Чью память нужно увековечивать, а чью — нет

Проект «Последний адрес» с самого начала был настолько прекрасным, полезным и нужным, то есть идеальным, что было даже интересно, возможна ли в принципе спорная и скандальная ситуация, связанная с этими табличками, которые вешаются на дома, где жертвы советского террора жили до той минуты, когда за ними приехала машина из НКВД. Это наш российский аналог того, что существует в Германии — там в некоторых городах имена жертв холокоста вмуровывают в тротуар среди плиток, а наши тротуары сами знаете какие, поэтому создатели «Последнего адреса» решили вешать таблички на домах.

Так вот, первый скандал, а если еще не скандал, то я прямо сам хочу, чтобы это было скандалом и поводом для какого-нибудь большого и массового спора, потому что это тот вопрос, на который у нас до сих пор нет, скажем так, общепризнанного ответа, а он, я считаю, нужен. Собственно, в чем проблема. Очередную табличку «Последнего адреса» повесили на доме 11 по Большому Ржевскому переулку, это бывший так называемый 5-й дом Реввоенсовета, в этом доме жили многие крупные советские военачальники, в том числе знаменитый командарм первого ранга Иероним Уборевич, расстрелянный в 1937 по делу Тухачевского. 1 мая активисты «Последнего адреса» повесили на этом доме табличку с именами Уборевича и его жены Нины.

И в чем же здесь скандал или повод для споров. Дело в том, что Уборевич, как раз вместе со своим начальником Тухачевским, весной 1921 года подавлял в Тамбовской губернии крестьянское восстание Антонова. Это даже по советским меркам беспрецедентная карательная акция, в ней впервые в мире против мирного населения были применены отравляющие газы. Несколько лет назад вышел фильм Андрея Смирнова «Жила-была одна баба», но, к сожалению, одного фильма мало, в нашем массовом сознании никакого Антоновского восстания нет. Время от времени я участвую в разных спорах насчет того, можно ли ставить знак равенства между русским народом и советской властью — многие считают, что можно, ведь русские не свергли советскую власть, а спокойно с ней жили, считали ее своей, и вот это, конечно, самое несправедливое, что можно вообще сказать о русских. Русские сопротивлялись большевикам как никто, именно русских давили танками в Новочеркасске при Хрущеве и травили газами на Тамбовщине при Ленине. Кавказские народы, как известно, депортировали, и это преступление, страны Балтии были аннексированы — и это тоже преступление, но русских просто топтали и уничтожали, и нет совести у тех, кто обвиняет нас в том, что это была наша власть. Не наша она была.

Так вот, Уборевич, палач и преступник, кровавая и страшная личность — теперь на доме, в котором он жил, висит табличка, на которой не написано, что он палач, зато написано, что он жертва. Он действительно жертва, но все же есть разница между такими жертвами, как он (или Ежов, или Ягода, или Берия), и такими жертвами, как те, кого он убивал, и от кого не осталось даже домов, где можно повесить табличку, что здесь жил такой-то. Если сравнивать «Последний адрес» с немецкими табличками в тротуарах, то там ведь нет Эрнста Рёма или других гитлеровских штурмовиков, уничтоженных самим Гитлером — немцы понимают разницу между жертвами и жертвами. А мы, видимо, не понимаем. Авторы «Последнего адреса» не понимают.

Я сам об этом не знал, но даже у меня есть несколько знакомых, прадеды которых были убиты карателями Тухачевского и Уборевича под Тамбовом в 1921 году. И когда эти люди пришли объясняться с создателем «Последнего адреса» Сергеем Пархоменко, он ответил, что, во-первых, «Последний адрес» не прославляет своих персонажей, а просто напоминает о том, что они были, это просветительский проект, и один из его аспектов именно такой — важно понимать, что многие создатели репрессивной системы стали ее жертвами. Во-вторых, Сергей Пархоменко ссылается на базу общества «Мемориал», в которой хранятся имена всех, кто был репрессирован, а потом реабилитирован, то есть Ежов и Ягода, которых не реабилитировали, в «Последнем адресе» невозможны, а Уборевич — и возможен, и есть.

