Кашин и сломанная империя

Когда Владимира Путина сравнивают со Сталиным или с Брежневым, это всегда звучит как натяжка, и у меня есть любимая теория, которая это может объяснить. Путин в отличие от всех своих предшественников — прежде всего политтехнологический продукт. Его придумали в 1999 году, и он с тех пор живет своей собственной жизнью. Политтехнологии — это такой вполне рыночный механизм, когда обществу продают именно такого политика, какого ждет общество, и поскольку существующие политики сами по себе никогда не бывают похожи на общественный идеал, политтехнологии упаковывают их именно в ту упаковку, которая в конкретный момент больше всего нравится людям. Путин у власти давно, свои упаковки он меняет регулярно, и этим он отличается от Сталина, Брежнева, кого угодно — в отличие от них, Путин устроен так, что сегодня он может превратиться в Сталина, завтра в Брежнева, а послезавтра, чем черт не шутит, и в Горбачева. И вот сейчас, мне кажется, мы имеем дело с Путиным-Хрущевым. У реального Никиты Сергеевича среди прочих его общеизвестных качеств была удивительная уверенность в собственной неотразимости и способности вести диалог с любой, в том числе самой недоброжелательной аудиторией, и в годы своего царствования Хрущев предпочитал тишине кабинета и закрытым заседаниям в узком кругу вот эту почти публичную политику — собирать огромные аудитории, говорить без бумажки, ругаться, шутить. В знаменитой книге «Лицом к лицу с Америкой» о поездке Хрущева в США, последняя глава посвящена совершенно невероятному с нашей точки зрения эпизоду — прилетев из Америки, Хрущев прямо из аэропорта поехал в Лужники, во дворец спорта, где его уже ждал полный зал трудящихся, и он им долго, пока свежи впечатления, рассказывал о своем путешествии.

Ну и знаменитые встречи с творческой интеллигенцией, описанные во множестве мемуаров — Хрущев любил учить художников рисовать, а писателей писать, и была его знаменитая полемика с поэтом Вознесенским, когда Хрущев на него орал «Господин Вознесенский, вон из страны», и выставка в Манеже, на которой Хрущев тоже орал известно что — вот такое живое непосредственное общение Хрущев любил гораздо больше, чем унылую аппаратную работу, поэтому в 1964 году его соратникам оказалось нетрудно его свергнуть, он просто не заметил заговора.

Я сейчас ни на что не намекаю — да и прямо скажу, не верю я, что соратники Путина на что-то в этом смысле способны, — но мне кажется очевидным, что Путин сейчас переживает вот такой хрущевский период, когда ему приятнее и интереснее общаться не с партийными товарищами, а с более-менее независимыми людьми, которые будут с ним спорить, а он их будет убеждать, что государство ведет себя правильно. Два больших заседания президентских советов — по культуре и по правам человека, — к заседанию СПЧ мы сегодня еще вернемся подробно, а с деятелями искусства на следующий день после своего послания Путин говорил гораздо веселее и заинтересованнее, чем со стопроцентно послушными ему депутатами. На одной из этих путинских встреч звучала любимая присказка председателя СПЧ Федотова — «отредактировать сосну до телеграфного столба». Вот парламентаризм в России примерно так и отредактировали как раз при Путине, но потребность в живой политической дискуссии никуда не делась, и неделю назад мы наблюдали, как она сама собой пробивалась через протокольные нормы совета по культуре, когда Александр Сокуров просил Путина помиловать Олега Сенцова, а Евгений Миронов возмущался, что активисты срывают спектакли, а власти идут им навстречу. Получилась такая миниатюрная модель российской политики — на Путина наседали справа и слева, а он уже на уровне рефлексов реагировал на режиссеров и писателей точно так же, как если бы это были настоящие политики. Об этом феномене я написал для издания Republic.

Подпираемый с обеих сторон либералами и консерваторами, Путин обнаруживает, что может опереться только на аполитичных циников, старых друзей – эту роль на заседании играет Валерий Гергиев, который закрывает тему несвободы художников ссылкой на Шостаковича и Ахматову – вот у них была несвобода, а нам-то грех жаловаться. Благодарный Путин в ответ разыгрывает сценку с заботой о здоровье любимого дирижера, недавно прооперировавшего мениск, – этот жанр Путин любит, и в формате прямых линий («Хотите, я вам такой стул подарю?») он чувствует себя максимально уверенно и явно благодарен Гергиеву за то, что тот говорит с ним на одном языке.

