Кашин и опричное людоедство: в чем ошибается Малобродский, почему нельзя критиковать Хаматову и как Алексашенко сказали — «не возвращайся»

Арестованный по делу Кирилла Серебренникова бывший директор «Гоголь-центра» Алексей Малобродский, как написали в газетах, обратился к мировой общественности. Но это оказалась неправда — просто в газеты попало несколько его частных писем из тюрьмы, которые не были предназначены к публикации и, вероятно, поэтому звучали более экзальтированно, чем если бы человек действительно писал открытое письмо. Так или иначе, этот текст уже в любом случае стал достоянием общественности, его везде напечатали, и одна фраза там заставляет вздрогнуть: «За два с лишним месяца своей одиссеи, непосредственно ощущая всю степень подлости и лживости системы, я осознал, что „на кону“ не только моя личная история, что если не создать прецедент бескомпромиссного сопротивления, прецедент победы, то тотальное опричное людоедство может стать необратимым». Мне очень неловко спорить с текстом, написанным в тюрьме — может быть, эта иллюзия как-то действительно делает жизнь за решеткой чуть более приемлемой. Но все-таки, раз уж этот текст обсуждают и если он все-таки выходит за пределы частной истории Алексея Малобродского, — который, конечно, должен быть немедленно освобожден, — так вот, я все-таки хочу это сказать: нет, перспективы тотального опричного людоедства никак не связаны с этим конкретным уголовным делом. И даже если система сейчас отступит, это не избавит Россию ни от одной из проблем, связанных с опричным людоедством — оно останется. И если кто-то считает, что, если перестать сажать именно театральных деятелей, людоедство перестанет быть людоедством, то он, конечно, неправ.

Театральный критик Марина Давыдова, очень уважаемый критик и инициатор общетеатральной акции в поддержку Кирилла Серебренникова, обсуждая нашумевший текст Ивана Вырыпаева — этот драматург и режиссер призвал коллег не принимать у государства наград, не брать его денег и не жать руку Путину, — так вот, Марина Давыдова, обсуждая этот текст, написала мне такое большое послание, в котором она спорит с призывами Вырыпаева. В частности, она пишет: «Если власть решает поддержать современных композиторов, новое кино, фестиваль, на который приезжает цвет европейского театра, и, скажем, Театр.doc, то почему не надо сотрудничать с такой властью?».

Я хочу ответить на этот вопрос сейчас. Если власть поддерживает современных композиторов и режиссеров, но при этом сажает людей по политическим статьям и еще время от времени в случайном порядке убивает людей, например, в полицейских участках — ну как в «Дальнем», — то режиссерам и композиторам, принимающим от власти поддержку или отвечающим ей взаимностью, просто стоит всегда помнить, что к тем симпатичным культурным чиновникам, которые занимаются культурой, в нагрузку всегда идут несимпатичные силовики. При этом отделить одних от других невозможно — в отличие от Вырыпаева я не готов призывать театральных деятелей к чему-то. Просто, так сказать, информирую — государство, о котором идет речь, не заканчивается в том кабинете, в котором вам дали деньги, и за соседней дверью вполне может сидеть настоящий убийца. Если не смущает такое соседство — никто не может заставить смущаться. Просто не надо от этого соседства прятаться, я считаю. Оно есть, и если ты его признаешь, не стесняйся это сказать, не стесняйся посмотреть убийце в глаза.

Моя колонка примерно на ту же тему — она как раз о том, что подавляющее большинство деятелей искусства у нас сейчас по факту лояльно власти, и какими-то простыми вещами типа денег это объяснить нельзя. На сайте Republic.

Заслуженных консерваторов, заслуженных патриотов, заслуженных «ватников» несопоставимо больше, чем заслуженных либералов, и это нельзя объяснить простым пересказом бюджетной политики Минкульта или каким-то еще вульгарным социологизмом – российская культура и российская власть существуют на одной волне, это факт нынешней исторической реальности, которую нельзя игнорировать. Странно было бы вести борьбу за умы и сердца народных артистов, художественных руководителей театров, лидеров русского ПЕН-центра, лауреатов госпремий; странно было бы хватать Евгения Миронова за рукав, убеждая его не ходить в Кремль, – если он туда ходит, то это его выбор. Российская интеллигенция действительно свой выбор сделала. Это давно не сенсация, но почему-то неловко это произносить вслух: оппонируя Путину, вы оппонируете и Чулпан Хаматовой, и Никите Михалкову, и Олегу Табакову, и Захару Прилепину, и Владимиру Меньшову, и много еще кому – можно каждого из этих людей считать продажным, запутавшимся или взятым в заложники, но, так или иначе, они находятся по ту же сторону нынешнего общественно-политического конфликта, что и Владимир Путин, а на антипутинской стороне никого, в общем, нет – ну, может быть, один Иван Вырыпаев, да и то наверняка только в том случае, если стараться не спрашивать о его взглядах детально. Атака силовиков на Кирилла Серебренникова – очень печальный, но все же повод обратить внимание на то, что антипутинская часть общества существует в культурном вакууме. Все сколько-нибудь заметные художники находятся по другую сторону баррикад, даже если сами стараются лишний раз это не демонстрировать.

