Кашин и обманутая страна

Знаменитый муфтий Бердиев, который недавно требовал для России всеобщего женского обрезания, теперь предложил взорвать екатеринбургский Ельцин-центр, если выяснится, что это учреждение несет подрывную идеологию. Как реагировать на слова муфтия Бердиева — наверное, не стоит уточнять, и вообще, конечно, если бы я был конспирологом, я бы предположил, что этого муфтия сейчас вытащили на свет какие-нибудь пиарщики как раз Ельцин-центра, потому что выбирая между муфтием Бердиевым и Ельцин-центром, даже я выберу Ельцин-центр.

Как мы понимаем, мемориальные центры имени бывших президентов — это американская традиция, и, как бы современники ни ненавидели Линдона Джонсона или Ричарда Никсона, никому не приходит в голову спорить о том, имеет ли право на существование мемориальная библиотека имени Джонсона или Никсона. Но, как говорится, мы не в Чикаго, моя дорогая, у нас о Ельцин-центре спорят много и яростно, потому что в нашей, — очевидно, советской, — традиции между памятью и симпатией стоит знак равенства, то есть к прошлому и людям из прошлого мы относимся либо так, что мы их любим и гордимся, или мы предпочитаем о них ничего не помнить. И люди, которые сейчас борются против Ельцин-центра, предлагают, в общем, просто вычеркнуть Ельцина из национальной памяти на том основании, что он был плохой.

Я не был в Ельцин-центре, но, насколько понимаю, это действительно очень хороший музей, выдающийся не только по российским, но и по европейским меркам. Но это и есть ловушка, потому что сам предмет спора оказывается таким плавающим и неуловимым, мы о чем спорим — о музее или о Ельцине? Это ведь не одно и то же. Красивый интересный музей можно сделать и о Гитлере, это же не будет значить реабилитацию Гитлера, правда же? Это просто музей.

Проблема Ельцин-центра, мне кажется, состоит в том, что он существует в вакууме. Ельцин — действительно очень спорная фигура. Первый лидер постсоветской демократической России, построивший к концу своего царствования полноценный авторитарный режим, передавший власть в руки назначенного преемника, навязавший России суперпрезидентскую конституцию, развязавший две чеченские войны, и так далее. Каждый из этих эпизодов нуждается в серьезном осмыслении, в спорах, в научном изучении, но ничего этого нет, и в итоге монополия на память о Ельцине досталась его преданным поклонникам, которые с помощью этого прекрасного музея рассказывают нам, как он разрушил тоталитарную систему — вероятно, сверг Брежнева или даже самого Сталина, и бедные чехи или поляки, у которых не было своего Ельцина, и, видимо, им так и не удалось избавиться от тоталитаризма. Я много об этом говорю и пишу, мне кажется, перетягивать историческое одеяло с Горбачева на Ельцина безнравственно, тоталитаризм разрушил не Ельцин, он пришел к власти в демократической стране, и свободы в России, которую он оставил в 1999 году, было несопоставимо меньше, чем в той России, в которой он пришел к власти в 1991-м. Никто не требует, чтобы создатели Ельцин-центра разделяли такое к нему отношение, но то представление о Ельцине, которое они пытаются утвердить с помощью своего музея — оно действительно очень спорное, и никакой муфтий Бердиев менее спорным его не делает. Очередной виток споров о Ельцине начал Никита Михалков, это тоже спорная фигура, и мне жаль, что большая часть всех слов, которая на этой неделе была сказана по поводу этого спора, касалась не Ельцина, а как раз Михалкова — что он подхалим, что он всегда за власть, и что он не тот человек, который имеет право покушаться на память о Ельцине. Для издания Republic я написал колонку в защиту Михалкова — в самом деле, многих слов, сказанных о нем в эти дни, он все-таки не заслуживает.

