Кашин и неловкие ситуации

«Каждый раз, когда на какого-нибудь оппозиционера у нас нападают, реакция публики на это событие развивается по одной и той же схеме. Сначала все просто возмущены — и единомышленники пострадавшего, и оппоненты. Потом кто-то из оппонентов не выдерживает и чуть усложняет конструкцию — «как бы отвратителен ни был пострадавший, нападать на людей все равно нехорошо». На переваривание этой мысли уходит еще какое-то, обычно недолгое, время, а потом кому-нибудь это надоедает, и он сокращает мысль, убирая из нее фразу о том, что нападать нехорошо и остается только брань по адресу пострадавшего. Это действительно вопрос нескольких часов, чтобы люди успокоились, и чтобы единомышленники пострадавшего снова стали просто единомышленниками, а оппоненты — оппонентами безо всяких «но». Так происходит всегда, и когда кого-то убивают, как Немцова, и когда к кому-то применяют, скажем так, нестрашное насилие — ну вот, если помните, одно время критикам власти бросали на их машины откуда-то из окон унитазы, и тому же Немцову бросали, когда он был жив. А Илье Яшину однажды, извините, какие-то люди испражнялись на капот его машины, и эту сцену, снятую на видео, потом долго распространяли по интернету, хотя очевидно, по-моему, что позорит она совсем не Яшина.

То же самое можно сказать о Юлии Латыниной, в которую какие-то люди, выследив ее, бросили пакетик с дерьмом. Зачем они это делают? Дискредитировать человека таким образом невозможно, запугать — способы запугать есть более действенные. Мне кажется, задача перед организаторами таких акций стоит более абстрактная — здесь главное, что они приносят в тот мир, в котором живет Латынина, то есть в мир слов, споров, публицистики, — нравы гопнического дна, то есть не для того, чтобы заставить Латынину замолчать, а чтобы продемонстрировать возможность и допустимость вот такого ведения споров, когда ответом на слова становится дерьмо. Об этом моя колонка в издании Slon Magazine.

Такая странная сенсация, которая совсем не сенсация — сначала в заголовках новостей писали, что Алексей Навальный заявил о желании участвовать в президентских выборах 2018 года, а потом сам Навальный уточнил, что дело даже не в президентских выборах, а в выборах вообще — он же, будучи судимым, лишен права выдвигаться куда-либо, а ЕСПЧ признал приговор по делу «Кировлеса» несправедливым, и Навальный просит российские инстанции отменить приговор и снять с него наконец это электоральное проклятие.

Мы помним, в какой обстановке Навального судили по делу «Кировлеса». Он, тогда еще не лишенный права выдвигаться, шел на выборы мэра Москвы, и когда его в Кирове приговорили к реальному тюремному сроку, сама прокуратура вдруг потребовала освободить его, отложив исполнение приговора до выборов. Потом он проходил так называемый муниципальный фильтр, и подписей независимых депутатов ему не хватило, и тогда сама «Единая Россия» дала ему недостающие подписи — и вот что это такое было, как это понимать? Мои давние читатели до сих пор припоминают мне эту, как они считают, мою самую большую колумнистскую ошибку — я тогда писал, что Навальный выиграет выборы мэра, потому что все выглядит так, как будто сам Путин за руку ведет его к власти, может быть, считая его своим преемником в президентском кресле. Прошло три года, но эта романтическая версия мне до сих пор нравится, хотя и мэром Навальный не стал, да и вообще — какое уж там преемничество. Но даже спустя три года я не готов отказываться от той своей версии, потому что единственная разумная альтернатива ей — назвать Навального агентом Кремля, а к этому я до сих пор не готов. И тем более не готов пополнить ряды тех прекраснодушных людей, которые повторяют мантру «власть нас испугалась» и говорят, что все произошло именно так, потому что у метро «Охотный ряд» в тот вечер, когда освобождали Навального, собралось много людей. Люди у нас выходят на улицы редко, но все же выходят, и власть знает, как себя вести в такой ситуации. А «чудо над Вяткой», случившееся три года назад с Навальным — оно беспрецедентное и потому, будем считать, необъяснимое.