На этой неделе в поддержку Кирилла Серебренникова выступила Чулпан Хаматова — она сказала, что ей страшно, и многие встретили это выступление таким в украинском стиле злорадством. Мол, раньше надо было думать, когда за Путина агитировала. Должен сказать, что еще два-три года назад я и сам в этом споре был бы скорее на стороне критиков Хаматовой, ну и на стороне Ивана Вырыпаева. У меня года два назад был прямо такой огромный цикл колонок о том, что с этой властью любые контакты безнравственны, что государство наш враг, и что надо от него держаться подальше. Раз десять я об этом точно писал. И я даже не могу сказать, что я как-то поменял свое мнение по этому поводу. Тут другое — просто если ты что-то важное и серьезное сказал когда-то, то тут есть такой неприятный риск — ты это сказал. Потом сказал еще раз, потом еще, и ты повторяешь свое серьезное и важное на протяжении многих лет, превращаясь в такого безумца с выпученными глазами, который бегает за всеми и кричит — вы подельники Путина, вы негодяи, вы конформисты. Я не знаю, прав ли я сейчас, но время тут играет не на стороне правды — можно из года в год говорить эту правду и сходить с ума или можно быть конформистом и потратить эти годы на спектакли, фильмы, помощь больным детям — ну и какая модель здесь более приемлема, кто вам более симпатичен? Я действительно в эти дни часто вспоминаю свой антигосударственный цикл, и сейчас захотел его так конспективно уточнить — скорее чтобы самому разобраться в этой, мне кажется, непростой проблеме. Колонка для издания Republic.

Сторона зла в нынешней российской реальности — это сторона власти, сторона государства. Список злодейств можно обсуждать и уточнять, но, каким бы он ни был, в его основе в любом случае будет несменяемость власти и ее неподконтрольность обществу. Нельзя узурпировать власть, не узурпировав ответственность, и это ответственность за все вплоть до бутылки от шампанского в «Дальнем». Логика подсказывает, что стороной добра здесь будут оппоненты власти, но нет ничего, что позволяло бы делать такой вывод. Добро — не та категория, в которой действует принцип «от противного». Кого не смущает закон Годвина, вспомните, что Гитлеру оппонировал Сталин — вот уж добро так добро. Двусмысленное положение любой оппозиции в сегодняшней России не позволяет считать ее по умолчанию силой добра. Возможно, сил добра у нас сейчас нет вообще.

В публичном (не столько политическом, сколько общественном, культурном и медийном) поле уже давно, а в нынешнем виде — по крайней мере, с начала последнего путинского срока оформились две главные фракции. Одна настроена к власти вполне бескомпромиссно, призывает, как Иван Вырыпаев, не иметь с властью вообще никаких дел, проклинает ее, грозит ей скорым крахом. Другая предлагает довольствоваться имеющимся, делать малые дела (особенно ярко это проявилось в первые годы работы Сергея Собянина в Москве) и готова даже агитировать за Владимира Путина, если он в малых делах готов не делать зла или даже делать добро. Если не лидером, то символов этой второй фракции можно назвать актрису Чулпан Хаматову, возглавляющую фонд «Подари жизнь» и снявшуюся в 2012 году в агитационном ролике Владимира Путина. Хаматову за это критикуют бескомпромиссные люди, и, вероятно, моральная правота на их стороне, но если у людей нет ничего кроме моральной правоты — зачем такая правота вообще нужна?

Слово «невозвращенец» я, как, наверное, многие люди моего возраста, впервые услышал как название скандального фильма по повести Александра Кабакова, вышедшего в 1991 году и, как тогда считалось, предсказавшего ГКЧП. Я этот фильм смотрел в детстве и пересматривал, и даже потом писал рецензию года три назад и, честно говоря, не понял, при чем там вообще это слово — «невозвращенец». Невозвращенцы — такое безусловно советское определение, что-то среднее между эмигрантом и беженцем, когда человек уезжает, имея в кармане и, что важнее, имея в виду обратный билет, то есть он не собирается бежать. И уже в поездке его догоняют какие-то неприятные новости, заставляющие его остаться за границей, хотя он не планировал. Сейчас это слово — невозвращенцы — почти не используется и, я думаю, в современных словарях оно идет с пометкой «устаревшее», но время от времени случаются события, которые нельзя описать, не используя этого слова.