Все-таки нельзя забывать, что еще в те годы, когда Борис Ельцин руководил Свердловским обкомом КПСС и ни о какой демократии даже и не думал, Михалков уже снимал «Неоконченную пьесу для механического пианино» и «Несколько дней из жизни И.И. Обломова». Выдающихся художников в России немного, Михалков один из них, и еще неизвестно, какой календарь весомее – тот, в котором 1991 год обозначен «Ургой», или тот, в котором Ельцин в том же году стоит на танке. Тот, в котором 1994 год – год «Утомленных солнцем», или тот, в котором ельцинский танк догорает на площади Минутка.

Михалков – слишком масштабная фигура, чтобы препарировать ее так, как будто это очередной телеведущий-пропагандист. Это стоит иметь в виду, цепляя к Михалкову какой-нибудь суетный ярлык или популярный глагол «лизать», который к нему в любом случае неприменим (представьте, как это звучит: «Эйзенштейн лизал Сталину», «Маяковский лизал Ленину»). «Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе», – как сказал по другому поводу еще один наследник старинного не просто дворянского, а боярского рода, сочинивший, как известно, несколько очень верноподданнических лоялистских стихотворений, которых ему не простила бы наша либеральная интеллигенция, если бы она существовала в его время.

Еще один даже не спор, а такой скверный медиаанекдот — спор между публицистом Александром Бауновым и медиаменеджером Маргаритой Симоньян, которая назвала Баунова нацистом на основании того, что он назвал ее армянской девушкой. Этот спор уже закончился, и Баунов, и его работодатель, центр Карнеги, принесли Симоньян свои извинения, — прямо как перед Кадыровым, это же он у нас сейчас главный по публичным извинениям. Инцидент исчерпан, но мне кажется, что эта история выходит за рамки частных отношений между публицистом и руководительницей телеканала RT. Текст Баунова, на который она так шумно обиделась, не содержал никаких выпадов против нее — контекст там был такой, что вот, исламисты взяли Пальмиру, и Баунов возмущается лицемерием западного общественного мнения, которому на Пальмиру наплевать, зато не наплевать на мнимую, по мнению Баунова, опасность российской пропаганды, которую олицетворяет Симоньян — тут-то он ее и назвал армянской девушкой.

Мы уже как-то смирились с тем, что называть в новостях национальность преступника — это дурной тон и провокаторство. Теперь выясняется, что это правило касается не только преступников, но и всех. Симоньян не хочет, чтобы ее называли армянкой — ее право, каждый человек имеет право обижаться на что угодно, но не каждая личная обида будет проявлением нацизма и других общественно опасных вещей. Вот я, например, русский, и мне приходилось и работать в коллективах, где русских было меньшинство, и проводить время в компаниях, где я иногда был единственным русским — и я просто не помню, называл ли меня кто-нибудь русским. Наверное, называл, я сам с удовольствием говорю о себе, что я русский, мне не придет в голову обижаться на такие вещи и даже запоминать их. Очевидно, что я и Маргарита Симоньян смотрим на это по-разному. Очевидно также, что ни мое, ни ее отношение к этим вещам еще не стало в России общепринятым — того стандарта политкорректности, который сложился на Западе, в России пока нет, и формулировка «армянская девушка» у нас не считается общепринято оскорбительным. При этом какие-то слова, указывающие на национальность, оскорбительными у нас считаются, и я не решусь произносить их в эфире — Баунов не называл Симоньян этими словами, он знает разницу, и она тоже знает разницу. Зачем же она стала на него жаловаться и требовать извинений? Об этом моя колонка для Republic.

