, то есть представитель фракции таких прямо православных фундаменталистов во власти, от которых, наверное, и Христос пришел бы в ужас — а они потащили бы его распинать, потому что он говорит какие-то антигосударственные вещи и вообще подозрительный. Но действительно, черт с ними, с губернаторами, главные же герои этого сюжета не они, а город.

И я помню, как сидел в какой-то кофейне возле Казанского собора и давал письменное интервью уральскому сайту, отвечал на вопросы, поглядывая в окно, и писал что-то, как мне казалось, умное. И дошел до вопроса, какой город в России кажется мне самым европейским. Начал писать, что, конечно, это мой родной Калининград, а потом еще раз посмотрел в окно — ну какой Калининград, о чем мы вообще. И закончил фразу тем, что самый европейский — конечно, Петербург, впрочем, и самый русский тоже он.

И, конечно, когда вот этот самый европейский и самый русский город переходит из рук Полтавченко в руки Беглова — это грустно, особенно на фоне того, как «похорошела Москва при Сергее Семеновиче Собянине» — из Москвы-то да, на глазах сделали что-то даже не европейское, а мировое, а тут наоборот, казаки, Милонов, мост Кадырова и барельеф Мефистофеля сломали.

И тут есть какое-то противоречие, а какое — вот о нем я написал колонку для Репаблика.

Какой бы удручающей ни казалась эта перспектива, Петербургу, скорее всего, уже не к чему готовиться – эпоха Александра Беглова началась и продлится гораздо дольше, чем предвыборное межсезонье. И если Беглов кажется сейчас слишком похожим на Полтавченко (зато без вериг и, как уже было сказано, монтажник-высотник) – может, и неплохо, потому что ждать перемен в наших условиях с некоторых пор рискованно. Дефицит нового, так возмущавший когда-то, давно исчез, но все перемены в диапазоне от присоединения Крыма до пенсионной реформы не на всех производят положительное впечатление, и если дефицитом стала стабильность – может, и неплохо, что Петербургу достанется именно она.

Положение Петербурга в путинской России двусмысленно. Бесспорно, что это уже не «великий город с областной судьбой», каким был позднесоветский Ленинград, но и столичность Петербурга во многом преувеличена – Москве он не равен и вряд ли будет. Москва – это пространство вокруг Кремля, и спокойствие и благополучие этого пространства есть вопрос политический и стратегический. В Петербурге Кремля нет, и столицей он становится только на время, когда в городе происходит что-нибудь важное с участием Путина. В этом смысле конкурент Петербурга не Москва, а Сочи (и, кстати, все недавно видели, как иногда строятся отношения городских властей с сочинцами – довольно грубо). Политический вес губернатора Петербурга прямо зависит от количества путинских дней в году, а в свободное от Путина время Петербург остается, если не обыкновенным городом, все-таки он сам по себе великий, но, по крайней мере, частью однородной замкадной России, которой не нужно ни столичное благоустройство с развлечениями, ни политически значимый губернатор.

Конечно, до весенних выборов мы еще много раз услышим, что Петербург вот-вот возглавит какая-нибудь значительная фигура из самого ближнего круга Владимира Путина, ну а потом Александр Беглов посмотрит, кто из статусных петербуржцев раньше всех поверил в его губернаторство – и это опять окажутся люди формата Виталия Милонова, которые и станут лицом наступившей в городе эпохи.

И такая грустная с моей — но, видимо, только с моей, не с вашей, — точки зрения история, закрылся сайт «Спутник и погром», то есть, правильнее сказать — окончательно закрылся, потому что последние месяцы он существовал в таком мерцающем виде, обновлялся редко и по мелочам, ну и, кто следит, тот давно заметил, что давно не было никаких резонансных публикаций, плакатов, информационных поводов, связанных с этим сайтом.

И люди, которые считают неприемлемым само слово «национализм», могут сейчас, конечно, радоваться, а мне, человеку, который и рекламировал этот сайт на стадии запуска, и потом писал для него, нужно, видимо, повторять известную присказку «когда пришли за националистами, я молчал». Потому что, даже когда исчезает медиа, неприятное лично вам, это значит, что пространство свободного высказывания делается меньше, делается бледнее, делается более плоским, и радоваться тут вообще нечему.

Я, прощаясь с этим сайтом, посмотрел, что я писал о нем в разные годы — постоянно приходилось защищать его от атак всяких милых людей, которые ненавидели «Спутник и погром» сначала за фашизм, потом за Крым и Донбасс, потом просто так, или даже за то, что основатель сайта Егор Просвирнин недостаточно строен. Осенью 2013 года я в Европарламенте выступал на каких-то слушаниях вместе с основателем постсоветской Литвы Витаутасом Ландсбергисом, которого я очень ценю, и с которым вот там познакомился, и он — осенью 2013 года, — говорил, конечно, что Россия хочет завоевать всю Европу, потому что русский патриотизм всегда сопряжен с экспансионсистскими устремлениями, а я спорил с ним — да вы отстали от жизни, вы просто не знаете, что такое «Спутник и погром», сейчас русский национализм — против Путина, и его цель — освобождение России, а вовсе не захват вашей Литвы. Кострома в руинах, зачем нам Вильнюс? Мы договорились, что я пришлю ему несколько статей со «Спутника», я прислал, он не оценил, а прошло полгода, и «Спутник и погром» стал таким флагманом «русской весны», собирал деньги на оружие — и все помнят даже фирменный БТР «Спутник и погром», и знаменитые плакаты «Спутника», которые до той весны были частью интернет-культуры, виртуальной сущностью, той весной материализовались в Славянске, плакат «300 стрелковцев» висел на въезде в город.

