«Путин хочет закрыть вопрос о поражении России в холодной войне»: Александр Баунов — о том, что президенту России удалось достигнуть благодаря конфликту с Западом

Александр, я приветствую вас. Мы с вами разговаривали в эфире в конце года, сразу после того, как Российская Федерация опубликовала этот проект соглашения с Соединенными Штатами и НАТО, и на тот момент казалось, что эти требования невыполнимы.

Собственно, и сейчас так кажется, но после этого прошли эти многочисленные встречи и переговоры на разных уровнях с США, с НАТО, с ОБСЕ, Блинкен с Лавровым так, Блинкен с Лавровым по телефону, сегодня это комментирует Путин и говорит, что основная часть наших требований не услышана.

Подводя итоги этого месяца, как вам кажется, к какой точке мы пришли и куда все это движется?

Если бы мы пришли к этой точке раньше и другим способом, мир был бы гораздо лучше чем то, что мы видим сейчас. Каким-то образом Россия выяснила, что дипломатия, подкрепленная силой, работает в отношении западных столиц лучше, чем дипломатия, которая не подкреплена силой. Причем силой не абстрактной — «Вот у нас есть ядерные ракеты», ну и что, у вас они есть 70 лет, или там «У нас есть гиперзвуковое оружие, мы сейчас его покажем на картинках», ну и все посмеялись по поводу этих картинок.

А вот такая конкретная сила, вот когда конкретная сила собрана в конкретном направлении, вызывает совершенно конкретные страхи, как выяснилось, эти страхи можно эксплуатировать именно, так сказать, правильно выбрав направление. То есть это направление, где очевидно, что Запад готов инвестировать, и жертвовать, и бороться меньше, чем Россия.

Просто если бы Россия то же самое попробовала устроить где-нибудь у датских берегов или где-нибудь у Аляски, понятно, что здесь эффект был бы совершенно другой. Но на Западе понимают, что Украина еще не западная страна, ей даны некоторые обещания, но она не является западной страной и может ею никогда не стать и по внешним причинам и по внутренним причинам.

И в Москве прекрасно понимают, что угрожая Украине, которая частично западная, частично нет, они концентрируют силу на том направлении, где Запад готов жертвовать меньше, и поэтому страх втянуться в войну там для него значительно больше. Это не является для него реальной красной чертой, это почти красная черта, но не вполне.

Хорошо, но тогда просто вопрос остается — было ли и является ли это обострение и десятки тысяч российских военнослужащих на границе с Украиной реальной подготовкой к чему-то? Является ли это блефом для повышения ставок? И если повышение ставок состоялось, то что для Кремля, на ваш взгляд, сейчас является вариантом, который бы его устроил?

Понятно, никто на бумаге не пообещает не принимать Украину в Североантлантический Альянс, соответственно, либо речь может идти о каких-то договоренностях за закрытыми дверями, либо о том, что мы повысили ставки, но получили что-то не то, что значится в этих соглашениях о гарантиях безопасности, но что-то другое мы получили благодаря завышенным ставкам.

Мы получили другое, я же говорил в самом начале, что если бы мы получили согласие обсуждать договор о ракетах средней и малой дальности, из которого Соединенные Штаты вышли и обвинили Россию в нарушении. Ну, вышли и вообще, сказали американцы, мы сильнее, и вообще нам неинтересно обсуждать с более слабой Россией такие вещи, где хотим ракеты, там и поставим.

То же самое касается учений, то же самое касается присутствия разного вида оружия и войск. Все это, конечно, Запад не хотел обсуждать до того, как российские требования не были подкреплены угрозой применения силы на том направлении, где Запад не готов отвечать силой в равной степени.

Вторая вещь, которая удалась, и она удалась еще в декабре, когда был наш с вами предыдущий разговор, это признание того, что у России могут быть security concerns, вот эти самые обеспокоенности, озабоченности по поводу своей безопасности. Потому что до этой эскалации не считалось хорошим тоном для западных политиков публично признавать о том, что Запад может кого-то беспокоить.

Запад хороший, он демократический, это правда, он правовой, он не является по этому поводу угрозой. Да, он правовой, это открытое общество, там ничего не спрячешь. Демократические правительства не погонят своих граждан на убой, на несправедливую войну, потому что просто граждане не пойдут, поэтому Запад не может быть источником угроз.

