Символ застоя при Сечине: почему мы смеемся над собой, высмеивая Леонтьева

Лучшим фильмом о журналистской профессии я считаю американский нуар сороковых годов «Аллея кошмаров». В нем нет ни одного журналиста, это фильм о цирковых артистах, но тем и интереснее — в конце концов, какая разница, в какой сфере реализуются талантливые люди, одержимые своим делом, и журналистика в этом смысле очень похожа на цирк.

В бродячем цирке, где начинает карьеру главный герой, есть самый ужасный персонаж — грязный опустившийся человек, живущий в клетке и ежедневно получающий от хозяина по большой бутылке виски за исполнение самого омерзительного номера — каждый вечер на манеже он откусывает головы живым цыплятам, шокируя публику, а потом уходит в свою клетку и снова пьет, чтобы назавтра снова выйти и откусывать головы уже новым цыплятам. Старый клоун говорит главному герою, молодому фокуснику, что вот это чудовище было когда-то великим иллюзионистом. «Что же с ним случилось?» — спрашивает главный герой. «Тебе этого лучше не знать», — отвечает старик, и через полтора часа в финале фильма главный герой, проживший большую цирковую жизнь и оказавшийся никому не нужным, приходит, весь грязный и заросший, искать работу в новом цирке, хозяин которого говорит, что ты знаешь, есть у нас одно местечко, очень хорошее — твой номер будет длиться всего минуту, и ты за него каждый день будешь получать по большой бутылке виски.

Когда молодые журналисты смотрят сейчас на Михаила Леонтьева, исполняющего свой коронный номер, обрушивая на очередного звонящего ему репортера поток бессвязной брани, они, конечно, видят перед собой злого и наглого чиновника «той самой» нефтяной компании, и то, что он оскорбляет, кажется даже естественным, потому что ну в самом деле, каким еще должен быть пресс-секретарь у Игоря Сечина?

Конечно, для многих он остается человеком из телевизора, тем странным ведущим, который много лет каждый день появлялся на экране и говорил: «Однако, здравствуйте». И над ним смеялись, даже у Сорокина есть герой, который говорит «Однако, здравствуйте», и его все посылают в ответ. Многолетний ведущий народного телевидения — это кто-то вроде Леонида Якубовича или Александра Маслякова, и для многих Леонтьев навсегда останется именно таким, человеком из этого ряда. Но это какая-то ужасная несправедливость по отношению к великому журналисту, и я сейчас не иронизирую — он великий.

Я помню, как в программе «Однако» вместо заставки включили песню «Вставай, страна огромная», это была осень 1999 года, в Москве взрывались дома, и еще никто не спорил по поводу того, кто на самом деле их взорвал. О том, что это война, нам сказал Михаил Леонтьев — тогда еще новое лицо Первого канала, он пришел туда делать свое «Однако» за несколько месяцев до того вечера, пришел с телеканала ТВЦ, но о нем никто не говорил, что он продался — было очевидно, что на лужковском телевидении ему, убежденному правому либералу, не место, и что он действительно должен быть там, где с Лужковым воюют — в конце девяностых на нашем телевидении уже почти не осталось политических ведущих с собственными убеждениями, а Леонтьев был безусловно убежденным человеком, его убеждения формировались на наших глазах с самого конца восьмидесятых. Знаменитая рижская газета «Атмода», в которой он впервые прогремел как ярчайший автор, — это была «Медуза» восьмидесятых, в Москве еще действовала советская цензура, в Риге уже нет, и чтобы написать, что России нужен либеральный Пиночет, нужно было печататься в Риге, и Леонтьев печатался.

В только что созданном «Коммерсанте» он был одним из первых журналистов, но звездой «Коммерсанта» не стал, не успел, потому что ушел создавать другую знаковую газету того времени — «Независимую», а чуть позже стал одним из основателей газеты «Сегодня», которая в той же мере, что и «Коммерсантъ» участвовала в формировании того языка, на котором до сих пор говорит российская пресса. Леонтьев был идеологом отдела экономики «Сегодня», из этого отдела выросла вообще вся наша деловая пресса, и когда сегодня молодой журналист, допустим, РБК смеется над Леонтьевым, мне хочется, чтобы он понимал, что смеется именно над тем человеком, который придумал тот язык, на котором разговаривает нынешнее поколение деловых журналистов.

Леонтьев заслуживает бронзового бюста во дворе журфака Московского университета — это действительно тот человек, без которого русской постсоветской журналистики в том виде, в каком мы ее знаем, просто не было бы. Именно этот человек, который сейчас посылает «в жопу» — это очень важно понимать. Он сделал идеальную журналистскую карьеру, он стал телезвездой, будучи совсем не телевизионным человеком ни по внешности, ни по голосу, ни по манере. И то, что его карьера уперлась в должность «очень вежливого» пресс-секретаря при Игоре Сечине, — это какой-то страшный урок всем, кто сегодня делает свои первые или не первые шаги в журналистике. Кто не добьется успеха, тот пропадет. Кто успеха добьется, тот не пропадет и станет как Леонтьев. Это уже не черта личности, это черта времени, которое ломает всех, даже самых ярких и самых сильных. Высоцкий когда-то очень точно дополнил строчку Блока: «Мы тоже дети страшных лет России, безвременье вливало водку в нас». Мне кажется важным, чтобы нынешние журналисты понимали, какой может быть их — то есть наша — судьба в нашем безвременье, в нашем застое. Леонтьев снова символ, как и двадцать лет назад, но теперь он символ не журналистики, а вот этого застоя и печальных судеб тех, кому в этом застое не повезло жить. Смеясь над Леонтьевым сегодня вы, может быть, смеетесь над собой через двадцать или десять лет — не надо.

В том фильме про цирковых артистов старый клоун говорил  молодому фокуснику, что ему не надо знать, что случилось с тем человеком, который стал откусывать головы цыплятам. Мне кажется, такие вещи знать надо. Не отворачивайтесь, смотрите на него. Он просто первым прошел тот путь, который еще многим предстоит.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.