Кашин и честные люди

Добрый вечер, это программа Кашин гуру, я Олег Кашин. Каждый день я пишу колонки и думаю о судьбах родины. Нам сегодня снова есть о чем поговорить, но начнем с контекста.

Титул самой громкой газетной статьи 2016 года можно вручать уже сейчас, досрочно, не дожидаясь зимы — вряд ли за оставшиеся месяцы кто-то напишет что-то более скандальное и резонансное, чем Галина Мурсалиева из «Новой газеты». Ее статья об эпидемии детских самоубийств, которые, по мнению Галины, провоцируются тематическими группами во «Вконтакте», буквально, как говорили в старину, взорвала интернет. В самом деле, сейчас, когда власть постоянно что-то запрещает, и мы ждем новых запретов и репрессивных мер, — вот в такой обстановке выступать с недоказуемыми обвинениями в адрес социальных сетей — значит, становиться соучастником репрессивной системы. Я думаю, те люди, которые встали на защиту «Вконтакте», а их оказалось очень много, рассуждают именно так. Любое, даже благородно мотивированное разоблачение тех, кого и так хочет раздавить государство, фактически становится доносом. Но значит ли это, что честный человек должен по умолчанию становиться на сторону тех, кто играет в интернете с детьми и провоцирует их кончать с собой? Самая сложная, неразрешимая этическая проблема — все как мы любим. Разумеется, я не мог не написать об этом колонку.

Главным оппонентом «Новой газеты» в обсуждении ее статьи о самоубийствах стала «Медуза» — редакция опубликовала тоже довольно скандальный текст, пять вопросов к «Новой». Насколько корректно такое выяснение отношений между коллегами? Об этом мы поговорили с главным редактором «Медузы» Иваном Колпаковым.

Еще одна жуткая новость этой недели — побоище на Хованском кладбище. Как всегда бывает с криминальными новостями, шокируя нас в первый день, они быстро превращаются в рутинную судебную хронику — мы слушаем новости об аресте директора кладбища, то есть уже бывшего директора, его успели уволить, Юрия Чабуева — понятно, что его будут судить и посадят или дадут условный срок, но это уже скучно, обыденно и главное — не имеет вообще никакого отношения к той проблеме, которую мы наблюдали на видеозаписях с Хованского кладбища. А ведь такого мы не видели вообще никогда — как могильщики-таджики с лопатами в руках отражают нападение вооруженных огнестрельными стволами бандитов-кавказцев. Россия, 2016 год — а выглядит все как на картинах, извините, Босха. Я во многих колонках повторяю эту старинную формулу — мы не знаем страны, в которой живем, но это еще полбеды. Главное — мы не знаем страны, в которой будем жить завтра, не знаем, какие монстры вылезут из ниоткуда в нашу реальность. Это не журналистский прием, не красивая фраза, это именно то, на чем бы я хотел настаивать — на Хованском кладбище мы увидели один из вариантов нашего ближайшего будущего. Об этом я писал для «Слона».

На этой неделе прошел юбилейный саммит Россия — АСЕАН — он прошел в Сочи, у нас теперь все в Сочи. Вы помните, как Путин оторвал ручку от двери нового УАЗа? Это было в Сочи. В самом деле, где еще проводить выставку новой военной техники. 25-летие вещания ВГТРК праздновали тоже в Сочи, и весь телеканал "Россия-1" во главе с Олегом Добродеевым приехал к телезрителю номер один. На прошлой неделе мы говорили о Курилах и о новом подходе, о котором заявил японский премьер - он тоже приезжал в Сочи, все в Сочи, всё в Сочи.

Среди вечнозеленых тем, которые у нас обсуждают годами - просто чтоб обсудить, без последствий - есть и тема переноса российской столицы из Москвы - об этом много лет говорил Жириновский, писал Лимонов, а недавно даже Валентина Матвиенко высказалась. Но спорить на самом деле не о чем, новая столица у нас уже есть. Это Сочи. Об этом я написал для Deutsche Welle.

И буквально из той же серии, что и драка на кладбище — нападение казаков Анапы на Алексея Навального и его сотрудников в анапском аэропорту. Среди пострадавших был ведущий Дождя Артем Торчинский. Тоже — новая сила, вернее, старая, но в непривычном амплуа. Мы все-таки, чего уж там, привыкли относиться к казакам как к ряженым, как к чему-то несерьезному, а тут они нападают на людей, да не под покровом ночи, а днем, в людном и охраняемом месте, явно под прикрытием местных полицейских.

Одно время я много ездил по как раз казачьим регионам, и от этого стереотипа о ряженых избавился уже давно. На нашем юге реестровые казаки — это давно уже полноценный субъект со своими интересами. На Кубани офисы атаманов часто находятся прямо в зданиях районных администраций. На Ставрополье я не видел ни одного атамана, который по совместительству не был бы местным, пусть и районного масштаба, олигархом, которого слушается власть. Действие одной из моих книг происходит как раз на Ставрополье, и там героя избивают, отбирая у него его изобретение, именно казаки, которым это изобретение мешает вести бизнес — я это не придумал, это все из реальных наблюдений. Казачий атаман Нестеренко, который дрался в аэропорту — он тоже совсем не рядовой «титушка», в Анапе он очень важный и знаменитый человек, хозяин рынка и, кажется, таксопарка. Из Москвы эти казаки могут казаться штурмовиками Кремля, но нет, это местная элита, делающая вид, что она штурмовик Кремля. Об этом я написал для издания Rus2Web.

