Кашин и «Страна героев»: невыдвижение Путина, месть за Симоньян и полемика Слепакова с Сапрыкиным

Многие помнят, как в разгар донецкой войны корреспондент тогдашнего «Лайфньюс» Александр Юнашев во время очередной встречи в Минске облаял своих украинских коллег, то есть в буквальном смысле вместо тысячи слов стал по-собачьи лаять на двух журналисток украинского телевидения. Для неподготовленного зрителя это был эпизод какого-то, наверное, безумия, помешательства, но сейчас ясно, что это было такое очень рациональное программное высказывание российских патриотических медиа, которые с тех пор не раз доказали, что лающий Юнашев был прав и адекватно изобразил главный месседж официальной Москвы и на украинском, и не только на украинском направлении. 

Александр — именно такой журналист, к которому надо присматриваться; лайфовской школе, несмотря на всю ее скандальную репутацию, свойственна невероятная информированность и скорость, их старый слоган — «Первый по срочным новостям», — не с потолка был взят, они действительно были первыми и тогда, во времена своего телеканала, и сейчас, когда «Лайф» — это, прежде всего, несколько каналов в телеграме.

И сейчас в Новом Иерусалиме именно Александр Юнашев спросил Дмитрия Медведева о его участии в выборах, и, откровенно говоря, это еще более неожиданное поведение, чем тот давний лай. Вы часто думаете о Медведеве как о кандидате в президенты? Медведев-2017 — это, прежде всего, «Он вам не Димон», человек, который, если судить по его публичному поведению, уже окончательно смирился со своей незавидной ролью в общественном сознании, ни на что не претендует и ничего не хочет. А тут Юнашев вдруг спрашивает его о выборах, и Медведев еще так дерзко ему отвечает, что в этом году выборов не будет, понимай как хочешь.

И в том же Новом Иерусалиме коллега и, можно предположить, учитель Александра Юнашева, Андрей Колесников, услышав от Медведева «все упертые», зачем-то уточнил: «Вы-то не упертый?» И Медведев ответил: «Мы-то, конечно, нет». Это вообще звучит как какая-то шифровка. Не упертый Медведев готов уйти в отставку? Не упертый Медведев готов пойти на выборы? Непонятно, о чем идет речь, но что-то явно имеется в виду.

И дальше уже новая волна слухов — Путин ведь так до сих пор не объявил о своем выдвижении. Может быть, и не объявит? Имидж человека, которому все надоело — нельзя же сказать, что кремлевские пиарщики как-то специально над ним работают, наоборот, культивируется образ Путина как человека, интересующегося вообще всем на свете, и единственное, что не поддается искусству имиджмейкинга — это скучающее лицо и потухшие глаза. Тут, наверное, может идти речь о борьбе между желаниями Путина и логикой системы, логика действительно требует, чтобы Путин оставался навсегда, но, с другой стороны — этот человек столько лет боролся за неограниченную власть. Должны же его желания когда-то сбываться?

И если он не объявит о своем выдвижении, то кому идти вместо него? Все эти легенды об Алексее Дюмине или даже Сергее Собянине — это все в пользу бедных, до выборов четыре месяца, а преемники так быстро не созревают. И это уже такой финал фильма «Гараж», когда Гафт будит Эльдара Рязанова, проспавшего весь фильм, и просит его тянуть жребий — «счастливый вы наш».

О возможном невыдвижении Путина я написал почти политологическую колонку в издание Репаблик.

Похоже, завышенные ожидания годичной давности, связанные с назначением Кириенко, и стали основным источником нынешнего массового ощущения, что с президентскими выборами что-то не то. Можно вообразить, как это происходит — Кириенко с папочкой или флэшкой, полной красочных презентаций с предвыборными идеями, просится на прием к первому лицу, а первое лицо увлечено очередным сюжетным поворотом с Трампом, или смотрит на айфоне Дмитрия Пескова очередное видео сомнительного происхождения о сирийской войне, или снимается в фильме у Оливера Стоуна — да мало ли дел может быть у Владимира Путина на восемнадцатом году царствования? Папочки с предвыборными идеями ложатся неразобранными на пыльный стол, и в политическом блоке Кремля воцаряется неизбежная в таких случаях тоска, когда и работать хочется, и дел никаких нет. Может быть, и ролевые игры с будущими губернаторами, над которыми логичнее смеяться, чем восхищаться ими — это не столько управленческий эксперимент, сколько заполнение пустоты от вынужденного безделья, когда чертовски хочется поработать, а работы нет.

В результате главным предвыборным событием за неимением ничего другого становится невыдвижение Путина. Когда статистически значимое количество действующих лиц ждет подвоха, это значит, что подвох уже есть, даже если никто ничего такого не имел в виду. 

