Кашин и персональные бренды: Незыгарь, Едро и Шалтай в мешке

Когда появилась фотография Петра Толстого с раввином Александром Бородой, я повесил ее у себя в фейсбуке с подписью «Сифон и Борода». Кто-то из читателей спросил — А почему сифон? Я ответил — погуглите. Он погуглил и ничего не нашел, я объяснил, что Сифон и Борода — так звали двух бомжей с Рублевки в «Нашей Раше». Читатель отвечает — Черт, а я гуглил по запросу «Петр Толстой сифон». Извините за такой натужный анекдот, но это такой скандал, когда всем неловко и все отшучиваются. Петр Толстой делает вид, что не имел в виду евреев, евреи делают вид, что поверили, потому что выбора ни у кого нет — у нас, с одной стороны, не принято наказывать больших людей за неполиткорректность, с другой — есть, действительно есть абсолютное табу на любой антисемитизм. Из этого неразрешимого противоречия складывается неловкость, которую усугубляют все — и Вячеслав Володин, объясняющий, что черта оседлости — это на самом деле про каторжан, и, скажем, питерский депутат Вишневский, пишущий на Толстого заявление по позорной статье 282. О том, что Толстой сказал недопустимое, но ему за это ничего не будет, я за два дня до встречи Толстого с Бородой написал для Дойче велле.

Случай Петра Толстого мог бы стать частью сюжета  об оскорбленных чувствах, если бы речь шла не о Петре Толстом, а о каком-нибудь провинциальном блогере, молодом журналисте или тем более оппозиционном активисте. Антисемитское высказывание могло бы стать отличным поводом для уголовного дела или для кампании травли, тем более что публичный антисемитизм в современной России — действительно маргинальная и редкая тема, и для полицейских борцов с экстремизмом это было бы такое приятное разнообразие: каждый день приходится ловить оскорбителей православия, а тут вдруг антисемит.

О, если бы о «черте оседлости» сказал Алексей Навальный — уже была бы кампания с открытыми письмами творческой интеллигенции, разоблачительными фильмами по телевидению и обеспокоенными комментариями официальных лиц. Но Петр Толстой, помимо положенной ему законом депутатской неприкосновенности, имеет еще один, неформальный иммунитет. Ему ничего не будет.

Российское государство и подконтрольная ему часть общественности умеют обижаться только на тех, чьи «обидные слова» — дополнительная нагрузка к более важным, пусть и не прописанным в уголовном кодексе вещам. Эти вещи — оппозиционность, или просто независимость, или критика власти, или контакты с теми людьми и структурами, с которыми контактировать нельзя. Вот тогда человека могут и затравить за экстремизм, и даже осудить. А если человек ни в чем таком не замечен, если у государства к нему нет скрытых претензий и если тем более он для власти свой, как Петр Толстой, то он может говорить и делать что угодно, не будет ни открытых писем, ни телевизионных сюжетов, ни судов.

И вот я написал эту колонку, в которой ни разу не упомянул слово «еврей», и читатели меня спрашивают — ну а что же ты обходишь еврейский вопрос, почему ты не высказываешься по существу? Некоторые даже так агрессивно — ты же сам понимаешь, что среди большевиков и чекистов действительно было очень много евреев, и глупо это отрицать.

Я и не отрицаю, но да, это такая тема, от которой лучше держаться подальше. Такой анекдот из личной практики — много лет назад, когда у Израиля было военное столкновение с Ливаном, меня возмутили фотографии израильских детей, пишущих на ракетах, которыми Израиль бил по позициям Хезболлы, всякие проклятия в ее адрес. Я написал тогда колонку, что нехорошо втягивать детей в войну, и там был такой скользкий оборот, что вы не думайте, что если вас убивал Гитлер, то вам теперь позволено все.

