«Сотрудник ФСБ в среднем симпатичнее любого оппозиционера»: Кашин о юбилее Лубянки

Полтора месяца назад мы отмечали (то есть на самом деле не отмечали) столетие большевистского переворота, и эта дата открывает такой огромный исторический календарь — теперь до самого 2091 года мы обеспечены поводами для вдумчивого разговора о нашем прошлом в виде столетних юбилеев разных важных событий. Совсем скоро исполнится сто лет Красной армии, потом будет сто лет СССР, потом сто лет коллективизации, столетие большого террора, войны и победы, полета Гагарина и так далее — в общем, тематический план моих колонок расписан на семьдесят лет вперед.

И такая очень яркая дата из этого большого календаря — столетие советских карательных органов, и, что еще интереснее, нынешние российские силовики тоже считают 20 декабря 1917 года датой своего корпоративного рождения. Это немного странно, потому что столетняя история чекизма — наследие такого рода, которое, если уж оно тебе досталось, лучше лишний раз не доставать из пыльных шкафов, и в эти дни как раз по поводу наследия была такая своеобразная полемика, в которой, с одной стороны, выступил директор ФСБ Александр Бортников, давший специальное интервью «Российской газете» на тему преемственности чекистской истории, что вот, как они когда-то ловили белогвардейцев и троцкистов, так и теперь ловят террористов и экстремистов. А с другой стороны в этой полемике участвовали, кажется, все остальные, для которых столетие ВЧК — дата вполне однозначная без какого-то повода ее праздновать. Я тоже, конечно, стою на второй, античекистской точке зрения, но, в отличие от Марии Алехиной, не готов приветствовать лубянское ведомство лозунгом «С днем рождения, палачи!» — если уж ранжировать российских силовиков по степени их ужасности, то первые места, я думаю, будут делить МВД и ФСИН, самые надежные поставщики самых жутких и самых страшных историй типа той казанской бутылки шампанского или каких-то тюремных пыток. А с ФСБ ассоциации другие — это действительно лучшее, что есть сегодня у российского государства, самая надежная, почти всемогущая структура, у которой, наверное, просто нет потребности запытывать людей до смерти, самоутверждаясь таким образом — зачем самоутверждаться, если ты и так знаешь себе цену? Контактов с этим ведомством у меня в жизни было совсем немного (и нет, меня никогда не вербовали), и могу сказать, что все воспоминания об этих контактах у меня самые хорошие — эти люди могут все, эти люди держат слово, эти люди похожи на западных положительных киногероев, и сотрудник ФСБ в среднем интереснее и симпатичнее любого, например, оппозиционера. И если иметь это в виду, то тем более странно, почему у этих современных и продвинутых людей есть эта таинственная потребность быть официальными наследниками садистов, маньяков, мародеров и убийц из ведомства Дзержинского, Ягоды, Ежова и Берии. Зачем они держатся за позорное самоназвание «чекист», на каждой букве которого по тонне невинной крови. Зачем они сидят в этом страшном замке на Лубянской площади — там же привидения, там души убитых должны в голос выть непрерывно даже днем. Зачем это нужно современной ФСБ?

И у меня есть такая, может быть, романтическая версия. Понятно, что в ее нынешнем виде эту контору создал не Дзержинский и даже не Андропов, а бесцветные и далеко не лучшие в своем роде постперестроечные, постсоветские силовики, которые на протяжении всех девяностых возрождали это ведомство в рамках своего тихого реванша за ту неприятную ночь, когда сносили памятник Дзержинскому. У истоков нынешней ФСБ стоят милицейский генерал Баранников, и украинец Галушко — это вообще отдельный анекдот о чекистском интернационале, когда уже после распада СССР Лубянку возглавил первый руководитель СБУ. Сергей Степашин, политработник из пожарной охраны, политик-демократ первой волны — это при нем ведомство получило нынешнее имя, до него оно называлось ФСК, Федеральная служба контрразведки. Но Степашина прогнали после Буденновска, потому что рейд Басаева в российский тыл — это, конечно, показатель качества работы спецслужб. Степашина сменил уже всеми сейчас забытый Барсуков, которого и тогда никто не знал в лицо, потому что этот кремлевский комендант, человек, всю жизнь учившийся маршировать на парадах и больше ничему, был в те годы таким приложением к другому великому силовику Александру Коржакову, человеку, создавшему силовое сословие в его нынешнем виде, когда охранник конвертирует свою близость к телу в политическое и экономическое влияние, буквально — выдали пистолет и крутись как хочешь. Коржакова и Барсукова сняли во время скандала с коробкой из-под ксерокса, но из песни слова не выкинешь — Барсуков руководил Лубянкой.

Мне кажется, я правильно реконструирую логику Бортникова и его нынешних сослуживцев. Они наследники Степашина, Галушко, Барсукова и Баранникова, и им стыдно быть их наследниками. Поэтому они выбирают людей страшных, патологических убийц, и хотят вести свою родословную от них. Это такая дурацкая драма поиска идентичности. Вот об этом моя колонка для издания Репаблик.

И Александр Бортников, и его предшественники Николай Патрушев и, не стоит забывать об этом, Владимир Путин, и большая часть их соратников и сослуживцев – чекисты того поколения, которое, придя на службу в семидесятые-восьмидесятые, навсегда отмечено печатью не наследственного, то есть легко игнорируемого, а персонального греха. Можно считать, что люди в те годы шли в госбезопасность за более комфортной, чем у обычных советских людей, жизнью, за привилегированным статусом, обеспечивавшим престижное потребление как материальных, так и нематериальных ценностей. Можно считать, что они были мотивированы искренним желанием послужить отечеству, которому они давали присягу. Но в обоих случаях речь идет о бессовестных циниках, либо с самого начала не веривших делу, которому они подписались служить, либо предавших его в 1991 году.

Разумеется, здесь нет никакого упрека чекистам, не ставшим расстреливать толпу, сносившую памятник, не ставшим устраивать новый переворот и огнем и мечом сохранять Советский Союз – сдались, и слава богу. Но все же именно сдались, без сопротивления и даже без возражений, и это, если следовать логике служения, логике присяги, ставит на них позорное клеймо навсегда. Одно время они любили сравнивать себя с дворянами – что ж, отличное сравнение, но представьте себе дворянина, пережившего двадцатые и нашедшего себя при сталинском дворе, ну вот типажно – Сергей Михалков или Алексей Толстой, то есть люди, чья лояльность советскому режиму прямо противоречила всему дворянскому прошлому их самих и их предков; быть «рабоче-крестьянским графом» гораздо более стыдно, чем каким-нибудь убежденным старым большевиком. Чекисты андроповского призыва на службе постсоветского государства – такие же рабоче-крестьянские графья, ежеминутно отрекающиеся и от своего Дзержинского, и от всего, чему их учили в их краснознаменных институтах.