Больше не русская драма: зачем Трамп ворошит воспоминания о погибших в Сирии российских наемниках

Я даже не помню, писал я об этом в феврале или нет; на некоторых сайтах в рамках борьбы с «фейк ньюс» ставят такую плашку — надежный источник, или новость, требующая подтверждения, — и вот история про февральский бой с участием российских ЧВК-шников два месяца назад так и зависла на стадии «требует подтверждения», потому что сначала в соцсетях писали про сотни погибших, но это соцсети, потом у Блумберг и Рейтера было тоже что-то, основанное на анонимных данных, потом Мария Захарова сказала, что погибших пять или семь, но неизвестно даже, все ли они россияне. Там еще все осложнялось тем, что в исходных утечках речь шла о том, что российскую колонну расстреляли американские военные, которые не стесняются того, что это американские военные, безо всяких прокси, и если официальная Москва признает сам факт такого столкновения, то это будет какой-то невероятный прецедент векового масштаба. Таких прецедентов все боятся, и когда российское государство, смущаясь, уходит от темы, его, в общем, можно понять. В отличие от Донбасса, когда предметом спора — страшного спора, конечно, — была война всего лишь с Украиной, сейчас, в этом феврале, люди, которые шумели и кричали, что вот, американские военные убили сотню или больше российских «почти военных» выглядели буквально разжигателями мировой войны, которой, в общем, никто не хочет, и даже вот это вечное журналистское — что если есть сотни погибших, то есть и сотни похорон, сотни семей, — звучало тут довольно вяло, никто не говорил об этом вслух, но всем хотелось поскорее перевернуть эту страницу, сойдясь на том, что история темная, но мало ли у нас темных историй.

И вот сейчас, когда у нас об этом все забыли, эхо прошедшей войны зазвучало из Вашингтона. Дважды на этой неделе американские официальные лица — ха, официальные. Первые лица, Помпео и сам Трамп, — вспомнили об этом бое и уже как о факте сказали о двух сотнях российских бойцов, убитых американскими военными. Трампу сейчас по каким-то его американским причинам выгодно об этом вспоминать. Он рассказывает об этом в контексте того, что он самый жесткий и самый эффективный президент. Это его дело, но об этом своем деле он говорит теми словами, которые касаются нас в России. И как-то опять повисает в воздухе вопрос — ну вот теперь это признано, по крайней мере, там, а тут что? Или ничего, или все будет хуже, поэтому надо грустно вздохнуть и жить как жили.

Неловкость потерь — самое странное явление этих лет, то есть не только этих, конечно, но сейчас, когда немного иначе, чем сто лет назад устроено потребление информации, все в среднем знают больше, и неловкости поэтому тоже больше. Об этом — моя колонка для Republic.

Казалось бы — тайное стало явным, февральская неподтвержденная новость превратилась в факт, и официальной Москве теперь придется отвечать на неприятные вопросы общества. Но тут сюжетная линия снова становится фантастической, и уже не про войну, а про Россию вообще, потому что как-то заранее понятно, что не будет ни вопросов, ни превращения тайного в явное, и вообще ничего не будет.

То, что в феврале было бы серьезным потрясением, в апреле превратилось даже в каком-то смысле подарок официальной Москве. Русская военная драма, помещенная в американский политический контекст, перестает быть русской драмой.

Трамп говорит о российских потерях не просто как о важном событии, он иллюстрирует этими потерями свои рассуждения о том, что на самом деле он самый жесткий по отношению к России политик, и прямолинейность американского лидера, в общем, позволяет безусловно отнести череду американских официальных воспоминаний о февральских событиях в Сирии к событиям американской политики и медийной реальности, а как она соотносится с российской — на этот счет есть идеальная иллюстрация в виде двух версий недавнего ракетного удара по той же Сирии, когда в одной из параллельных вселенных подсчитывают сбитые американские ракеты, а в другой говорят, что не была сбита ни одна. Воспоминания Трампа и его подчиненных об убитых американцами россиянах становятся в российской реальности не подтверждением считавшегося спорным факта, а дополнительным доказательством его спорности — бой «Вагнера» помещается куда-то туда, через запятую с делом Скрипалей и химической атакой в Сирии, то есть к событиям, по поводу которых в российском обществе уже есть консенсус, что там происходит что-то совсем мутное, и что правды все равно никто не скажет.