Слово «конспирология» у нас — это чаще всего такое ругательство, но я настаиваю на том, что, какими бы наивными ни были конспирологические версии, это никак не отменяет справедливости тех вопросов, которые ставят конспирологи. Почему Навального тогда выпустили из тюрьмы? Почему «Единая Россия» дала ему подписи? Почему власть в той предвыборной кампании обеспечила ему такой режим благоприятствования? Если Навальный действительно сможет участвовать в выборах 2018 года, я наверняка повторю эти вопросы в своих новых колонках, а пока — что-то вроде такой репетиции для Deutsche Welle.

Большую, как говорят — программную статью о Сталине можно писать на любой неделе, тут ошибиться невозможно, сталинская тема у нас актуальна всегда. На этой неделе волгоградский губернатор Бочаров согласился с предложением ветеранов переименовать волгоградский аэропорт в «Сталинград», а до этого все обсуждали высказывания нового министра образования Ольги Васильевой о том, что масштабы сталинских репрессий преувеличены.

Несколько лет назад у меня была такая полуфантастическая колонка, даже скорее рассказ, о том, как после выноса Сталина из Мавзолея ЦК КПСС принял компромиссное решение несколько раз в год выкапывать Сталина из могилы и класть обратно в Мавзолей. Это я придумал, взял из своей головы, и на такой фантастический сюжет наложил всякие известные истории — и литературный успех Солженицына, и культурную революцию в Китае, и еще что-то; мне действительно кажется, что если бы советская власть вела себя со Сталиным после его смерти чуть более изобретательно и смогла бы превратить сталинскую тему в фарс, то многие исторические сюжеты второй половины ХХ века сложились бы совсем иначе. Вот такой рассказ я когда-то написал, и что меня поразило — когда эта колонка вышла, многие мои знакомые говорили мне, что им было очень интересно читать, они не знали про эту историю с выкапыванием Сталина, и что я молодец, что сумел ее, каламбур, раскопать. Я сейчас не хвастаюсь, а наоборот — мне кажется, о Сталине сейчас можно придумать что угодно, никто ничему не удивится и не ужаснется, потому что Сталин — он всегда с нами, он наш главный культурный и исторический герой, и нам некуда от него деться. Вот об этом я написал программную колонку в Slon Magazine.

С английским журналистом Максом Седдоном меня связывают две вещи — во-первых, Макс был автором предисловия к американскому изданию моей первой книги, и во-вторых, он сейчас живет в Москве в той же квартире, которую до него снимал я. То есть мне он не чужой, и его успехам я радуюсь, как своим, и вот сейчас у него как раз такой успех — для  своей газеты Financial Times он взял большое и интересное интервью у главы банка ВТБ Андрея Костина, и в этом интервью Костин очень странно высказался о тайных богатствах Владимира Путина — он сказал, что Путин до конца своих дней обрек себя на скромную жизнь, и если кто-то готов искать спрятанные деньги Путина, то он их никогда не найдет.

Разговоры о деньгах Путина ведутся — ну, не скажу, что всю мою жизнь, но долго, с самого начала нулевых. Есть много спорных деталей, но, мне кажется, общественный консенсус давно сложился, и бедным человеком Путина никто не считает. Но в самом деле — можно ли быть богатым человеком, если ты Путин? Десять лет назад я ответил бы на такой вопрос не задумываясь — я очень хорошо представлял его таким богатым пенсионером на Лазурном берегу, там таких много. Костин тоже говорит о яхте в Монако в том смысле, что невозможно представить Путина, которого знает весь мир, тихим богачом на такой яхте. И я понимаю, что логика в словах Костина есть, но она есть именно сейчас — после Крыма, Донбасса и Сирии, и после того, как Путин превратил российскую власть в свой персональный проект, не предусматривающий, как мне кажется, другого первого лица. Об этом я рассуждаю в своей колонке для издания Rus2Web.

Режиссер Милош Форман в мемуарах описывал свой кинематографический дебют — он снимал какую-то сценку из старинной жизни, и все шло как надо, актеры играли прекрасно, на них были котелки, цилиндры и какая-то старинная одежда, точно подобранная костюмером, в кадр не лезли троллейбусные провода, погода была хорошая, все шло по плану, но почему-то дубль за дублем Форман оставался недоволен тем, что у него получилось — снимал кино, а видел перед собой какой-то дешевый водевиль.