Робкая полицейщина: как появились «черные списки» Минкульта

Кашин.Гуру

Я до этого лета был постоянным колумнистом русской службы «Немецкой волны» и радио «Свобода», поэтому атаку российских властей на иностранные СМИ этого типа я воспринимаю, наверное, как что-то личное — журналистов, которые выбрали бывшие радиоголоса, а теперь онлайн-издания, сейчас очень много, почти всех их я знаю лично, а кого не знаю, о тех наслышан — например, Юлия Мучник с легендарного и не так давно разгромленного томского телеканала ТВ2, практически только что возглавила сибирское подразделение «Свободы», и это такой очень обидный сюжет — вот на тебя давило государство, ты убежал от него на ту территорию, где нет его власти, и куда не позвонят из Кремля и не наорут, но государство догоняет тебя все равно. Неприятно.

Эта новая роль тех западных СМИ, которые поколение наших родителей слушало на коротких волнах через глушилки — ну кто лет еще пять назад мог подумать, что русская служба ВВС и радио «Свобода» заменят нам привычные российские СМИ? А они заменили — и некоторым читателям, и многим журналистам, и, если совсем честно, это был такой странный компромисс, который устраивал всех. Русские службы, откровенно зачахшие в постсоветские годы, расцветали, создавали новые штатные единицы, расширяли свои редакции. Журналисты, которым стало практически негде работать, получали отличное трудоустройство с хорошим иностранным соцпакетом и зарплатами. А российская власть получала такой выгодный размен, когда самые непослушные журналисты уходили из популярных московских СМИ в не очень популярные иностранные. Это такое во многом неприятное равновесие, но равновесие, и оно не позволяло слишком горячо возмущаться ситуацией со свободой слова, потому что — ну да, ты не можешь найти себе место в российском СМИ, но ты идешь на радио «Свобода» и спокойно работаешь там.

Атака американцев на RT и срочная российская реакция на эту атаку нарушили сложившееся равновесие. Маргарита Симоньян отмщена, а Юлии Мучник и таким, как она, придется — не сейчас, а, наверное, чуть позже, когда принятый закон о СМИ-иноагентах начнет работать, — придется, вздыхая, искать работу, то есть даже не работу, а возможность работать. Кому-то уезжать, кому-то уходить в оппозиционеры, а кому-то сдаваться и идти в ТАСС или в ВГТРК.

О странных отношениях между властью и журналистским меньшинством я написал колонку для Репаблика.

По сравнению с атаками на НКО, когда под ударом оказались тысячи активистов и сотрудников во всех российских регионах, это выглядит такой очень камерной, миниатюрной проблемой – всех российских журналистов, сотрудничающих со «Свободой», «Медузой» и прочими, можно собрать в одной комнате (а не на стадионе), гигантов, сопоставимых с RT, среди этих СМИ нет.

Но к российской журналистике и не нужно подходить со стандартными корпоративными мерками. Границы журналистского сообщества и медийных компаний часто не совпадают. Журналист – профессия довольно массовая, и, если брать абсолютные цифры, количество лояльных граждан, ничем не угрожающих власти, а, напротив, готовых приносить ей пользу, в этой профессии стремится к стопроцентному показателю. Рядом с миниатюрными «Дождем» и «Медузой» существуют настоящие гиганты, с многотысячными коллективами, – ВГТРК, «Россия сегодня», «Комсомольская правда» с ее региональной сетью и так далее. Но когда власть говорит о журналистах, которые «мутят воду», вредят государственным интересам, разжигают, провоцируют и так далее, она, конечно, имеет в виду не это лоялистское абсолютное большинство, а статистически незначительное меньшинство, списочный состав которого умещается на одном листке формата А4, – удивительно, но это меньшинство на равных конкурирует с многочисленными государственными журналистами. Несколько сотрудников старого и нынешнего РБК, несколько сотрудников старого и нынешнего «Коммерсанта», несколько сотрудников старой «Ленты.ру», несколько сотрудников «Ведомостей» – да и все, пожалуй. Речь действительно идет всего лишь о нескольких десятках имен, без которых российская пресса была бы полноценным и безоговорочным боевым отрядом власти, выполняющим ее приказы и ни на что не претендующим.

«У России две беды — дураки и дороги». Классический афоризм, который, кажется, был с нами всегда — это, знаете, как хороший архитектурный новодел, смотришь и не веришь, что это построили в прошлом году, как будто он всегда тут стоял. Так вот, дураки и дороги — я сначала не поверил, но коллеги проверили по корпусу русского языка, и да, до девяностых годов этот афоризм нигде не встречается, и первое упоминание о нем — это 1989 год, монолог Михаила Задорнова «Страна героев» со ссылкой на Гоголя, которую, вероятно, сам Задорнов и придумал — Гоголь никогда такого нигде не писал.

То есть на прошлой неделе мы потеряли человека, от которого мы узнали, что у нас есть две беды, дураки и дороги.

Смерть действительно моментально разглаживает многие черты и лица, и характера, и все изыскания по альтернативной хронологии и альтернативной филологии моментально перестали иметь значение, и вообще все, за что можно было ругать Задорнова или посмеиваться над ним, тоже утратило значение, потому что его феноменальный успех в конце восьмидесятых и начале девяностых теперь стал фактом нашей истории, истории нашей культуры. Только на Украине местная публика продолжает пережевывать выдуманный навет, согласно которому Задорнов якобы смеялся над пассажирами сбитого над Донбассом «Боинга».