На этой неделе невозвращенцем стал Сергей Алексашенко — экономический чиновник из девяностых, потом просто экономист, который в последние годы как-то так естественным эволюционным путем превратился в настоящего оппозиционера. Еще совсем недавно он заседал в советах директоров госкомпаний, включая «Аэрофлот», и там же тогда заседал, между прочим, Навальный, но это было при Медведеве, то есть уже в позапрошлую эпоху — как говорится, давно и неправда. И года три или четыре назад Алексашенко, уже такой постоянный критик власти, остался без работы, его позвали в Америку на стажировку, он ездил туда-сюда, а сейчас объявил, что ездить больше не будет, остается в Америке. Лоялистские СМИ уже уверенно называют Алексашенко «попавшимся на контрабанде» — в МК вышла статья о том, что он пытался вывезти в Америку семь советских орденов, ордена отобрали, но самого его отпустили лететь, и это, конечно, читается однозначно — улетай и не возвращайся. Я не знаю, что там на самом деле было с этими орденами — их набор на фотографиях выглядит скорее как дедушкино наследство, чем как коллекция или тем более «достояние республики». Сам Алексашенко от комментариев по этому поводу отказывается — на этой неделе он выступал по «Эху», а потом я его тоже спрашивал, он не комментирует. Но дело ведь не в орденах — новость заключается в том, что еще один российский оппозиционер, который до сих пор, по крайней мере, бывал в России, теперь не будет в ней бывать. И о связанном с этим таком метафизическом смысле российской границы я написал для Republic.

Государственная граница Российской Федерации, таким образом, приобретает дополнительный политический смысл, не зафиксированный ни в каком законе, но принципиально важный: государство может создать такие условия, когда пересечение границы из простой формальности превращается в пересечение границы между возможностью и невозможностью, участием и неучастием, существованием и несуществованием в политическом пространстве. Это именно российское, советское свойство. На Западе люди тоже могут бежать из одной страны в другую, спасаясь от уголовного преследования, но абсурдной будет ситуация, если государство само в порядке наказания или профилактики начнет выдавливать человека из страны, – это противоречит всем принципам права. Кто нарушил закон, тому место в тюрьме, кто не нарушил – на свободе. Российское же государство навязывает именно свободу как форму наказания.

Такое превращение границы возможно только в том случае, когда по разные ее стороны действуют не просто разные правила, но разные принципы устройства жизни, разные физические законы. Кажется, что эта разница давлений и температур по разные стороны границы, искусственно поддерживаемая с российской стороны, и есть основная цель и внутренней, и внешней политики российского государства, заинтересованного не в изоляции от остального мира, а именно в таком полупроницаемом занавесе, который становится железным только в тех случаях, когда это нужно власти.

«Спасибо чекистам»: как ФСБ манипулирует информацией

Кашин.Гуру

Безо всяких календарных поводов — просто хочу поделиться своим неожиданно очень сильным читательским впечатлением. Сейчас началось издание многотомного дневника Ольги Берггольц — впервые полностью, с самого детства до смерти. Вышел первый том, но понятно, что самое главное там будет в третьем или в четвертом, не знаю — но, в общем, когда дело дойдет до блокады. Это будет опубликовано впервые, но сам по себе блокадный дневник Ольги Берггольц общеизвестен, общедоступен в сокращенной версии и знаменит, ну и сама Берггольц — настоящий символ блокады и точно главный ее голос. И есть еще один довольно знаменитый текст, ставший в свое время настоящим открытием для всех, кто интересуется военным временем — «Дневник коллаборантки» Лидии Осиповой, дневник женщины из Царского села, которая ненавидела большевиков, ждала прихода немцев, а когда они пришли, пережила весь ужас оккупации, разочаровалась, но все равно ушла с немцами. И вот в книге Оксаны Дворниченко «Клеймо» — она вышла в прошлом году, очень хорошая книга, — оба дневника, Берггольц и Осиповой, напечатаны вперемешку — там же действие происходит в одно и то же время, и если такого-то числа у Берггольц падает ленинградец на желтый снег пустынных площадей, то у Осиповой в этот же день в саночках везут трупы умерших от голода уже ее царскосельских соседей — а кончается все тем, как немцы увозят всех из Царского села, город остается пустым, уезжает и Осипова, а наутро в уже освобожденный город приезжает Берггольц. Это действительно читается как самостоятельное новое произведение о двух женщинах, разделенных какими-то километрами, очень сильно. Вообще стереоскопическая картина всегда интереснее плоской. Собственно, об этом всегда наша программа Кашин гуру, я Олег Кашин, встретимся через неделю.