Ну написал и написал. Прошло несколько лет, и я приехал лечиться в Израиль. Лежу в клинике, большое ортопедическое отделение, молодые, старые, всякие, большинство русскоязычных. Второй или третий вечер, я еще ни с кем толком не познакомился, и вот за ужином в столовой один дед — уехал еще в пятидесятых из Литвы, — говорит мне, что надо остаться после ужина поговорить. И все остались, и я стою в центре, и этот дед мне говорит — Ты знаешь, мы прочитали твою колонку про Хезболлу. Я долго объяснял и, кажется, даже объяснил, что совершенно не отрицаю и тем более не оправдываю Холокост, но сам подход меня впечатлил.

Но все-таки скользкая тема — не повод бежать от нее. Толстой высказался, выскажусь и я. О евреях в русской революции — моя колонка на сайте Republic.

Численное преимущество выходцев из еврейских семей в этой группе никакого значения не имеет — никто не скажет, что большевики делали что-то в интересах еврейского народа. Они не открывали синагог, не культивировали еврейскую культуру и язык, ничем не выделяли евреев из остальной массы бывших подданных Российской империи, которым большевики уготовили одну на всех судьбу — сгореть в пламени мировой революции. Это тот случай, когда имеет смысл воспользоваться заезженным путинско-кадыровским паттерном — у международного терроризма действительно нет национальности, и у большевиков ее тоже не было. Воспринимая Троцкого как еврея, мы соглашаемся на заведомо нечестную игру, в которой Сталин должен быть грузином, а, скажем, знаменитый палач НКВД Блохин — русским. Но они не евреи, не русские и не грузины, они большевики, к ним и надо относиться как к большевикам — одинаково.

Такое самое неинтересное событие недели — съезд «Единой России», которого, кажется, вообще никто не заметил. Я даже смотрел о нем сюжет программы «Время», и там показывали какие-то новые детские сады и больницы, якобы открытые благодаря «Единой России» — то есть даже им о самом съезде рассказать нечего. Это логично, и игнорирование партийной жизни — вещь гораздо более естественная, чем если бы все делали вид, что это очень важно. У нас принято сравнивать «Единую Россию» с КПСС, но это большая ошибка, там все наоборот. КПСС была реальным хозяином Советского Союза при слабых и часто просто фиктивных государственных органах. Ну, все понимали, что Калинин, как бы президент СССР, вообще никто по сравнению со Сталиным, у которого до войны не было вообще никаких государственных должностей. А в путинской России все наоборот. Слабая и ничего не решающая так называемая партия власти только делает вид, что она есть, а на самом деле она в лучшем случае даже не пиар-отдел, а подразделение пиар-отдела всесильной государственной машины. Эти люди, которые там сидят на съезде — они же очень жалкие на самом деле. У них есть деньги, у них есть какие-то ресурсы, но они вынуждены хлопать в нужных местах, как массовка на телевизионных ток-шоу, и голосовать так, как им скажет чиновник из Кремля. Это такая довольно очевидная вещь, но я счел нужным о ней написать для Republic.

Много сказано и написано об общественном договоре путинской России – общество отказалось от части свобод и демократических процедур в обмен на материальное благополучие и стабильность, свобода в обмен на колбасу. «Единая Россия» – это VIP-версия того же договора, ставки гораздо выше, но принцип тот же: российский номенклатурный класс в обмен на свое материальное процветание (его еще называют коррупцией) добровольно отказался от любых политических амбиций, согласившись с ролью богатых болванчиков, единственное право которых – аплодировать в нужных местах, когда Медведев читает с трибуны приветственную телеграмму Путина. Региональные бароны, крупные капиталисты, их друзья и партнеры из шоу-бизнеса, спорта и медиа отказались от политической субъектности, и их добровольно принятая роль в российской политике – в лучшем случае получать инструкции из Кремля, в худшем – уголовные дела, ни на что большее они не претендуют. Это очень жалкое зрелище, прикрытое модным и дорогим убранством съездовского зала и советскими съездовскими ритуалами, намекающими на то, что перед нами правящая партия, хотя никакой правящей партии нет, есть только ее имитация, вполне бесстыдная и циничная. Хотя и в цинизме есть свои понятные преимущества – в конце концов, вряд ли многие единороссы всерьез хотели бы быть политиками, им достаточно имеющегося у них доступа к ресурсам, и он, очевидно, стоит того, чтобы раз в год поизображать перед телекамерами деятелей серьезной политической партии.

