Кашин и план до 2091: второй приговор для Улюкаева, участь Серебреникова для Пескова и Россия без Навального и Макаревича

Полтора месяца назад мы отмечали (то есть на самом деле не отмечали) столетие большевистского переворота, и эта дата открывает такой огромный исторический календарь — теперь до самого 2091 года мы обеспечены поводами для вдумчивого разговора о нашем прошлом в виде столетних юбилеев разных важных событий. Совсем скоро исполнится сто лет Красной армии, потом будет сто лет СССР, потом сто лет коллективизации, столетие большого террора, войны и победы, полета Гагарина и так далее — в общем, тематический план моих колонок расписан на семьдесят лет вперед.

И такая очень яркая дата из этого большого календаря — столетие советских карательных органов, и, что еще интереснее, нынешние российские силовики тоже считают 20 декабря 1917 года датой своего корпоративного рождения. Это немного странно, потому что столетняя история чекизма — наследие такого рода, которое, если уж оно тебе досталось, лучше лишний раз не доставать из пыльных шкафов, и в эти дни как раз по поводу наследия была такая своеобразная полемика, в которой, с одной стороны, выступил директор ФСБ Александр Бортников, давший специальное интервью «Российской газете» на тему преемственности чекистской истории, что вот, как они когда-то ловили белогвардейцев и троцкистов, так и теперь ловят террористов и экстремистов. А с другой стороны в этой полемике участвовали, кажется, все остальные, для которых столетие ВЧК — дата вполне однозначная без какого-то повода ее праздновать. Я тоже, конечно, стою на второй, античекистской точке зрения, но, в отличие от Марии Алехиной, не готов приветствовать лубянское ведомство лозунгом «С днем рождения, палачи!» — если уж ранжировать российских силовиков по степени их ужасности, то первые места, я думаю, будут делить МВД и ФСИН, самые надежные поставщики самых жутких и самых страшных историй типа той казанской бутылки шампанского или каких-то тюремных пыток. А с ФСБ ассоциации другие — это действительно лучшее, что есть сегодня у российского государства, самая надежная, почти всемогущая структура, у которой, наверное, просто нет потребности запытывать людей до смерти, самоутверждаясь таким образом — зачем самоутверждаться, если ты и так знаешь себе цену? Контактов с этим ведомством у меня в жизни было совсем немного (и нет, меня никогда не вербовали), и могу сказать, что все воспоминания об этих контактах у меня самые хорошие — эти люди могут все, эти люди держат слово, эти люди похожи на западных положительных киногероев, и сотрудник ФСБ в среднем интереснее и симпатичнее любого, например, оппозиционера. И если иметь это в виду, то тем более странно, почему у этих современных и продвинутых людей есть эта таинственная потребность быть официальными наследниками садистов, маньяков, мародеров и убийц из ведомства Дзержинского, Ягоды, Ежова и Берии. Зачем они держатся за позорное самоназвание «чекист», на каждой букве которого по тонне невинной крови. Зачем они сидят в этом страшном замке на Лубянской площади — там же привидения, там души убитых должны в голос выть непрерывно даже днем. Зачем это нужно современной ФСБ?

И у меня есть такая, может быть, романтическая версия. Понятно, что в ее нынешнем виде эту контору создал не Дзержинский и даже не Андропов, а бесцветные и далеко не лучшие в своем роде постперестроечные, постсоветские силовики, которые на протяжении всех девяностых возрождали это ведомство в рамках своего тихого реванша за ту неприятную ночь, когда сносили памятник Дзержинскому. У истоков нынешней ФСБ стоят милицейский генерал Баранников, и украинец Галушко — это вообще отдельный анекдот о чекистском интернационале, когда уже после распада СССР Лубянку возглавил первый руководитель СБУ. Сергей Степашин, политработник из пожарной охраны, политик-демократ первой волны — это при нем ведомство получило нынешнее имя, до него оно называлось ФСК, Федеральная служба контрразведки. Но Степашина прогнали после Буденновска, потому что рейд Басаева в российский тыл — это, конечно, показатель качества работы спецслужб. Степашина сменил уже всеми сейчас забытый Барсуков, которого и тогда никто не знал в лицо, потому что этот кремлевский комендант, человек, всю жизнь учившийся маршировать на парадах и больше ничему, был в те годы таким приложением к другому великому силовику Александру Коржакову, человеку, создавшему силовое сословие в его нынешнем виде, когда охранник конвертирует свою близость к телу в политическое и экономическое влияние, буквально — выдали пистолет и крутись как хочешь. Коржакова и Барсукова сняли во время скандала с коробкой из-под ксерокса, но из песни слова не выкинешь — Барсуков руководил Лубянкой.