Трехчасовой политический процесс в миниатюре воспроизводит то же, что в масштабах всей России практикуется годами, – Путин одинаково чужд и свободомыслию либеральной интеллигенции, и радикальному охранительству. Ждать от него, что он запретит слово «кофе-брейк» (или спасет Донбасс, или превратит Россию в православный Иран – да что угодно), так же бессмысленно, как ждать, что он освободит Сенцова (или остановит экспансию Сечина, или устроит какую-нибудь еще оттепель). Гайки будут закручиваться и ослабляться в обратной зависимости от того, чего требуют консерваторы или либералы. Силу своей власти Путин именно так и понимает, чтобы не идти навстречу ни тем ни другим. И только тем, кто согласен с ним в этой его властной философии, он будет готов подарить стул для дирижирования – совершенно бесполезный и ненужный, зато от всей души.

Мне уже неловко наблюдать за тем, как наша программа сама собой превращается в исторический кружок, но что поделаешь — я много раз говорил, что история сейчас интереснее и актуальнее того, что у нас почему-то называется политикой. О Сталине и об Иване Грозном спорить в любом случае интереснее, чем о перестановках в Кремле — такая у нас сейчас политическая атмосфера. На этой неделе исполнилось двадцать пять лет с того дня, как в белорусском местечке Вискули, в Беловежской пуще, лидеры России, Украины и Белоруссии договорились о ликвидации Советского Союза. Владимир Путин называет это событие величайшей геополитической катастрофой, с такой оценкой многие не согласны, и главный аргумент против Путина — то, как спокойно советское — тогда еще советское — общество смирилось с тем, что всем опостылевшая советская родина была объявлена распущенной. Здесь тоже есть очень важный нюанс, о котором все забывают, и напрасно — я сам прекрасно помню то настроение, когда главной новостью было не то, что СССР больше нет — это как бы и так было понятно уже давно, — а наоборот, новость была позитивная — создано СНГ. То есть главное чувство того декабря было именно такое — теперь мы живем в СНГ, и это просто переименованный Советский Союз, в котором теперь не будет Горбачева. Понимание того, что Киев, Минск и Алма-Ата теперь заграница, пришло не сразу, это заняло несколько лет, а когда все поняли, что случилось, было уже поздно переживать по этому поводу. Я знаю, что мало кому нравятся детские воспоминания как историческое свидетельство, поэтому считайте, что я никакими воспоминаниями с вами сейчас не поделился — сегодня я специально на YouTube посмотрел выпуск программы «Время» от 9 декабря 1991 года, и настроение там именно такое — ключевое слово не «разрушен СССР», а «создано СНГ», и сияющие физиономии российских начальников, которые говорят, что теперь-то заживем — общие деньги, общая армия, общие границы, — я думаю, это с самого начала был обман, но это важно зафиксировать: власть не вышла к россиянам и не сказала, что так и так, мы сломали к чертям эту империю, и теперь надо учиться жить без Украины и Средней Азии. Никто этого нам не сказал.

Я обещал не делиться детскими воспоминаниями, но еще немножечко: в тот вечер я куда-то ехал в трамвае, и, как всегда бывает в трамваях, какая-то пожилая женщина за что-то отчитывала компанию каких-то подростков чуть постарше меня. Она говорила — старших надо слушаться! А подростки ей отвечали — Нет, бабушка, если всех старших слушаться, то это уже какой-то Советский Союз будет. В трамвае все смеялись, настроение у всех было хорошее, чувства величайшей геополитической катастрофы не было.

О том, как нас всех обманули — моя колонка для издания Rus2Web:

За три с половиной месяца до того декабря страна пережила неудачный государственный переворот. Общество сделало вид и, вероятно, даже поверило, что для него неприемлемы государственные перевороты в принципе. Но декабрь обесценил август — оказалось, бывают «хорошие» государственные перевороты, против которых общество ничего не имеет.