Новые аресты в силовых ведомствах — замначальника центра информационной безопасности ФСБ Сергей Михайлов выведен из зала заседаний коллегии ведомства с мешком на голове. Его обвиняют даже не в коррупции, как у нас обычно принято, а в государственной измене. Телеканал «Царьград» публикует интересную утечку — якобы Михайлов — это и есть руководитель хакеров, гремевших в свое время под названием «Шалтай-болтай». Я не знаю, правда ли это конкретно про Михайлова, но это в любом случае убедительнее, чем популярная в свое время версия, что твиттер Медведева и смартфоны других чиновников взламывали якобы независимые хакеры-романтики. Я с самого начала писал, что «Шалтай» — это спецслужбы или Кремль, и ругался с журналистами, которые подыгрывали этим псевдохакерам, брали у них восторженные интервью.

«Шалтай-болтай», по-моему, был таким вторым изданием «хакера Хэлла», когда некто из соцсетей публиковал переписку из компьютеров разных оппозиционеров, которые, в свою очередь, обвиняли его в том, что он работает на власть. «Шалтай» делал примерно то же, что Хэлл, но с пиаром у него было получше, а у нас часто так бывает, что люди покупаются на внешние признаки, не вникая в суть.

В книге Бориса Акунина «Статский советник» на провокаторском кинжале было написано ТГ — Tertius gaudens, «третий радующийся». Когда снимали кино, строчка из басни Эзопа показалась режиссеру слишком сложной для нашего зрителя, поэтому надпись поменяли и в фильме вместо ТГ было СДД — «сожрите друг друга». Этот лозунг, наверное, стоит того, чтобы поставить его эпиграфом к очередной колонке о войнах силовиков. Я ее написал для издания Rus2Web.

Арестовывая друг друга, забрасывая друг друга компроматом, называя друг друга ворами и шпионами, на наших глазах борются друг с другом примерно одинаковые люди — одинаково нечестные, одинаково коррумпированные, одинаково не желающие добра ни обществу, ни стране. Даже мысленно вставать на сторону кого-нибудь из них («Я за Сечина!», «А я за Патрушева!») — наивно и безнравственно. Утечка про «Шалтай» может казаться правдоподобной с учетом того, что проект фактически прекратил свое существование, и если сейчас спецслужбы свалят деятельность «Шалтая» на арестованного Михайлова, то, по крайней мере, они уверены, что новых публикаций от имени этих «хакеров» уже не будет никогда. В сухом же остатке остается единственный урок — когда в современной российской реальности перед вами появляются таинственные активисты, которые на протяжении долгого времени занимаются тем, за что других сажают и убивают, то где-то рядом обязательно нужно искать прячущиеся в тени спецслужбистские погоны.

Это и раньше было понятно, но всегда приятно убедиться в этом очередной раз.

Я уже говорил об этом в одной из прошлых программ, но это такое долгое и по-прежнему завораживающее зрелище — даже не то, что происходит сейчас в Америке, а то, как это отражается о зеркальную гладь нашего общественного мнения, и как та часть наших людей, которая привыкла сверять свои часы с западным мейнстримом, копирует теперь поведение американской интеллигенции, протестующей против Трампа.