Проект «Последний адрес» с самого начала был настолько прекрасным, полезным и нужным, то есть идеальным, что было даже интересно, возможна ли в принципе спорная и скандальная ситуация, связанная с этими табличками, которые вешаются на дома, где жертвы советского террора жили до той минуты, когда за ними приехала машина из НКВД. Это наш российский аналог того, что существует в Германии — там в некоторых городах имена жертв холокоста вмуровывают в тротуар среди плиток, а наши тротуары сами знаете какие, поэтому создатели «Последнего адреса» решили вешать таблички на домах.

Так вот, первый скандал, а если еще не скандал, то я прямо сам хочу, чтобы это было скандалом и поводом для какого-нибудь большого и массового спора, потому что это тот вопрос, на который у нас до сих пор нет, скажем так, общепризнанного ответа, а он, я считаю, нужен. Собственно, в чем проблема. Очередную табличку «Последнего адреса» повесили на доме 11 по Большому Ржевскому переулку, это бывший так называемый 5-й дом Реввоенсовета, в этом доме жили многие крупные советские военачальники, в том числе знаменитый командарм первого ранга Иероним Уборевич, расстрелянный в 1937 по делу Тухачевского. 1 мая активисты «Последнего адреса» повесили на этом доме табличку с именами Уборевича и его жены Нины.

И в чем же здесь скандал или повод для споров. Дело в том, что Уборевич, как раз вместе со своим начальником Тухачевским, весной 1921 года подавлял в Тамбовской губернии крестьянское восстание Антонова. Это даже по советским меркам беспрецедентная карательная акция, в ней впервые в мире против мирного населения были применены отравляющие газы. Несколько лет назад вышел фильм Андрея Смирнова «Жила-была одна баба», но, к сожалению, одного фильма мало, в нашем массовом сознании никакого Антоновского восстания нет. Время от времени я участвую в разных спорах насчет того, можно ли ставить знак равенства между русским народом и советской властью — многие считают, что можно, ведь русские не свергли советскую власть, а спокойно с ней жили, считали ее своей, и вот это, конечно, самое несправедливое, что можно вообще сказать о русских. Русские сопротивлялись большевикам как никто, именно русских давили танками в Новочеркасске при Хрущеве и травили газами на Тамбовщине при Ленине. Кавказские народы, как известно, депортировали, и это преступление, страны Балтии были аннексированы — и это тоже преступление, но русских просто топтали и уничтожали, и нет совести у тех, кто обвиняет нас в том, что это была наша власть. Не наша она была.

Так вот, Уборевич, палач и преступник, кровавая и страшная личность — теперь на доме, в котором он жил, висит табличка, на которой не написано, что он палач, зато написано, что он жертва. Он действительно жертва, но все же есть разница между такими жертвами, как он (или Ежов, или Ягода, или Берия), и такими жертвами, как те, кого он убивал, и от кого не осталось даже домов, где можно повесить табличку, что здесь жил такой-то. Если сравнивать «Последний адрес» с немецкими табличками в тротуарах, то там ведь нет Эрнста Рёма или других гитлеровских штурмовиков, уничтоженных самим Гитлером — немцы понимают разницу между жертвами и жертвами. А мы, видимо, не понимаем. Авторы «Последнего адреса» не понимают.

Я сам об этом не знал, но даже у меня есть несколько знакомых, прадеды которых были убиты карателями Тухачевского и Уборевича под Тамбовом в 1921 году. И когда эти люди пришли объясняться с создателем «Последнего адреса» Сергеем Пархоменко, он ответил, что, во-первых, «Последний адрес» не прославляет своих персонажей, а просто напоминает о том, что они были, это просветительский проект, и один из его аспектов именно такой — важно понимать, что многие создатели репрессивной системы стали ее жертвами. Во-вторых, Сергей Пархоменко ссылается на базу общества «Мемориал», в которой хранятся имена всех, кто был репрессирован, а потом реабилитирован, то есть Ежов и Ягода, которых не реабилитировали, в «Последнем адресе» невозможны, а Уборевич — и возможен, и есть.

Что тут можно возразить. Я, может быть, сейчас такую умеренно людоедскую вещь скажу, но я уверен, что если бы сталинский режим убивал только собственных сотрудников, своих маршалов, своих членов ЦК, своих чекистов, и не трогал простых и ни в чем не виноватых людей — это был бы, в общем, прекрасный по меркам межвоенной Европы режим, почти демократия, и нам бы сейчас в голову не приходило спорить о Сталине, если бы, повторю, он убивал только своих. Но в том-то и проблема, что убивал он не только своих, убивал он в произвольном порядке всех, просто стучал в двери и выхватывал — то великого русского поэта Мандельштама, а то неграмотную школьную уборщицу. То гениального театрального реформатора Мейерхольда, а то старого рабочего, тихо точившего свои детали на станке и никому в жизни не мешавшего. Чудовищность системы в этом и состояла — она слепо и без разбора пожирала всех, виноватых и невиноватых, знаменитых и незнаменитых. До Уборевича «Последний адрес» показывал это с вымораживающей точностью —вот домик, из которого забрали юную метростроевскую комсомолку, а вот питерская парадная, в которой жил гениальный поэт Олейников. Об Уборевича спотыкаешься, он не из этого ряда, он другой.