А стоило бы иметь, наверное. Конец восьмидесятых для Советского Союза — это самое напряженное противостояние освобождающегося народа и советского номенклатурного класса, самого уродливого социального мутанта, на протяжении десятилетий владевшего страной и сочетавшего в себе самые отвратительные черты — от террористической диктатуры до бессовестной коррупции. Подмена произошла где-то в середине финального противостояния Горбачева и Ельцина: обществу стало казаться, что Горбачев и есть последний бастион номенклатурного царствования, а реальный номенклатурный реванш шел совсем с другой стороны. 

Ликвидация СССР была продана обществу как похороны тоталитаризма, но в действительности это были похороны перестройки и всего, что ей сопутствовало — неудивительно, что спустя какое-то десятилетие Россия окончательно вернулась домой в номенклатурный авторитаризм.

Тверской суд Москвы оштрафовал общество «Мемориал» на 300 тысяч рублей за отказ признать себя «иностранным агентом». Новость, непредставимая двадцать пять лет назад, и совершенно обычная сейчас. Такую новость не подверстаешь к хронике государственного беспредела, или, если на языке мемориальцев, хронике текущих событий — это ведь не акт террора, не погром, не расстрел, просто штраф за реальное нарушение существующего закона. Технически это больше похоже на взыскание алиментов, чем на репрессии.

Но это все равно репрессии. Потому что и статус «иностранного агента» был придуман не столько для наведения порядка и законности, сколько для удобства государственного давления на общественные организации. И штраф — не столько штраф, сколько попытка сделать жизнь «Мемориала» невыносимой. За этим штрафом будет другой, потом третий, потом еще что-нибудь — я думаю, они не остановятся, пока «Мемориал» сам не объявит о своем закрытии. А когда объявит — ну что, это будет такое вполне историческое событие, потому что «Мемориал» это не просто одна из правозащитных организаций. Это такое чуть ли не последнее существующее в наши дни напоминание о той развилке, которую Россия прошла где-то тоже там, в начале девяностых, когда власть сначала делала вид, что ей небезразличны вопросы национальной памяти, трагической памяти и национальной совести, а потом перестала. Тогда от «Мемориала» никто избавляться не стал, были дела поважнее, но сейчас власть, извините за такое слово, закрывает свой гештальт — когда сносили Дзержинского, сотни глаз наблюдали за этим из зашторенных окон лубянского офиса. В этих глазах был испуг. Теперь испуга нет, и есть только желание отомстить тем, кто с помощью памяти пытался вбить осиновый кол в советскую репрессивную систему. Теперь кол в руках самой системы — такая грустная история, и о ней моя колонка для Deutsche Welle.

Основатель «Мемориала» — Андрей Сахаров, фигура в современной России как бы уважаемая, но именно «как бы» — даже на проспекте его имени в Москве висит мемориальная табличка, сообщающая о его заслугах в создании оборонного щита Советского Союза (а не о том, за что он получил Нобелевскую премию мира).

Рожденная перестроечными «неделями совести» структура, призванная вернуть имена безвестным жертвам большевистского террора, могла стать важнейшей общественной институцией постсоветской России, признаваемой и уважаемой государством.

Но с годами ценности «Мемориала» как-то сами собой оказались перпендикулярны ценностям государства, причем менялось как раз государство, а не «Мемориал». 

Врагом государства не становятся в одночасье — должна быть цепочка событий, и в этой цепочке у «Мемориала» есть и убийства, и суды (в том числе с Рамзаном Кадыровым), и кампании в прессе, и много чего еще.

Когда в России ввели статус «иностранных агентов», «Мемориал» уже был в числе первых кандидатов на узаконенное государственное давление. Этот штраф, который кажется «малой кровью», — просто частный эпизод конфликта, в которой наследникам НКВД противостоят наследники Сахарова. За кого болеть — каждый решает сам.

