Кашин и их нравы: что еще ждать от кадыровской Чечни, зачем ответили на «Димона» и тайны недвижимости чиновников

Главным событием очередного московского турне Рамзана Кадырова стала его встреча с Игорем Сечиным. У «Роснефти» с чеченскими властями было давнее, как это называет сам Кадыров, недопонимание, и недавно об этом недопонимании даже написала мировая пресса. В Financial Times была такая интересная статья, в которой написано, что из-за конфликта Кадырова и Сечина даже при расследовании взрыва в петербургском метро следователи рассматривали «чеченскую версию». Сразу после этой статьи Сечин и Кадыров выпустили удивительное совместное заявление, в котором отмечается, что подобные инсинуации оскорбляют память Ахмата-Хаджи Кадырова, с которым Сечин, как там написано, близко дружил с 1999 года. Это тоже интересно в том смысле, что в 1999 году Кадыров-старший еще не перешел на сторону федералов, и непонятно, что это могла быть за дружба.

Так или иначе, об отношениях с «Роснефтью» Кадыров говорил даже с Владимиром Путиным. Как принято в Кремле, фрагмент диалога Кадырова и Путина выложен на президентском сайте, и там еще Кадыров рассказывает о том, что злые силы на Западе постоянно «сочиняют всякие гадости» про Чечню, и однажды даже написали, что какого-то человека местные силовики похитили и убили, а этот человек на самом деле спокойно сидел дома, живой и здоровый.

Понятно, почему речь об этом зашла сейчас. Очередной скандал, связанный с чеченскими нравами — 1 апреля «Новая газета» напечатала расследование о преследованиях геев в Чечне, и за три недели история обросла множеством подробностей, в разных СМИ вышли статьи на эту тему, в том числе монологи тех геев, которым удалось сбежать за границу. Некоторые европейские посольства уже вызвались давать быстро и без очереди визы чеченским геям, бегущим из республики, мировое общественное мнение, крайне чувствительное к таким вопросам, следит и, видимо, будет еще долго следить за этим сюжетом, а сами чеченские власти, как всегда, все отрицают, но делают это очень странно. Они говорят, что геев никто не убивает и не пытает, потому что в Чечне вообще нет геев.

На днях к этим официальным лицам присоединилась федеральный омбудсмен Татьяна Москалькова, которая считает, что если люди сохраняют анонимность, то и людей нет, и, может быть, пресса все придумала. В общем, такая захватывающая история, но действительно — я ведь сейчас вспоминаю не рассказы геев в «Новой газете» и других СМИ, а говорю о выступлениях официальных лиц.

То, что происходит с геями — это действительно журналистское расследование, построенное на анонимных источниках, а высказывания высокпоставленных чеченцев о том, что в республике геев нет, и о том, что «Новую газету» настигнет возмездие — это факты, которые сами по себе отлично описывают атмосферу в Чечне и вокруг нее. Давайте не будем делать вид, что мы шокированы, мы ведь давно знаем, чего ждать от кадыровской Чечни. Об этом моя колонка на сайте Репаблик.

Репутация кадыровской Чечни остается неизменной на протяжении многих лет, и вряд ли вообще существует такая сенсация, которая может сотрясти российское общественное мнение, заставив его в ужасе содрогнуться от чеченских новостей. Даже не зная деталей (а кто их вообще знает достоверно?), мы примерно представляем себе, как выглядит чеченский тоталитаризм, и даже действительно сенсационное расследование Елены Милашиной о геях стало не более чем дополнительным штрихом к давно общеизвестному портрету этой республики. В рассказанных «Новой газетой» ужасах нет ничего, что могло бы показаться фантастикой, вымыслом или даже просто ошибкой, и если бы до этой публикации кому-нибудь пришло в голову провести опрос россиян с формулировкой типа «Как вы думаете, что в Чечне делают с геями?» – ответ «убивают» вряд ли затерялся бы в статистической погрешности.

Полтора месяца власть молчала и не реагировала на расследование Фонда борьбы с коррупцией о Дмитрии Медведеве. В эти полтора месяца уместилось много всего вплоть до больших митингов 26 марта, и молчание власти выглядело уже таким окончательным ответом — ну да, это тоже не сюрприз, что власть в России умеет молчать и вообще демонстрировать, что ей на все и на всех плевать. Но теперь оказалось, что это было не окончательное молчание, а затянувшаяся подготовка к ответу, и вот такой многосерийный ответ начался сейчас.

Алишер Усманов подает на Навального в суд, Илья Елисеев, на фонд которого записана вся недвижимость из фильма Навального, дал интервью «Коммерсанту» на тему того, что он, Елисеев, сам по себе выдающийся и социально ответственный бизнесмен, который не нуждается в покровителях. Наконец, сам Медведев еще раз сказал, что это все проделки проходимцев, имеющих политические интересы, но что тоже примечательно — он это сказал в Госдуме, где его о Навальном спросил депутат-коммунист Коломейцев, который накануне на прямой вопрос Би-би-си ответил, что коммунисты не собираются говорить о Навальном. Вот так выглядел фон, на котором появился скандальный ролик о том, что Навальный — это новый Гитлер.

Власть молчала полтора месяца, фильм про «Димона» давно посмотрели все, кто хотел, и начали забывать, повестка дня поменялась, и тут защитники Медведева снова сделали актуальным весь этот сюжет. Что это — глупость или измена? Любимый вопрос российских охранителей я задаю на сайте Репаблик.