Однажды я написал неожиданно скандальную колонку для какого-то не свойственного мне издания — Фурфура или Вандерзина, не вспомню. Меня попросили написать о мужском взгляде на феминизм, и я пустился в рассуждения об истории — те права, за которые суфражистки боролись в давние времена, большевики дали женщинам сразу и немедленно — равные права, равная зарплата, избирательное право (с поправкой на особенности советских выборов, конечно). В первые годы советской власти еще были довольно радикальные дискуссии по половому вопросу, поощряемые сверху, была кампания против «кухонного рабства», 8 марта стало государственным праздником. При сталинизме это все эволюционировало в сторону культивирования женщин в мужских профессиях — пропаганда воспевала летчиц, трактористок, промышленных рабочих-женщин — и это был не пиар, а вполне циничный расчет, который оправдался в войну, когда женщины почти полностью заменили мужчин на работах в тылу. Ну а в послевоенные годы это выродилось в частушку «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик», и самый, может быть, отвратительный позднесоветский образ — женщина с отбойным молотком, женщина в оранжевом жилете, укладывающая шпалы и размахивающая кувалдой. В перестроечном фильме Эльдара Рязанова звучал очень точный анекдот — семь утра, метро, кто-то толкнул пассажирку, она говорит «Не толкайтесь, я же женщина», а толкнувший отвечает — «Нет, вы не женщина, женщины в это время еще спят».

Советским женщинам не надо было бороться за право заниматься мужской работой или получать мужскую зарплату — это у них было и так. А какого права советские женщины в массе действительно были лишены — это как раз право быть девушкой из глянцевого журнала, которая не укладывает шпалы, а думает о чем-то более приземленном. Эстрадные песни тех лет вроде «Женское счастье, был бы милый рядом, ну а больше ничего не надо», — на самом деле это был манифест нашего невысказанного феминизма конца восьмидесятых и девяностых, и вот я об этом написал, и очень возмутил наших феминисток, которые возражали мне в том духе, что я неправ, потому что в западных книгах о феминизме ничего такого не написано. Но авторы западных книг не видели, как наша женщина кладет шпалы!

Извините, я увлекся. Сейчас мы наблюдаем авторов самых умных западных книг о правах меньшинств, о конце истории и о глобальном потеплении фрустрированными и растерянными — победа Трампа разрушает их мир, и мы видим, что во фрустрации они оказываются наивнее и истеричнее многих наших активистов. Ничего страшного, Америка видела всякое, и все рано или поздно наладится — но вот наши люди, которые привыкли жить переводным умом, им сейчас не позавидуешь. Самый серьезный кризис переживает их вера, и как они выйдут из этого испытания, я, честно говоря, не знаю. Об этом моя колонка для сайта Сноб.

Вдруг оказывается, что у формулы «я против Путина, я хочу, чтобы как в Америке» есть продолжение — «я хочу, чтобы как в Америке, у меня есть розовая шапка с ушками, я показываю Трампу средний палец и ненавижу белых цисгендерных мразей, а также верю в путинских хакеров и презираю жену Трампа». Лояльность по умолчанию одинаково невыносима и в нашем несвободном мире, и в ненашем свободном — людей, которые сейчас спешно учатся ненавидеть цисгендерных мразей и презирать жену Трампа, жалко так же, как бывает жалко какого-нибудь хорошего человека, в рамках какого-нибудь доброго дела вступающего в «Единую Россию». Принцип ведь абсолютно такой же. У меня когда-то была такая любимая мысль, и я хочу повторить ее в письме потомкам: если на пионерском значке нарисован не Ленин, как у оригинальных пионеров из мрачного прошлого, а кто угодно, хотя святой Франциск, пионерский значок останется пионерским значком, и ничего с этим не поделаешь. Есть еще, конечно, хулиганы, которые будут выкалывать глаза портрету на своем значке вне зависимости от того, кто там нарисован. Эти хулиганы тоже ничего не стоят, но их, по крайней мере, всегда несопоставимо меньше, чем пионеров. Хулиганами можно пренебречь, пионерами нет.