Что тут можно возразить. Я, может быть, сейчас такую умеренно людоедскую вещь скажу, но я уверен, что если бы сталинский режим убивал только собственных сотрудников, своих маршалов, своих членов ЦК, своих чекистов, и не трогал простых и ни в чем не виноватых людей — это был бы, в общем, прекрасный по меркам межвоенной Европы режим, почти демократия, и нам бы сейчас в голову не приходило спорить о Сталине, если бы, повторю, он убивал только своих. Но в том-то и проблема, что убивал он не только своих, убивал он в произвольном порядке всех, просто стучал в двери и выхватывал — то великого русского поэта Мандельштама, а то неграмотную школьную уборщицу. То гениального театрального реформатора Мейерхольда, а то старого рабочего, тихо точившего свои детали на станке и никому в жизни не мешавшего. Чудовищность системы в этом и состояла — она слепо и без разбора пожирала всех, виноватых и невиноватых, знаменитых и незнаменитых. До Уборевича «Последний адрес» показывал это с вымораживающей точностью —вот домик, из которого забрали юную метростроевскую комсомолку, а вот питерская парадная, в которой жил гениальный поэт Олейников. Об Уборевича спотыкаешься, он не из этого ряда, он другой. Если бы он держался ближе не к Тухачевскому, а к Ворошилову, то, может быть, его бы вообще не тронули, и он поучаствовал бы и в войне с Гитлером, и был бы сейчас похоронен на Красной площади.

Ссылки на реабилитацию — в них тоже что-то не то. Советский режим убивал, советский же режим и реабилитировал. Первая волна реабилитаций — это как раз Хрущев, между танками в Будапеште и танками в Новочеркасске. Мы что, Хрущева считаем истиной в последней инстанцией по вопросу о виновности или невиновности убитых Лубянкой? Это тоже неправильно, нужен какой-то другой критерий. Мы тоже спорили об этом критерии, я говорю — ну давайте отфильтруем, допустим, членов ЦК и сотрудников НКВД, они не такие же жертвы, как Бабель и Мейерхольд, по ним плакать не надо. И возникает вопрос — хорошо, по Уборевичу не плачем, а по его жене? Она ведь никого не убивала и погибла просто потому, что жена. То есть она заслуживает таблички, а муж не заслуживает? Тоже ведь глупость какая-то.

Если кто-то ждет, что я сейчас, всех вас запутав и смутив, скажу, как правильно — зря ждете, правильный ответ — никак, задача при ее нынешних условиях не имеет решения в принципе. Увековечение жертв — это очень важная, но все же деталь большого и сложного процесса, который можно назвать десоветизацией, если этот термин еще не стал окончательно ассоциироваться с украинской кампанией по сносу памятников Ленину. А что такое десоветизация по-настоящему — это я вам сейчас расскажу.

Тот дом в Большом Ржевском переулке — его не для красных маршалов строил архитектор Мухин. Дом построили до революции, у дома были хозяева, они потратили на него свои деньги, а потом пришла советская власть и отобрала этот дом, чтобы поселить в нем своих командармов. Это, если хотите, ворованный дом, и, когда мы говорим о знаменитых его обитателях, стоит вспомнить о тех, — я не знаю их имен, но это можно выяснить, — о тех, кто жил в этих квартирах до Уборевича и его сослуживцев. И настоящая, а не фиктивная десоветизация — это разыскать потомков этих людей и вернуть им то, что у них украли.

Я сейчас это произношу и сам понимаю, какая это безумная утопия. Но почему-то в странах Балтии эту утопию смогли реализовать, во многих восточноевропейских странах смогли. Мы уверены, что у нас это невозможно? Мы уверены, что дом Рябушинского должен быть музеем Горького, а дом Морозова — домом приемов правительства? Мы уверены, что украденная у Щукиных и тех же Морозовым коллекция живописи французских модернистов — это государственная собственность? Не спешите отвечать, подумайте. Вопрос сложный.

Реституция через сто лет — это совсем не фантастика. А вот такой подход, когда одни деяния преступной системы мы считаем преступлениями, а другие не считаем — это как раз манипуляция и лицемерие. Именно благодаря этому лицемерию возникают такие казусы, как табличка в честь Уборевича. Именно благодаря этому нас, невзирая на смену флагов, учат жизни одни и те же внуки Молотовых и Микоянов, а московские квартиры, полученные прадедами из НКВД, стали теперь недвижимостью правнуков, которые считают это наследство заслуженным и дорожат им так, как будто оно честно заработано. Советский корень нашей реальности — он вот там, он очень глубоко, и если мы его не хотим выкорчевывать (а мы, наверное, имеем право этого не хотеть,почему нет, в самом деле), то тогда нужно терпеть и светлую память об Уборевиче, и памятники Ленину, и улицы Дзержинского. Возможно, они с нами навсегда.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции​