Некролог: Оскар Нимейер повлиял на поколение архитекторов и даже придумал хрущевки

Это фраза из одного из последних интервью великого Оскара Нимейера, который сегодня скончался, не дожив всего 10 дней до своего 105-летнего юбилея. Один из последних титанов, строивших не дома, и даже не города, а целые концепции жизни.

Новая столица Бразилиа стала легендой еще в 1957 году, пока не высох бетон – любимый материал Нимейера. «Нет никакой альтернативы революции. Когда мы строили Бразилиа, нам казалось, что мы создаем новый мир — совсем другой, свободный, радостный, молодой». Потому было еще много замыслов пламенного левака для Уго Чавеса — он разрабатывал памятник в виде грозного металлического клина в сторону США; контурного кубинца, замахнувшийся флагом на «имперскую гадину», — для Фиделя Кастро.

Да и бетонная брежневская Москва с ее коробчатыми НИИ из монолитного бетона и стекла – тоже третья производная от гения Нимейера. Что принес нам этот осколок бурлящей латиноамериканской вольницы середины века – мы спросили у вице-президента Союза Московских архитекторов Михаила Хазанова.

Кремер: Как Нимейер повлиял лично на вас?

Хазанов: На меня – не знаю, но на поколение он повлиял очень сильно. Я помню 60-80-е годы, все были безумно увлечены Нимейером, это было наше все. Это было родственно нашей архитектуре. Это наш человек.

Лобков: Я не был в Бразилии, но здание французской Компартии – наше НИИ.

Хазанов: А Бразилия, а виды города. Был широкий градостроительный разгул в это время. У нас ценится, когда архитектор открывает направление, иногда он же его и закрывает. В данном случае он его не закрыл, он начал. То, что Нимейер – человек направления, который придумал некий жанр и его последовательно развивал, это делает его бессмертным.

Лобков: Его коммунизм показной? Это архитектура очень демократична, потому что ее главный компонент-железобетон, самое дешевое, что может быть. Или его коммунизм, левачество все цельно?

Хазанов: Абсолютно целостная фигура, понятен, считываем по его произведениям. Архитектура всегда в левую сторону, в сторону демократии, думания об общественном благе. Архитектор потихонечку думает, а Нимейер думал, что архитектурой можно сильно улучшить мир. Это видно во всех его вещах: церковь в Бразилиа, Музей современного искусства в Рио-де-Жанейро.

Лобков: А наши хрущевки насколько производны от Корбюзье и Нимейера?

Хазанов: Это другая сторона. Это одного порядка вещи, это демократично, широко. У нас никогда не ругаю хрущевки за одно только то, что я помню Москву коммуналок, подвалов. Все-таки хрущевки решили эту задачу. Другое дело, что надо было остановиться. Если мы говорим о Нимейере, он как раз идеолог демократичности в архитектуре, широких больших пространств. Нам в них сегодня неуютно. Все развивается по спирали.

Лобков: Но в зданиях Нимейера неуютно.

Хазанов: Но красиво. Бетон у него замечательно работает. Но не всегда это хорошо для нас, для нашего климата. Это тонкие стены, тонкий бетон.

Лобков: Сейчас возвращается мода на коробчатые бетонные дома. В Подмосковье из можно встретить.

Хазанов: Можете обижать архитекторов сколько угодно, но Нимейера не трогайте, потому что мало того, что это счастливая полноценная архитектурная жизнь в 105 лет, это еще человек-явление, человек-направление. Это такого же порядка, как Гауди, если говорить об Испании, или Корбюзье. Это равные фигуры.