Молодого режиссера выручил, сам того не желая, какой-то случайный прохожий, который увлеченно тащил на себе велосипед, сбился с пути и влез Форману прямо в кадр. Оказалось, именно этого и не хватало — тщательно срежиссированная сцена так и останется ходульной и ненастоящей, пока в нее не влезет человек с велосипедом, ну или, если на более близких к нашему времени примерах, свидетель из Фрязина или Чумазик.

Я люблю этот эпизод из мемуаров Формана, но вспоминаю его редко — слишком мало поводов. Российская информационная реальность как раз производит именно такое впечатление, как будто перед нами тщательно сыгранная сцена в постановке плохого молодого режиссера. Человек с велосипедом влез в кадр в эту среду. Арам Петросян, подмосковный обанкротившийся бизнесмен, захватил заложников в банке в центре Москвы, выложил на YouTube обращение к Путину о проблемах банкротства, раздал заложникам медицинские аптечки, которые производила его обанкротившаяся фирма, и сдался полиции — очевидно, его будут судить и посадят в тюрьму.

По-моему, это действительно тот же самый сюжет, что и у Формана с велосипедом — я думаю, я не одинок в своей привычке следить за новостями, когда подряд идут какие-нибудь глупости про петербургского вице-губернатора, позвавшего десантников достраивать стадион, про предвыборную кампанию и конфликты между оппозиционерами, и про конфликты группировок во власти — это же все действительно плохое кино, а Петросян в банке — это случайный маленький человек, влезший в кадр со своими аптечками, даже не с велосипедом. И здесь тоже можно вывести мораль, что новостной поток будет выглядеть интереснее, если в него влезет случайный человек. Но проблема здесь в том, что как раз этот случайный человек и представляет реальную российскую жизнь, а выборы, конфликты во власти и петербургский стадион — это такой выморочный водевиль, которому нет конца.

Маленький человек Петросян пришел к нам в новости из того мира, в котором кубанских фермеров, пытавшихся на тракторах доехать до Москвы, судят за несанкционированную акцию, а во владимирском Киржаче обезумевший участник ДТП на глазах многих людей и камер режет насмерть другого участника ДТП. Российская реальная жизнь существует на тесной маленькой обочине массового внимания. Мы готовы следить за предвыборной кампанией профессора Зубова и читать про него километровые споры в фейсбуке. Почему-то профессору Зубову наше внимание обеспечено, а Араму Петросяну, чтобы побороться за наше внимание, нужно вешать на себя коробку со скотчем и захватывать банк.

Я не рискну говорить, что это несправедливо — это просто законы информационного общества, и какая-нибудь скандальная история из жизни звезд шоу-бизнеса всегда соберет больше кликов, чем вошедшие в поговорку больные дети. Но был бы это хотя бы заслуживающий внимания шоу-бизнес или заслуживающая внимания политика — но нет же, на первых полосах царит невероятная тоска, которая, может быть, и заставляет людей хвататься — кого за нож, а кого и за муляж бомбы. Скажу наивную вещь, но мне кажется, что если бы Арам Петросян понимал, что в России у гражданина есть хотя бы символическая возможность повлиять на власть, на законы, вообще на жизнь в стране, он бы, конечно, не захватывал никаких заложников, а, например, выдвинулся бы под лозунгами о правах банкротов по своему можайскому одномандатному округу. Но я сейчас это говорю и сам понимаю, как смешно это звучит. Просто если уж так вышло, что мы всей страной снимаемся в кино, пусть это будет хорошее кино, а не дешевый российский телесериал.

Кто давно следит за моими публикациями давно, тот знает о моих, скажем так, непростых отношениях с семьей псковского губернатора Андрея Турчака. Я рад, что в конфликте с Турчаком я всегда мог положиться на своих коллег и товарищей, и сейчас тоже хочу сказать спасибо журналистке Светлане Рейтер, сделавшей интервью с подругой семьи Турчаков Надеждой Оболенцевой и задавшей ей много жестких вопросов, в том числе и обо мне. Интервью получилось скандальным, потому что Надежда — уважаемый московский меценат, и очень многие артисты, художники и прочие обязаны ей очень многим, и вот все они обрушились на Светлану Рейтер, которая посмела задать Надежде какие-то неудобные вопросы. Москва в известном смысле маленький город — в ней не так много людей, занимающихся творчеством, и еще меньше тех, кто готов тратить на творчество деньги. Поэтому часто возникают такие неловкие ситуации, на которые не хочется обращать внимания, но, мне кажется, надо».