Процесс формирования российской политкорректности продолжается прямо сейчас, и Маргарита Симоньян – активная его участница. Публицист Баунов существует в российском смысловом поле, и так же, как и вся «российская нация», он наблюдает за формированием тех стандартов политкорректности, которые будут приняты в России завтра и которых пока нет. Но уязвимое место Баунова – он работает в западной организации, и Симоньян по какой-то неизвестной нам причине сознательно воспользовалась этим противоречием, заведя с работодателями Баунова разговор о нем в тех терминах, которые – и она это прекрасно знает – бесспорны для Запада и совсем не очевидны для России. Иными словами, мы видим не праведный гнев честного человека, а довольно подлую уловку лицемера, зачем-то (возможно, здесь дело в пренебрежительных словах Баунова о размерах аудитории RT) искавшего возможности создать для своего оппонента служебные неприятности. И это уже не акт борьбы с нацизмом, а совсем не героическое интриганство – воспользоваться неосторожным высказыванием и сделать из него международный скандал.

Алексей Навальный объявил о том, что собирается принять участие в президентских выборах 2018 года. Я нарочно не стал начинать программу с этой темы, отложил ее на середину, потому что у меня как раз самое жуткое впечатление от медийных последствий заявления Навального — какие-то огромные его интервью, аналитические статьи, споры о том, надо его поддерживать или не надо, то есть все так по-взрослому, как будто у нас в России действительно существует институт выборов и возможность мирной смены власти посредством победы оппозиционера на выборах. Те журналисты, которые спрашивают сейчас Навального о минимальной зарплате или ипотечной ставке, которую он установит, когда станет президентом — от этого веет такой тоской, потому что мы видим, как не хватает всем вот этого — чтобы можно было выбирать власть, чтобы можно было интересоваться предвыборными программами и переживать по поводу исхода выборов. Люди готовы зашторить окна и раскачиваться в стоящем вагоне, делая вид, что он едет — вот так это сейчас выглядит.

Я, конечно, тоже проголосую за Навального, куда же деваться. Наверное, приятнее было бы это сделать в 2012 году, но в России надо жить долго, и, может быть, вообще весь этот разговор относится не к 2018 году, а к 2024-му. Меня, конечно, как и раньше, бесят антипутински настроенные люди, которые говорят, что голосовать за Навального не будут, потому что он националист, не хочет отдавать Крым и вообще ничем никогда не руководил. Я об этом писал еще во время мэрских выборов 2013 года — все понимаю и про чудесное освбождение, и про подписи муниципальных депутатов от «Единой России», и так далее, но просто представьте, если он победит, какими будут лица тех, кто сейчас за деньги по телевизору говорит о нем гадости, и о тех, кто по своему прекраснодушию поддакивает этим гадостям уже с оппозиционных позиций. Мне кажется, в этом качестве — в качестве раздражителя для неприятных людей по обе стороны политического фронта, — Навальный по-прежнему хорош, а чего-то сверх этого ждать от кого бы то ни было в сегодняшних условиях просто не стоит.

В общем, пусть против Навального агитируют те, кому за это деньги платят. А я в своей колонке для Deutsche Welle рассуждаю о том, полезен ли Навальный для политического климата в России — то есть понятно, что полезен, но я пытаюсь сформулировать, почему именно.

Да, это совсем не романтический и не революционный сценарий, но революционная романтика — последнее, в чем нуждается сегодня как провластная, так и оппозиционная номенклатура. Речь по сути идет о возвращении к подзабытым ценностям митингов на Болотной, когда вполне лояльные граждане требовали совсем немногого: чтобы «Единая Россия» вела себя чуть скромнее, и чтобы Центризбирком сохранял хотя бы минимальные приличия.

Навальный, которым кремлевская пропаганда любила пугать обывателей как угрозой революционного хаоса, окажется самой надежной из имеющихся в наличии страховок от политических потрясений. Свою роль в этом сыграет и коалиция ультраконсерваторов и ультралибералов, которая неизбежно сложится против него. И те, кто считает критиков Путина агентами Запада, и те, кто относит Навального к радикальным националистам, вместе будут наглядно демонстрировать безальтернативность политической реформы в виде выпущенного на выборы Навального. Это в любом случае изменит политический климат в стране. А изменившийся климат — это всегда оживление и новые возможности, о которых сейчас не знает ни Навальный, ни те люди в Кремле, от которых (конечно, от них, а не от суда в Кирове) и зависит его участие или неучастие в президентских выборах 2018 года.