Если бы он держался ближе не к Тухачевскому, а к Ворошилову, то, может быть, его бы вообще не тронули, и он поучаствовал бы и в войне с Гитлером, и был бы сейчас похоронен на Красной площади.

Ссылки на реабилитацию — в них тоже что-то не то. Советский режим убивал, советский же режим и реабилитировал. Первая волна реабилитаций — это как раз Хрущев, между танками в Будапеште и танками в Новочеркасске. Мы что, Хрущева считаем истиной в последней инстанцией по вопросу о виновности или невиновности убитых Лубянкой? Это тоже неправильно, нужен какой-то другой критерий. Мы тоже спорили об этом критерии, я говорю — ну давайте отфильтруем, допустим, членов ЦК и сотрудников НКВД, они не такие же жертвы, как Бабель и Мейерхольд, по ним плакать не надо. И возникает вопрос — хорошо, по Уборевичу не плачем, а по его жене? Она ведь никого не убивала и погибла просто потому, что жена. То есть она заслуживает таблички, а муж не заслуживает? Тоже ведь глупость какая-то.

Если кто-то ждет, что я сейчас, всех вас запутав и смутив, скажу, как правильно — зря ждете, правильный ответ — никак, задача при ее нынешних условиях не имеет решения в принципе. Увековечение жертв — это очень важная, но все же деталь большого и сложного процесса, который можно назвать десоветизацией, если этот термин еще не стал окончательно ассоциироваться с украинской кампанией по сносу памятников Ленину. А что такое десоветизация по-настоящему — это я вам сейчас расскажу.

Тот дом в Большом Ржевском переулке — его не для красных маршалов строил архитектор Мухин. Дом построили до революции, у дома были хозяева, они потратили на него свои деньги, а потом пришла советская власть и отобрала этот дом, чтобы поселить в нем своих командармов. Это, если хотите, ворованный дом, и, когда мы говорим о знаменитых его обитателях, стоит вспомнить о тех, — я не знаю их имен, но это можно выяснить, — о тех, кто жил в этих квартирах до Уборевича и его сослуживцев. И настоящая, а не фиктивная десоветизация — это разыскать потомков этих людей и вернуть им то, что у них украли.

Я сейчас это произношу и сам понимаю, какая это безумная утопия. Но почему-то в странах Балтии эту утопию смогли реализовать, во многих восточноевропейских странах смогли. Мы уверены, что у нас это невозможно? Мы уверены, что дом Рябушинского должен быть музеем Горького, а дом Морозова — домом приемов правительства? Мы уверены, что украденная у Щукиных и тех же Морозовым коллекция живописи французских модернистов — это государственная собственность? Не спешите отвечать, подумайте. Вопрос сложный.

Реституция через сто лет — это совсем не фантастика. А вот такой подход, когда одни деяния преступной системы мы считаем преступлениями, а другие не считаем — это как раз манипуляция и лицемерие. Именно благодаря этому лицемерию возникают такие казусы, как табличка в честь Уборевича. Именно благодаря этому нас, невзирая на смену флагов, учат жизни одни и те же внуки Молотовых и Микоянов, а московские квартиры, полученные прадедами из НКВД, стали теперь недвижимостью правнуков, которые считают это наследство заслуженным и дорожат им так, как будто оно честно заработано. Советский корень нашей реальности — он вот там, он очень глубоко, и если мы его не хотим выкорчевывать (а мы, наверное, имеем право этого не хотеть, почему нет, в самом деле), то тогда нужно терпеть и светлую память об Уборевиче, и памятники Ленину, и улицы Дзержинского. Возможно, они с нами навсегда.

Хочу вернуться к десоветизации — на Украине, кажется, все-таки переименовали город Днепропетровск, он теперь будет называться Днепр — тем более что его и так давно называют в народе, как у нас Питер или Ебург. Кому-то это может показаться просто сменой вывесок, знаменитая Мария Захарова вообще назвала украинских депутатов, проголосовавших за это решение зомби-недоучками, а я с тоской думаю о своем родном городе, бывшем Кенигсберге, которому, видимо, еще долго предстоит носить имя, как его назвал Бунин, ничтожного типографского наборщика Михаила Калинина. В Калининграде я давно не живу, но внимательно слежу за его жизнью, за тем, как его уродуют, сносят или сжигают исторические здания, строят новые уродливые — в глубине души я думаю, что это связано с проклятием имени. Я даже понимаю, что это иллюзия, но уверен, что и иллюзии тоже имеют значение. Я Олег Кашин. Все лучшие иллюзии русской интеллигенции — в программе Кашин гуру. Через неделю на Дожде.