Если бы Егор Просвирнин сам вел эту войну, я не знаю, как бы сложилась судьба сайта. Но войну вели другие люди. Фраза из интервью одного из этих людей, Александра Бородая — «Чепушилин» с пометкой в скобках (смеется) для меня стала символом того, что Егор на начальном этапе романтически называл республикой свободных людей с оружием. Не бывает свободы там, где берется за дело Владислав Сурков. На выходе всегда торжествует очередной «Чепушилин». «Спутник и погром» поставил на них, и поражение было делом времени, и время пришло сейчас. Но, как говорится — не говори с тоской «их нет», но с благодарностию — «были». Я для «Спутника и погрома» ездил в Крым в дни его присоединения к России, ездил в Донецк за пять минут до войны, это были мои последние в жизни репортажи, и, может быть, лучшее, что я писал в этом жанре, в котором работал много лет, а Егор Просвирнин оказался, по крайней мере, одним из лучших редакторов, с кем мне приходилось работать — а работал я примерно со всеми.

Пять лет назад на тогдашнем «Слоне» у меня была статья «Егор нашего времени». Сейчас на том же сайте, который называется «Репаблик» — прощание со «Спутником и погромом».

«Спутник» и появился на волне признания либеральными вождями Болотной права национализма на существование — на пике протестов зимы 2011-12 года люди, которые раньше вздрагивали от самого слова «национализм», начали понимать Навального, ходившего когда-то на «русский марш» — существует довольно большая социальная группа, не любящая Путина не за то, что он разгромил старое НТВ и отобрал у Ходорковского ЮКОС, а за привилегии Северному Кавказу, за миграционную политику и 282-ю статью. Той протестной зимой лидеры «креативного класса» с любопытством приглядывались к людям, выходившим на площади с черно-желто-белым флагом, и некоторые из них — Александр Белов-Поткин, Владимир Тор, Константин Крылов, — даже выступали на больших митингах с той же трибуны, на которой стояли Борис Немцов и Ксения Собчак. Но националистический олдскул либералов отпугивал, потому что, допустим, Поткина на трибуне еще можно стерпеть, но шаг в сторону от него, и видишь уже каких-то родноверов в медвежьих шкурах, скинхедов и ветеранов общества «Память». Запрос на национализм с чуть более человеческим, точнее — с чуть более понятным креативному классу лицом, — не был тогда проартикулирован, но что он существовал — это доказывает успех «Спутника и погрома» в 2012 году, когда за несколько месяцев паблик, возникший в соцсетях, превратился в настоящий большой сайт с постоянными авторами, гонорарами, подписчиками и даже собственным ток-шоу на YouTube, а Егор Просвирнин — в героя «Афиши», НТВ и «Дождя». И хотя людей, вслух и громко говоривших о неприемлемости такой идеологии, хватало на каждом этапе, «Спутнику и погрому» это не вредило — в конце концов, кому-то и Навальный нацист, а выдающийся дизайн плакатов и качественные, написанные хорошим языком дискуссионные тексты оказывались сильнее предрассудков.

Сейчас это звучит как полуфантастическое предание из позапрошлой жизни, и так на самом деле и есть — 2013 оказался последним довоенным годом.

Когда москвичи приезжают в мой родной город Калининград, они ждут какого-то классического европейского города, в котором все говорят по-русски — ну, если не Праги, то Львова, — а видят хрущевочную Сызрань, над которой возвышается бетонная коробка недостроенного обкома КПСС. И это первое впечатление уже не перебьешь никакими кусочками старой Германии, которые в Калининграде, конечно, еще остались, хотя их сейчас все меньше и меньше с каждым днем.

Этот недостроенный обком, стоящий практически на месте снесенного советской властью в конце шестидесятых королевского замка — настоящий символ советского Калининграда, и я, как многие мои земляки, всегда мечтал, чтобы его когда-нибудь снесли, потому что — ну, он объективно ужасен.
Потом я стал его встречать в западных альбомах по советскому модернизму, который сейчас уже, видимо, окончательно вошел в моду, и калининградский «дом советов» — это, оказывается, настоящий шедевр брутализма, и как-то жалко его сносить. Но, строго говоря, его всегда кому-то было жалко, иначе бы его снесли. Но вот он стоит брошенный, летом, когда был футбол, на нем даже нарисовали окна, чтобы гости чемпионата не думали, что это пустое здание. Сейчас эти окна начали, конечно, облезать — дожди. Ну и новость — губернатор Алиханов хочет перевезти в это здание свое правительство, и, зная, как сейчас российская власть ведет себя в инфраструктурных проектах — потратит кучу денег, не уложится в дедлайны, но все построит, — я прямо верю, что Алиханову удастся доделать здание и переехать. И это будет такая интересная точка невозврата в том смысле, что все, никакого уже Кенигсберга, никакой Европы — Калининград навсегда, вот такой обычный российский город с огромным обкомом в центре. Как к этому относиться, я не знаю. Такой, в общем, девиз нашей программы. Кашин гуру, встретимся через неделю на Дожде, всего доброго.