Я не собирался писать о Задорнове некролог, и текст Юрия Сапрыкина на смерть Задорнова — это то, под чем я подписался бы безоговорочно. Я тоже считаю главной, магистральной и роковой темой творчества Задорнова тему соприкосновения советского человека с Западом — он посвятил ей много лет, именно эта тема пришлась на годы его максимальной славы, и именно она превратила Задорнова из веселого наблюдателя в самого сурового обличителя, ставшего со временем и конспирологом, и альтернативным историком и чуть ли не родновером.

Мне кажется, это самое очевидное описание творческого пути Михаила Задорнова, которое, конечно, вообще никак не отменяет хорошую и бесспорную часть его биографии. Если бы я писал некролог, я бы написал его именно такими словами.

Но такой некролог написал Юрий Сапрыкин, и совершенно неожиданно, по крайней мере, для меня, он вызвал у поклонников и даже не у поклонников Задорнова такую реакцию, как будто Сапрыкин сплясал на свежей могиле украинский танец гопак. Получилась такая война некрологов — огромное количество лайков собрал бард из «Камеди клаба» Семен Слепаков, который в своем тексте памяти Задорнова так очень сурово обругал Сапрыкина вот буквально теми же словами, которыми Наталья Поклонская ругала режиссера Алексея Учителя. Для меня это действительно стало большой неожиданностью, слишком невинный текст Сапрыкина вызвал слишком жесткую реакцию, и понятно, что самое простое — сказать, что Слепаков неправ, а Сапрыкин молодец. Но тут, мне кажется, другое. Уже который год сверху нам транслируют новую поведенческую норму, когда во всех высказываниях прежде всего нужно искать кощунство и давать ему отпор. Эту норму действительно навязывали, ну, лет пять точно, и сейчас мы видим, что она прижилась, и для многих она действительно стала нормой. Сапрыкин эту норму, очевидно, нарушил. Другое дело, что это очень плохая норма, тоталитарная, вредная, и, я думаю, мы с ней не раз еще столкнемся и пожалеем о том, что она есть. Это касается и тех, кто сегодня ее признает. По крайней мере, представить, что какая-нибудь песня Семена Слепакова завтра покажется кому-то неприемлемой и кощунственной, теперь стало намного проще. Вот об этом моя колонка для Репаблика.

Это слово чаще всего звучит у нас как «кощунство», но на человеческий его стоит перевести как «нетерпимость», потому что в сегодняшней России, если человек говорит, что кто-то оскорбил его гражданские, религиозные или какие-то еще чувства, воспринимать это буквально не стоит – с чувствами, как правило, все нормально, они не задеты и по многим причинам даже не могут быть задеты, но культивирование поведенческой модели, в которой человек с задетыми чувствами имеет право на все, привело к тому, что, когда у нас говорят о кощунстве, на самом деле это значит что-то вроде «я хочу, чтобы тебя не было, я хочу тебя уничтожить».

Этот принцип многократно воспроизводился на самых разных официальных уровнях – он конвертировался в уголовные дела, в кампании общественного порицания, в митинги, в отключения телеканала, в блокировки сайтов, много во что. Этот принцип стал самым удобным манипулятивным инструментом, исключительно полезным и с точки зрения цензуры (она в России запрещена законом, но – «вы же понимаете»), и с точки зрения полицейщины, и с точки зрения политических интриг. Этим принципом пользуются прокуроры, чиновники, медиаменеджеры и прочие люди, у которых такая работа. У Семена Слепакова такой работы нет, он всю жизнь на эстраде, он не политик и не силовик, он просто на протяжении многих лет находится в непрерывном контакте с обществом и, как и всякий хороший профессионал на эстраде, давно научился чувствовать, чем дышит общество и чего оно ждет.

Еще пять лет назад Семену Слепакову не пришло бы в голову искать и находить кощунство в некрологах. Сейчас – приходит.

Зло — это в любом случае ключевая нравственная и какая угодно еще категория, и, по крайней мере, у меня первая ассоциация с этим словом — «банальность», как в известной книге, но вообще-то зло — оно в любом случае очень обаятельное, и очень трудно избежать действия вот этого обаяния. Я на этой неделе понял, что меня завораживает поведение Игоря Сечина во всех, почему-то теперь очень многочисленных, скандалах с его участием. Последнее, что меня порадовало — это его комментарий о приходе на суд по делу Улюкаева, когда Сечин, дословно, сказал, что соблюдать законы очень важно, но его сейчас интересует возможность выполнять обязанности в «Роснефти», то есть закон отходит на второй план. Самое интересное — как, какими глазами смотрят на Сечина его коллеги по российской номенклатуре. Они, конечно, никогда не скажут об этом вслух, но, я уверен, все они с огромным интересом следят и ждут, чем у него все это кончится. Да и мы все, я думаю, следим и ждем, это безумно интересно, это Шекспир.

Ну, а мы в программе «Кашин.Гуру» будем об этом говорить. Я Олег Кашин, встретимся через неделю.