«Я не признаю рамок, которые задает наша среда»: Кашин объясняет, почему пришел в студию «60 минут»

На этой неделе я опять сходил, — ха, сходил; съездил, слетал, — в передачу «60 минут», и меня даже уже не ругают, а уже вот так, махнув рукой — ну, все понятно, был Олег и нет Олега. Мне самому, конечно, интересно, какой у меня в этом смысле запас прочности, у меня у самого есть люди, которых я, допустим, раньше читал, а с определенного момента перестал просто потому, что понимаю, что у них в соцсетях каждый второй пост заказной, а заказные посты читать — ну, незачем в принципе. И я представляю себе своего какого-нибудь знакомого, который бы вдруг начал ходить на телевидение или еще куда-то «туда», и пытался бы угадать, что он задумал, какой у него план, чем его смогли купить и все такое. То есть людей, которые мне сейчас не доверяют, я прекрасно понимаю. На знакомых, которые, не поговорив со мной, делают по моему поводу какие-то суровые заявления, я обижаюсь, а незнакомых понимаю — я бы, если бы речь шла не обо мне, тоже бы заподозрил человека на моем месте в каком-то неприличном подвохе.

Но сам я знаю, что подвоха никакого нет, что я как три года назад ставил у себя дома камеру и рассказывал что-то на Дожде, так и сейчас рассказываю, и у меня нет ни секретной договоренности с КГБ, ни тайных денег, ничего вообще, и эти эфиры для меня — а в последнем эфире я и не говорил ничего скандального, мало говорил вообще, даже процитировать нечего, тут сам факт прихода в студию имеет значение, это он скандален, этот факт, а не слова, которые я там говорил, — так вот, эти эфиры для меня — такая демонстрация непризнания тех рамок, которые задает наша среда и которые мне не нравятся. Я пишу в связи с этим об общественном расколе, и, наверное, что-то неудачно сформулировал, потому что читатели говорят — Кашин призывает к единству. Да нет, совершенно не призываю, да и к какому единству можно призывать, с кем — с сенатором Арашуковым? Нет. Я не верю ни в единство, ни в примирение, мне оно и не нужно, мне нужна свобода — моя, персональная, и свободу я вижу в том, чтобы делать какие-то вещи, которые мне хотят запретить люди, не имеющие на то никакого права. Наверное, тут есть элемент иронии судьбы, что персональным символом этой свободы для меня стала та студия — но к таким парадоксам я отношусь очень неплохо.

В общем, я понимаю наивность своего призыва, но все-таки — мечтаю приучить хотя бы свою аудиторию, а в идеале и вообще всех, кто про меня знает, к тому, чтобы легитимным ответом на вопрос — «Почему Кашин это делает, зачем он это делает?» было бы — «Потому что он хочет и больше нипочему». Что-то вроде манифеста по этому поводу — на Репаблике, который я люблю в том числе за то, что он дает мне возможность высказываться на такие темы.

Не от Щецина до Триеста, а от сердца к сердцу железная завеса опустилась на Россию. Общество, аудитория, среда делятся на две неравные части, фактически изолированные друг от друга, живущие вне друг друга и имеющие четкое (и максимально упрощенное, конечно) представление друг о друге, не позволяющее считать друг друга за людей.

Критики власти знают, что на стороне власти могут находиться только бессовестные циники, чья лояльность обеспечена коррупционными или иными аморальными и неприемлемыми для честного человека возможностями. Активные сторонники власти, в свою очередь, уверены, что бороться с властью, критиковать ее могут только те, кто действует в интересах врагов России из-за границы (это понятно) или из прошлого (из девяностых, из гитлеровских времен, из первых узлов «Красного колеса», откуда угодно). Обе стороны предпочли бы, чтобы другой стороны не было, и обе стороны уверены именно в собственной правоте. Это называется общественный раскол, Россия живет в нем не первый год, и, как часто бывает в долгих историях, никто уже не помнит, с чего все началось – конфигурация раскола менялась и меняется непрерывно, и лоялист 2019 года, наверное, перегрыз бы глотку лоялисту-медведевцу (вот я им тогда и был) 2009 года. Базовые точки раскола давно стерты и плохо различимы, правильнее говорить, что раскол нам заповедан полузабытым прошлым, и железный занавес давно стал привычной и комфортной частью ландшафта для всех, кому нравится думать, что за занавесом жизни нет.

Опыт оригинального железного занавеса, однако, учит, что жизнь на самом деле есть и там, и там, и если по одну сторону снимают «Крестного отца», а по другую – «Бриллиантовую руку», то счастливее других будет тот, кто посмотрит оба фильма. Но таких счастливцев нет, и жизни проходят в присутствии занавеса, как будто даже украшающего окружающий пейзаж, а если какой-нибудь мечтатель, «Слава Курилов», бросится в море и заплывет на ту сторону, обратной дороги ему уже не будет, а значит, и счастья тоже.

Железный занавес – это несвобода, это заложничество, одинаково унизительное для всех. Свобода – это возможность ходить туда-сюда, делать то, что хочешь, а не то, что положено. Считая свободу ценностью, я считаю ценностью и возможность пренебрегать расколом, игнорировать этот занавес и жить так, как будто его нет. Я борюсь за эту свободу. Получается пока плохо, но я честно стараюсь.

Фото на обложке: скриншот из эфира «России-1»