Мне кажется, я правильно реконструирую логику Бортникова и его нынешних сослуживцев. Они наследники Степашина, Галушко, Барсукова и Баранникова, и им стыдно быть их наследниками. Поэтому они выбирают людей страшных, патологических убийц, и хотят вести свою родословную от них. Это такая дурацкая драма поиска идентичности. Вот об этом моя колонка для издания Репаблик.

И Александр Бортников, и его предшественники Николай Патрушев и, не стоит забывать об этом, Владимир Путин, и большая часть их соратников и сослуживцев – чекисты того поколения, которое, придя на службу в семидесятые-восьмидесятые, навсегда отмечено печатью не наследственного, то есть легко игнорируемого, а персонального греха. Можно считать, что люди в те годы шли в госбезопасность за более комфортной, чем у обычных советских людей, жизнью, за привилегированным статусом, обеспечивавшим престижное потребление как материальных, так и нематериальных ценностей. Можно считать, что они были мотивированы искренним желанием послужить отечеству, которому они давали присягу. Но в обоих случаях речь идет о бессовестных циниках, либо с самого начала не веривших делу, которому они подписались служить, либо предавших его в 1991 году.

Разумеется, здесь нет никакого упрека чекистам, не ставшим расстреливать толпу, сносившую памятник, не ставшим устраивать новый переворот и огнем и мечом сохранять Советский Союз – сдались, и слава богу. Но все же именно сдались, без сопротивления и даже без возражений, и это, если следовать логике служения, логике присяги, ставит на них позорное клеймо навсегда. Одно время они любили сравнивать себя с дворянами – что ж, отличное сравнение, но представьте себе дворянина, пережившего двадцатые и нашедшего себя при сталинском дворе, ну вот типажно – Сергей Михалков или Алексей Толстой, то есть люди, чья лояльность советскому режиму прямо противоречила всему дворянскому прошлому их самих и их предков; быть «рабоче-крестьянским графом» гораздо более стыдно, чем каким-нибудь убежденным старым большевиком. Чекисты андроповского призыва на службе постсоветского государства – такие же рабоче-крестьянские графья, ежеминутно отрекающиеся и от своего Дзержинского, и от всего, чему их учили в их краснознаменных институтах.

«Пусть сидят все»: ждет ли Пескова судьба Улюкаева

Кашин.Гуру

Ну а что такое чекизм спустя сто лет после Дзержинского — об этом вам расскажет, если захочет, его главная жертва в этом году, наш бывший министр экономического развития Алексей Улюкаев, старый гайдаровец, начинавший еще в журнале «Коммунист», а теперь осужденный на много лет лагерей за то, что взял корзинку у Игоря Сечина — человека тоже скорее коржаковского, чем бериевского типа. Многих смутило последнее слово Улюкаева в суде — вот этот заслуженный номенклатурщик, при молчаливом, а то и активном, деятельном соучастии которого и выстраивалась эта система, сейчас, когда жертвой системы стал он сам, заговорил на новом языке — попросил прощения и пообещал до конца дней бороться за простых людей. И многие с таким прямо неприятным злорадством ему теперь отвечают — а где ж ты раньше был и почему мы должны тебе верить. Мне кажется, это очень некрасивая реакция на человеческое несчастье, рецидив гулаговского «умри ты сегодня, а я завтра», и если мы хотим оставаться людьми, то не нужно следовать этому принципу, а лучше действительно простить. Но это касается меня, вас, то есть обычных людей. А коллеги Улюкаева по номенклатуре — они да, других принципов просто не знают, у них это «умри ты сегодня, а я завтра» навсегда в крови, в этот слой людей с другими принципами просто не берут. Год назад, когда Улюкаева только арестовали, в газетах были утечки об оперативной разработке других людей из власти — в частности, вице-премьера Дворковича и помощника президента Белоусова. Я думаю, это с самого начала было неправдой, и это была такая манипуляция, чтобы товарищи Улюкаева по правительству и не думали его защищать. И, наверное, это была даже избыточная мера предосторожности со стороны уж не знаю кого — ФСБ, Кремля, или «Роснефти», тем более что это часто одно и  то же. Как мы убедились в этом году, товарищи Улюкаева и не думали его защищать, никто не хлопнул дверью и не ушел в отставку, и место Улюкаева, как мы помним, сразу же занял молодой замминистра из соседнего ведомства, из Минфина — такие люди не рефлексируют, даже когда садятся в не остывшее кресло арестованного предшественника. В репрессивной хронике уходящего года имя Улюкаева идет через запятую с именем Кирилла Серебренникова, и посмотрите какая разница — творческая интеллигенция даже в лояльной ее части публично и непублично борется за своего товарища, выступает в его поддержку. А чиновничество об Улюкаеве уже забыло, как будто его и не было.