На этой неделе мы поспорили с журналисткой Зоей Световой о сюжете Дождя, в котором была сама Зоя и был режиссер Некрасов, сделавший карьеру на самых жестких антипутинских фильмах, а теперь вдруг снявший кино о Сергее Магнитском с позиций тех людей, которых принято обвинять в убийстве Магнитского. Зоя Светова Некрасова ругает, мне, в общем, тоже о нем нечего сказать хорошего, но при этом я, мне кажется, могу его понять — именно такие радикалы почему-то ломаются первыми, и это моя любимая тема — зависимость человека от среды. Я часто говорю, что те люди, которых сегодня принято ругать или, как у нас тоже часто бывает, принято посмеиваться над их ипотекой — в смысле отдает кредит и поэтому вынужден врать за деньги, — так вот, я считаю, что эти люди, если бы они жили в другой стране и в другое время, были бы совсем другими — хорошими. Выбор всегда отягощен неприятной реальностью, и строчка «он знал, что вертится земля, но у него была семья» — она на самом деле скорее трагическая, чем издевательская. Мой капитан Геннадий Васильевич Коломенский учил меня не верить тем людям, которые говорят, что они ничего не боятся — как правило, именно они оказываются трусами и негодяями. Я о себе могу сказать, что я очень многого боюсь, в том числе боюсь, что могу оказаться в том положении, когда мне придется снимать такое кино, как Андрей Некрасов. Этот страх я попытался сформулировать в колонке для радио «Свобода».

Человек по натуре слаб, человек по натуре далек от ангельского стандарта, и очень часто, если не всегда, человек не превращается в совсем отвратительного черта только потому, что в обществе существует приемлемая, нестрашная нижняя граница доступного грехопадения. Особенность путинской России как раз в том, что в ней эта граница опущена до самого нижнего дна, и те люди, о которых в любом другом обществе мы бы и не подумали, до какой степени они отвратительны, валятся туда, оставляя за собой зловещее бульканье. Когда прохожий падает в неогороженный открытый канализационный люк, главная вина лежит все же на муниципальной службе, забывшей его закрыть и огородить, а валить все на прохожего – так проще, конечно, но менее справедливо. Между прочим, риск провалиться в этот люк гораздо выше у рафинированного интуриста, чем у ко всему готового окраинного гопника, и именно такова природа массового влечения к Путину людей из западного мира, которые теоретически должны шарахаться от всех российских государственных атрибутов, но почему-то не шарахаются. Просто у Депардье или Оливера Стоуна нет того иммунитета, который есть у многих русских, и часто именно иностранец в России приобретает самые одиозные черты самого гипертрофированного россиянина (речь не только о звездах шоу-бизнеса, есть ведь иностранцы и в «Роснефти», и у Тимченко, и много где еще).

Сегодня — день снятия ленинградской блокады, говорить об этом на «Дожде» — как в доме повешенного о веревке, но я не о блокаде, а о поэзии. Читая изданный несколько лет назад архив журнала «Мурзилка», я нашел в номере за 1946 год стихи Корнея Чуковского, посвященные блокадным детям — наизусть не помню, но смысл такой, что все дети станут старенькими, и ты, Машенька, и ты Петенька, и даже Коленька тоже постареет. Будут ходить с палочкой и носить пальто с воротником. Но, пишет дальше Чуковский, сколько бы вам ни было лет и где бы вы ни оказались — в любом месте и в любом обществе, если люди услышат, что вы были в Ленинграде в годы блокады, они замолчат и снимут перед вами шляпы.

Очень сильные стихи, и я захотел найти их в интернете, чтобы повесить в соцсетях. Поясню исторический контекст — через три года после их публикации началось «Ленинградское дело», Сталин перестрелял все блокадное руководство города, закрыли музей обороны Ленинграда, и началась борьба с возвеличиванием подвига ленинградцев, блокада стала фактически запретной темой. Чуковский эти стихи больше нигде не печатал. И вот я гуглю и на сайте Чуковского нахожу этот текст — что все дети станут старенькими, и ты, и ты, и ты, а дальше — какая-то чушь насчет того, что вы, будущие старички, еще будете провожать своих внуков в космос и потом их встречать с других планет. Какая-то такая пионерская трескотня. 1961 год. То есть у Чуковского запретили стихи про блокаду, а образ постаревших детей казался ему удачным, и он подождал 15 лет и переделал прекрасное стихотворение в агитку про космонавтов. Кого в этом винить, Чуковского? Мне кажется, все-таки советскую власть. Это программа Кашин гуру, я Олег Кашин, встретимся через неделю, всего доброго.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.