Конечно, эта картинка с одной стороны логична, с другой стороны, в ней есть изъяны, потому что мы понимаем, что демократия внутри страны совершенно не обязательно конвертируется в демократию в международных отношениях. Это, так сказать, классическая апория современного мироустройства, демократии внутри страны ведут себя зачастую как автократии вне страны, вне своих границ, мы это наблюдаем в поведении сильных демократий, когда они могут себе позволить себе, они не всегда, собственно, спрашивают остальных.

Ну и вот предполагалось, что Запада нельзя бояться, поэтому у России не может быть никаких озабоченностей по поводу расширения западных сфер влияния, и вообще это не сферы влияния, а просто расширение демократического мира, мира рыночной демократии.

И вот буквально все до одного крупные спикеры, это был и Блинкен, и Лавров, и Шерман, и Джек Салливан, употребили это выражение. Это не значит, что они признали, что Запад угрожает России, это значит, что они признали, что Россия, может быть, по глупости, может быть, ошибочно, может быть, в силу каких-то своих страхов может чувствовать угрозу от приближения Запада, и с этой угрозой нужно работать, эту угрозу нужно прорабатывать дипломатически.

Вот это, собственно, то, чего мы очевидно достигли — готовности разговаривать о вещах, о которых не были на Западе готовы разговаривать, и вот это само по себе признание того, что в России могут Запада бояться и с этим надо что-то делать, а не просто говорить: ну и дураки.

А как вам кажется, этого может быть достаточно? Иначе говоря, увидим ли мы в ближайшее время снижение численности российских военнослужащих на границе с Украиной или же это теперь будет оставаться нашим аргументом в разговорах с так называемыми западными партнерами?

В практическом смысле этого было бы достаточно, потому что, что, собственно говоря, является угрозой для России? Угрозой для России является какое-то оружие, которое, с точки зрения ее Генштаба и ее генералов может угрожать, так сказать, центрам жизни, центрам жизненной силы государства Российская Федерация.

Об этом оружии Запад готов разговаривать, так же как и об учениях, которые создают вот эту самую двусмысленность, ту самую, которую мы сейчас создаем, когда концентрируются войска, говорят: ну, это для учений, но вы же не знаете, это для учений или эти учения перейдут во что-то большее. Вот, собственно, об этом тоже готовы говорить в практическом смысле, и плюс признание озабоченности, это очень неплохая основа для того, чтобы укрепить безопасность России, как субъективную, так и объективную, в практическом отношении.

Мы понимаем, что речь идет и о символических вещах, что Владимир Путин консолидирует свой исторический период, подводит некую черту под своим историческим наследием, и для него важно, чтобы те вещи, неприятные вещи, которые произошли при нем, не остались бы в составе его исторического наследия, а именно расширение НАТО на не только бывшие страны Восточного блока, Варшавского договора, но и на несколько бывших советских республик, на три страны Балтии плюс обещания, которые даны Украине и Грузии, что они рано или поздно, когда-нибудь станут членами НАТО.

Это все случилось при Владимире Путине, это все, конечно, он хочет развернуть назад, хотя бы в перспективе того, что в его собственной системе координат недавней новейшей политической истории расширение НАТО — это абсолютное зло, и вот часть этого абсолютного зла, это абсолютное поражение России, это свидетельство проигрыша Россией холодной войны, часть этого проигрыша произошла при нем. Конечно, он из своего наследия это хочет убрать, ну и вообще закрыть этот вопрос, и вообще закрыть вопрос поражения России в холодной войне.

Строго говоря, он хочет сделать что-то такое, что сделал Эрдоган, вернувший мечеть в Святую Софию. В практическом смысле это ничего не дало городу Стамбулу и его мусульманам, там есть где собираться, есть где молиться. Святая София, все понимают, что это храм, который конвертирован в мечеть, но символически он вот как бы эту уступку, Западу сделанную предшественниками, убрал.

Соответственно, вот то же самое, символически мы закрываем период уступчивости, вот этого поражения в холодной войне тем, что Запад соглашается на что-то, на что он никогда бы не согласился в общении со страной, которой проиграла ему холодную войну.

Фото: kremlin.ru