О нулевой солидарности российских государственных людей — моя колонка для Репаблика.

Сам Улюкаев явно рассчитывает на то, чтобы коллеги по правительству и смежным сферам, наблюдая за его драмой, поняли, что на его месте мог быть любой из них. Но российская номенклатурная этика, да и советско-российская традиция вообще не подразумевает никакой солидарности; это что-то вроде обязательного психологического упражнения, когда самое логичное «на его месте мог быть я» трансформируется в «я на его месте не мог быть ни в каком случае». Появившиеся год назад сразу после ареста Улюкаева утечки об оперативной разработке других министров и вице-премьеров, которые сейчас, наверное, уже стоит считать неподтвердившимися, могли быть такой манипулятивной игрой, в которой коллегам Улюкаева предлагалось срочно сделать выбор, переживать за него или отстроиться от него, списав его со счетов еще на ранних стадиях уголовного дела. Та уверенность в себе, которую он обрел к концу процесса, могла показаться результатом какой-то тайной поддержки, которую он все-таки получил, но, скорее всего, это было уже отчаяние человека, от которого все отвернулись, и последнее слово, такое необычное с точки зрения принятой во власти риторики, было кульминацией этого отчаяния и признаком того, что ничьей поддержки он так и не получил.

У номенклатуры просто нет возможности что-то сделать, чтобы остановить атаку. А когда что-то нельзя сделать, всегда возникает потребность в поиске оправдания. Возможно, на министерском уровне недостаточно одного только стандартного обывательского «если посадили, значит, было за что», но если не воспринимать это «за что» как буквальную отсылку к приговору, в котором, и это очевидная точка консенсуса, реальных причин посадки не напишут никогда, то базовый принцип остается неизменным: самой естественной реакцией товарищей Улюкаева на его неприятность станет и, скорее всего, уже стал поиск аргументов в пользу того, что на его месте мог оказаться он, и только он, а остальных это не касается. Это бесчестный и к тому же примитивный, но вполне действенный механизм групповой самозащиты, когда атакуемая группа лишена (или предполагает, что лишена) реальных способов защититься, и потому единственным выходом для нее становится отказ от своего пострадавшего товарища и признание его нетипичным представителем, который сам совершил что-то, чего остальные не совершат никогда.

Такая довольно дикая история с митингом 24 декабря — еще в начале декабря активисты «Протестной Москвы» подали заявку, мэрия отказала, но, как мы знаем, в Красносельском районе на муниципальных выборах победила оппозиция, во главе района теперь стоит Илья Яшин, и он придумал такой остроумный ход — вместо митинга провести районный праздник с тем же смыслом, но с другим юридическим статусом. Тем более что этим трюком давно и часто пользуется власть, когда районные праздники или, скажем, дни города используются для такой наглой саморекламы мэров, губернаторов и самой «Единой России». И вот Яшин придумал этот праздник, оформил его в районном совете, и власть очень смешно засуетилась — понятно, что у нее нет оснований запрещать праздник, но понятно, что она не может его не запретить. Дело в конце концов дошло до Мосгорсуда, который тоже — вот сюрприз! — решил отказать муниципалитету в проведении праздника по формальным причинам.