Ну и почти на ту же тему — вот Навальный сказал, что пойдет в президенты, и немедленно то же самое заявляет сидящий в тюрьме девелопер Полонский. Понятно, что самому Полонскому это не нужно, а кому нужно — как раз власти, реагирующей на выдвижение Навального своими контрмерами. И контрмеры знакомые до тошноты — знаете, как на одиночный пикет приходит провокатор? Встает рядом с пикетирующим, разворачивает плакат, и пикет одиночным быть перестает. Ну и полиция тут как тут, конечно. Здесь то же самое — новость о выдвижении Навального нужно подавать так, что оппозиционный лидер собрался в президенты. Выдвижение Навального и Полонского — это уже, извините, двое одиозных персонажей, которых судят за мошенничество, объявили, что идут в президенты — собственно, ровно так об этом уже пишут прокремлевские ресурсы. Правда же, очень хитрый манипулятивный трюк? Как бы да, но на самом деле нет. Такой трюк будет хитрым только в условиях, как у нас — чтобы тотальный контроль власти над медиа, избиркомами, бюджетниками и прочим, чтобы ни одна муха не пролетела, а если пролетит, то наготове очередное уголовное дело. Вот это первично и это важно, а пиаровские трюки — они занимаются ими только потому, что так положено. Об этом парадоксе я написал колонку в издание Rus2Web.

Миф о пиаровском совершенстве администрации президента родился еще в начале нулевых. Сейчас, когда место Вячеслава Володина (а в прошлом — Владислава Суркова) занял Сергей Кириенко, к традиционному имиджу всемогущего Кремля добавилось модное слово «методология» — никто не знает, что оно значит, но имеется в виду какая-то дьявольская хитрость. Но ничего дьявольски хитрого не происходит — все медийные манипуляции власти и ее людей при ближайшем рассмотрении оказываются вполне примитивными и многократно использованными в прошлом. Кремль действительно всемогущ, но он всемогущ прежде всего потому, что в его распоряжении колоссальный административный, полицейский и денежный ресурс — одним можно позвонить и наорать, других купить, третьих посадить, а четвертых в России просто нет. Система груба и примитивна, миф о ее хитрости, манипулятивных талантах, и даже о «методологии» — это именно миф. Нет там никакой хитрости, есть только сила.

Читайте колонку Олега Кашина о том, как старые сальные шутки портят путинскую пропаганду.

У меня на этой неделе была еще одна колонка, она не привязана к новостным поводам, и я решил о ней не говорить, но одну вещь из нее все-таки упомяну. Я люблю советскую эстраду и всякие курьезы, от нее оставшиеся, и один из таких курьезов — песня Льва Лещенко «Свежий ветер», это 1985 год, в песне воспевается только начавшаяся перестройка, но сама песня при этом такая совсем-совсем казенная времен застоя, потому что это самое начало перестройки, и своего собственного языка у нее еще нет. По той же причине мне нравится памятник в честь запуска спутника у метро «Рижская» — мускулистый рабочий держит в руках спутник, символ конца пятидесятых, но эстетика совершенно сталинская, потому что новую еще никто не придумал, все еще впереди. Или стихи Георгия Иванова, ветерана Серебряного века, дожившего до атомных времен и потому успевшего написать стихи — «Не станет ни Европы, ни Америки, ни Царскосельских парков, ни Москвы, припадок атомической истерики все распылит в сияньи синевы. Потом над морем ласково протянется прозрачный, всепрощающий дымок, и Тот, кто мог помочь и не помог, в предвечном одиночестве останется». Это я к тому, что не надо бояться быть старомодным — в этом есть свое очарование. Ваша самая старомодная программа Кашин.Гуру, я Олег Кашин, встретимся через неделю, всего доброго.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.