Власть в своих отношениях с Навальным словно следует тому же самоубийственному инстинкту, что и модные в этом сезоне киты. Любимый российский вопрос охранителей всех времен – о глупости и измене, – очевидно, дефективен в самой своей сути. Нет ни измены, ни глупости. Едва ли кто-то из участников процесса всерьез настроен распахивать двери Кремля перед Навальным, а в достаточном уме на всех этажах вертикали сомневаться все-таки не приходится – были бы они совсем идиоты, не могли бы так долго удерживать власть.

Нет, природа самоубийственного инстинкта должна быть какой-то другой. Не измена, а чрезмерное желание ее избежать или побороть, не глупость, а столкновение сразу многих разнонаправленных умов, в том числе и Навального. Диалектически неизбежный системный сбой: если долго строить абсолютный порядок, можно достичь настоящего хаоса, а если без конца укреплять систему, она сначала будет становиться прочнее, потом еще прочнее, потом еще, а потом станет настолько хрупкой, что ткни ее пальцем, и она треснет. И тут уже не имеет значения, чей именно это палец – Навального, Медведева или Кириенко, результат будет один.

Расследование Дождя о смоленских усадьбах Вячеслава Володина и его ближайших друзей — очередная серия в очередном сезоне этого уже ставшего довольно однообразным сериала о тайной недвижимости российских высших чиновников. Раньше им хватало одной Рублевки, но теперь Рублевка вышла из моды — если ты действительно важный человек в путинской России, то ты строишься далеко от Москвы в каких-нибудь полях или лесах, чтобы раз в год прилететь туда на вертолете и почувствовать себя настоящим аристократом в своем поместье. Очевидно, перед нами какой-то новый виток поиска идентичности современной российской элитой — это лихорадочное обустройство быта явно выходит за пределы рубрики «Недвижимость» или даже «Коррупция», это что-то экзистенциальное, метафизическое — внутренняя эмиграция высшего российского чиновника в ту Россию, которая не видна нам, и которую они строят для себя в лесах дальнего Подмосковья, Смоленщины, Валдая и так далее. Об этом — моя колонка для сайта Знак.

Едва ли у номенклатурных лимитчиков какая-то другая, более сложная психология — с поправкой на свои фантастические возможности они мало чем должны отличаться от молодежи из провинции, пытающейся делать в Москве офисную карьеру. Вот только и гнетущее чувство временности и неустроенности у них во столько же раз более мощное, во сколько раз денег и возможностей у них больше, чем у обычного клерка. Клерк покупает себе икеевский шкаф, спикер Госдумы строит дворец в лесу, но принцип тот же — и шкаф когда-нибудь ждет помойка, и во дворце поселятся дикие звери или бездомные люди.

Обреченность этих усадеб на будущее запустение, на сожжение и на выбитые окна, кажется, с самого начала закладывается в проекте. Не будет ни горы, ни речки, ни домика для уточки, а маралов съедят волки. Роскошь, спрятанная в глуши — это не самодовольство и не уверенность в будущем, а отчаяние, истерика, обреченная попытка материализовать слабую надежду на то, что ничего никогда не изменится.

Губернатор Новосибирской области Владимир Городецкий отменил собственное решение о повышении тарифов ЖКХ на 15 процентов против общероссийских 4. Это огромная победа местного гражданского общества — семь раз на площадях Новосибирска собирались тысячи людей, требовавших отмены решения о новых тарифах. На одном из этих митингов, кстати, выступал Алексей Навальный, и потом он писал, что это был редкий случай, когда он был гораздо менее радикален, чем все остальные ораторы.

Отступление новосибирских властей — еще один случай, доказывающий давно известный принцип, что власть в России любит делать вид, что никогда не идет на уступки массовым протестам, но на самом деле идет на них постоянно — если только протестующие не выдвигают политических антипутинских лозунгов. Тут можно вспомнить и монетизацию льгот, и автомобильные протесты в Калининграде и Владивостоке, да и с дальнобойщиками до сих пор неизвестно, чем все кончится. Об этой вынужденной демократии я написал для DW.

Социально-экономические протесты в регионах — это признаваемая властью и максимально эффективная по меркам современной России форма обратной связи. Кремль не настолько жесток и бездушен, каким хочет казаться — власть прекрасно понимает, что ни назначенные ею губернаторы, ни фиктивные общественные организации в действительности не отражают настроений масс, и митинг на площади остается единственным легитимным способом довести народное недовольство до сведения Кремля. Это демократия поневоле, но все же демократия или почти демократия. В Новосибирске эта демократия одержала промежуточную победу, а следующая остановка, кажется, все-таки будет в Москве — программа «реновации» (на самом деле сноса и расселения) жилья советской постройки вызывает недовольство многих москвичей, и эта проблема, возможно, уже превратилась в потенциальный источник протестных настроений, готовый выплеснуться на площади.

На этой неделе у меня была еще одна колонка, которая не привязана к новостям — я на радио «Свобода» рассуждал о публицистах старшего поколения, когда-то создававших новую демократическую журналистику в постсоветской или даже еще перестроечной России, а теперь превратившихся в унылых агитаторов, которых просто неловко читать. Журналистская профессия традиционно сиюминутна, и это чем плохо — мы как будто живем только сегодня, и нам нет дела ни до того, что было до нас, ни до того, что будет после. Я стараюсь следить и за молодыми и за старыми, чтобы понимать, куда двигаться и чего стоит избегать. Я действительно боюсь в шестьдесят лет или раньше стать таким автором, за которого читателям будет неловко. Если вы увидите или уже сейчас видите во мне какие-то тревожные признаки — пожалуйста, не стесняйтесь, пишите.