Кульминация этого сюжета пришлась на день рождения главреда «Эха Москвы» Алексея Венедиктова. Венедиктов, связи которого в Кремле и в мэрии общеизвестны и, в общем, вызывают восхищение, предложил Яшину все-таки подать заявку на митинг — законные сроки уже прошли, но у Венедиктова связи, и он может это устроить. Яшин вроде бы согласился, формальным заявителем митинга выступил Дмитрий Гудков, городские власти согласовали митинг, но потом Яшин сказал, что настаивает на празднике, Гудкова оппозиционеры заклеймили как соглашателя, и он заявку отозвал. Что в итоге будет 24 числа, до сих пор не ясно, но, конечно, самое интересное здесь — фигура Алексея Венедиктова. Почему-то он всегда появляется как такая посредническая фигура между властью и оппозицией, всегда находит интересный компромисс, и это становится иногда даже на годы предметом для споров — я имею в виду, конечно, прежде всего тот знаменитый эпизод с «вискарем», распитым в московской мэрии и сделавшим возможным Болотную в 2011 году. И, наверное, уже пора спросить прямо — кто вы, господин Венедиктов? Законспирированный агент Кремля или добрый человек, помогающий оппозиции именно в те моменты, когда она близка к краху?

Об Алексее Венедиктове и его роли в русской революции я написал для Репаблика.

Разница давлений по разные стороны стен эховской студии, разница физических законов, действующих на «Эхе» и вне его, превратили Венедиктова в того единственного человека, который в равной мере важен и для среднего чиновника, и для среднего оппозиционера. Здесь Венедиктову с его учительско-родительским характером безумно повезло, потому что эти качества идеальны для роли незаменимого и безальтернативного связующего звена между теми, кто митингует, и теми, кто их разгоняет. Можно предположить, что именно в этой роли Алексей Венедиктов по-настоящему счастлив. Он живет в двух мирах, и в обоих он очень нужен.

Для Кремля именно Венедиктов стал единственной понятной фигурой, ассоциирующейся с «несистемной» оппозицией — возможно, для Кремля Венедиктов и есть оппозиция, они знают его, и этого им достаточно.

В этой ситуации Венедиктов оказывается заложником кремлевского представления о нем, обреченным на то, чтобы вечно влезать в политические сюжеты, снова и снова доказывая оппозиционерам, что он и есть главный кремлевский мурзилка. Из него получился бы отличный лидер большой оппозиционной партии, но в условиях российского двоемыслия это невозможно. Кремль привык, что все лидеры ненастоящие, и что за всеми кто-нибудь стоит, поэтому судьба Венедиктова — быть тем человеком, про которого в Кремле думают, что он влияет на оппозицию, а в оппозиции думают, что он подослан Кремлем.

Меня почему-то очень тронула фотография Владимира Путина перед большим круглым столом, на котором разложены 35 томов новой Большой российской энциклопедии. Это буквально то, что называется книга трудной судьбы — еще Борис Ельцин подписал указ об ее издании, редактором был нобелевский лауреат академик Прохоров, который умер в начале нулевых, так и не выпустив ни одного тома, а потом, почти двадцать лет, уже с новым редактором ее издавали и закончили только сейчас. У энциклопедии есть сайт, на нем выложено содержание всех томов — я поискал наугад какие-то имена, которые приходят в голову. Нет статьи об Александре Башлачеве, нет Егора Летова. Есть Борис Гребенщиков и Андрей Макаревич и почему-то огромная по сравнению с ними статья о Земфире. Есть Акунин, Пелевин и Сорокин. Нет Быкова, нет Прилепина. Нет ни Сечина, ни Ходорковского. Навального, конечно, тоже.  Нет блокчейна, нет биткоина. И самое главное, кого нет — людей, которым могут быть нужны эти куцые, часто неполные справочки, когда есть Википедия, да и вообще интернет. Двадцать лет строили пирамиду, ну, достроили — и кому она нужна? Это программа Кашин гуру, я Олег Кашин, встретимся через неделю на Дожде.