Пять лет назад, 7 декабря 2011 года, ночью, я в компании нескольких своих знакомых сидел в баре «Джон Донн» на Никитском бульваре и ждал двух других своих знакомых, Владимира Рыжкова и Сергея Пархоменко, которые были недалеко от нас, в здании мэрии на Тверской. Они договаривались с мэрией о переносе митинга «За честные выборы» с площади Революции на Болотную площадь. Так начиналась довольно грустная и трагическая история, результатом которой стали искалеченные судьбы, тюрьмы, закрученные гайки — да чего тут пояснять, и так понятно, что наступило после провала протестов Болотной площади. Но я сейчас не об этом — важно, что из мэрии Рыжков и Пархоменко приехали в этот бар на Никитском. Еще в 2010 году я, и не один я, начал использовать в своих политических текстах термин «Жан-Жак» — это название соседнего с «Джоном Донном» кафе на Никитском бульваре, и в те времена эти несколько заведений в центре Москвы были любимым местом многих представителей московской интеллигенции, на наших глазах превращавшейся в интеллигенцию протестную. О «Жан-Жаке» в дни Болотной много говорили и писали, вы наверняка помните. А 6 мая 2012 года омоновцы даже зачистили веранду «Жан-Жака» на Никитском, и это воспринималось как такой специальный символический жест — все, мол, хватит, караул устал.

Сейчас интеллигентские кафе Никитского бульвара снова в центре внимания — уже не «Жан-Жак», а находящееся от него через дорогу кафе «Дети райка», к которому применимы все слова, в разное время написанные политическими авторами о «Жан-Жаке». На «Детей райка» и на еще одно популярное кафе «Одесса-мама» напало знаменитое телешоу «Ревизорро» с ведущей Леной Летучей — долго рассказывать, но, в общем, Летучая нашла в этих заведениях антисанитарию, а интеллигенция стала об этом спорить — что опаснее, грязь на кухне или угроза фашизма в виде агрессивной телеведущей. Почему это важно — да примерно потому же, почему в фильме «Дьявол носит Прада» героиня носила синий свитер. Масс-маркет российской политики обычно и вырастает из высокой моды интеллигентской ругани в соцсетях. Об этом моя колонка для Republic.

Пять лет назад с завсегдатаями интеллигентских кафе боролись молодежные активисты, пропаганда, омоновцы и публицисты. В декабре 2016 года примерно для того же оказалось достаточно одной телевизионной блондинки, да и ставка уже сильно ниже – вместо большой политики прагматический продюсерский расчет развлекательного канала, перезапускающего популярное шоу на московском материале и, очевидно, желающего привлечь к этому перезапуску внимание не только привычной своей аудитории. Попадание получилось максимально точным, цели достигли два выстрела из двух. Оба сюжета в лучших традициях шоу произвели невероятное впечатление на фейсбучную аудиторию, и эмоциональные споры с участием всевозможных лидеров общественного мнения не менее увлекательны, чем споры о Болотной и площади Революции.

В этом процессе поучаствуют многие – Алексею Венедиктову захочется как-нибудь конвертировать этот спор в эфирный скандал, тем более что одним из главных обличителей «Детей райка» была ведущая «Эха» Ксения Ларина; что-нибудь ретвитнет Алексей Навальный, и какие-нибудь его поклонники сочтут это директивой; колумнисты напишут колонки, колонки попадут в мониторинги, мониторинги лягут на стол как минимум Сергею Кириенко, и к выборам 2018 года Лена Летучая станет доверенным лицом Владимира Путина, а все почему – потому что продюсеры «Ревизорро», рассчитывая на бесплатную рекламу в соцсетях, однажды решили потроллить Варвару Турову. Так это и работает.

Читайте новую колонку Олега Кашина: «Где в России заканчивается воля и начинается тюрьма».

Я еще раз вернусь к пятилетию Болотной. Для себя тему этих протестов я закрыл спустя год после побоища, 6 мая 2013 года, когда спел перед поредевшей по сравнению с первыми митингами толпой песню «Все идет по плану». Сейчас я тоже хочу вспомнить песню Егора Летова, но уже другую — петь не решусь, но процитирую, это уже из позднего: «Всех нас поймали на волшебный крючок, нас поймали на волшебный крючок, и лишь оскаленное время после нас, после нас» — я стараюсь, чтобы наша программа была адекватна оскаленному времени, и всерьез надеюсь, что больше на волшебный крючок мы никогда не попадемся. Кашин.Гуру, встретимся через неделю, я Олег Кашин, всего доброго.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.