«В России идет борьба с профессионалами, потому что некомпетентными людьми легче управлять»

В гостях в студии Дождя искусствовед и куратор выставок Андрей Ерофеев. Ерофеев — специалист по новейшим течениям в искусстве, с конца 1990 годов до середины нулевых он курировал выставки и проекты в этой сфере сперва в музее‑заповеднике «Царицыно», а затем в Третьяковской галерее. 

Но в 2007 году он стал фигурантом уголовного дела по экстремистской статье за выставку «Запретное искусство» в Сахаровском центре, и был затем уволен из Третьяковки: новейшим цензорам показалось, что выставка оскорбила чьи‑то религиозные чувства. 

Константин Эггерт поговорил с Андреем Ерофеевым о том, что происходит в музейной сфере, почему сегодня массово увольняют не только кураторов скандальных выставок, но и директоров музеев, а также почему деньги на культуру государство выделяет по остаточному принципу. 

Эггерт: Андрей, скажите мне, сейчас, судя по отдельным сюжетам нашей жизни, увольняют даже не кураторов и не отдельными выставками занимаются, а увольняют иногда просто руководителей музеев, директоров, которые вполне лояльны и никакого акционизма не допускают. С чем это связано?

Ерофеев: Пиотровский говорит, что государство не обозначило свои позиции, а я-то считаю, что она очень четко уже прочитывается и обозначена эта позиция. Я бы сказал так, что никакой поддержки музеям, и занять позицию, которую я бы сравнил, например, знаете, помните, там был такой летчик безумный, который жал на тормоз, когда самолет взлетал, и вся команда хоккейная погибла? Примерно такая позиция занята сейчас Министерством культуры в отношении музеев. То есть даже когда есть какой-то общественный накат, желание, требование создавать новые и новые вещи, в общем, делается все и в плане финансовом, и в плане административном, логистическом, чтобы это сорвать. И дело не в том, что кого-то увольняют.

Дело в том, что, например, просто целые музейные программы срываются. Например, сейчас сорвалась музейная программа, очень важный музей, который должен был быть построен на Ходынском поле в Москве — Государственный музей современного искусства. Его заложили камень в 2014 году, он должен был быть построен года через два, а вместо этого организация, собственно, для которой строился этот дом, которая называется ГЦСИ — Государственный центр современного искусства — была ликвидирована. То есть передподчинено некой конторе «Рогов и копыт», которая занимается техническими проблемами в основном: упаковкой произведений и изготовлением ящиков и автобазой. Почему это делается? Потому что как бы подавить какую-то активность и затормозить это дело.

Эггерт: Сейчас современное искусство настолько опасно, по-вашему, для властей?

Ерофеев: Видимо, это такой тренд, который сформировался в сталинские времена и никак не может у нас вылететь из головы начальства. То есть почему-то продолжают очень бояться современного искусства. Вообще я бы сказал так: секуляризированы мысли художественные либо научные. То есть не отделенные от мифа, который распространяет государство, от идеологии, либо от мифа, который связан с какими-то культами религиозными. То есть у нас любая мысль должна быть под покровом таким, под покровом этого мифа. А музей — это место как раз чистой секуляризованной мысли.

Эггерт: Что не скажешь, например, про Третьяковскую галерею.

Ерофеев: Нет, почему? Там тоже замечательная коллекция.

Эггерт: Нет, я знаю коллекцию новую. Я хочу сказать, что это прозвучало у вас так, как будто музей должен быть каким-то чуждым каких-то духовных течений, да?

Ерофеев: Ну почему духовных? Духовное и религиозное — это разные вещи, понимаете?

Эггерт: Хорошо, чуждым религии?

Ерофеев: Отделенным от нее, конечно, это ясно, но иначе как... Если музей будет не отделен от религии, то кому там показывать иконы, например? Там будут приходить и молиться на Андрея Рублева прям в залах, что, кстати говоря, иногда и происходит. То есть в музее икона — это произведение живописи, которое рассматривается в категориях живописи, а не в категориях религиозного мифа.

Эггерт: Тем не менее, ведь есть еще элемент денежный во всем этом деле, я так понимаю, что финансирование музеев снижается, причем не только каких-то, которые чем-то провинились перед властями. Почему это происходит? Это просто не замечают, но это нужно финансировать что-то другое: чиновников или армию, или же есть какой-то тренд в вашем понимании здесь, попытка, может быть, как-то эту сферу еще придавить побольше финансово?

Ерофеев: Мне кажется, что на федеральном уровне, не на муниципальном, кстати, потому что на муниципальном в Москве, например, появилось и поддерживается несколько очень интересных музеев. Есть городской Музей современного искусства, так называемый Церетелевский музей, есть Музей Москвы. Вообще чем ближе власть к народу, чем она районная, муниципальная, тем более она вменяемая, на мой взгляд. А там наверху господствуют концепции столетней давности, я бы сказал. То есть приоритет отдается спорту, а не культуре, то есть у нас же строятся сейчас стадионы. Причем стадион он, если стадион стоит 1 млрд. примерно или 0,5 млрд. долларов, калининградский стадион, который сейчас делается для Чемпионата мира, 0,5 млрд., а музей был оценен по высшей мерке в 16 млрд. рублей, этот музей на Ходынском поле. То есть музей, конечно, значительно дешевле обходится, но при этом, посмотрите, наши музеи все расположены в зданиях 19 века: Третьяковская галерея, Исторический музей, Пушкинский музей — все это постройки 19 - начала 20 века, до советской власти. Политехнический музей.

Эггерт: Но там же идет реконструкция Политехнического музея и, как говорят, изменение концепции.

Ерофеев: Нет, так подождите, реконструкция, а не строительство нового. Чем, какими музеями мы можем похвастаться, которые построены в 20-21 веке, частными музеями, прежде всего? «Гараж» появился в Москве, Еврейский музей.

Эггерт: Музей толерантности.

Ерофеев: А государственных музеев не появляется.

Эггерт: Скажите, пожалуйста, мне, Андрей, все-таки такой удивительный набор людей, которых увольняют. Они не какие-то оппозиционеры, они ничего такого не делают. Я не могу не задать вопрос: логика-то в этом какая? Давайте так говорить: мы говорим коррупции много, но что вы возьмете с музея Окуджавы, скажите мне, пожалуйста, все равно он не будет сильно финансироваться? Не понимаю.

Ерофеев: Мне кажется, что идет борьба с профессионалами, то есть с людьми компетентными, которые понимают интересы своей институции, болеют за них и готовы бороться за эти институции перед начальством. То есть вопрос не только в том, что убирают каких-то известных и активных инициативных людей, но вопрос еще в том, что ставят на их место людей некомпетентных. То есть если взять ситуацию с ГЦСИ и «РОСИЗО», то убрали Миндлина и Бажанова — двух человек, которые, можно сказать, свою жизнь положили на создание этого Центра современного искусства, и знают прекрасно, как современное искусство российское, так и зарубежное. И назначили некого Сергея Перова, про которого вообще никто не слышал в художественном мире нигде, никогда, откуда этот человек взялся, из какого-то военного училища вроде бы. То есть приходит человек, который сам же в своем интервью говорит: «Я ничего не понимаю в современном искусстве, но как-нибудь буду разбираться». Так зачем же это «как-нибудь», когда полно специалистов, которые подготавливаются нашими государственными и сейчас частными вузами. Это, я считаю, намеренная кадровая политика, потому что некомпетентные люди, они, конечно, естественно, легко управляемые.

Эггерт: Скажите мне, а, с другой стороны, мы наблюдаем феномен очень интересный в последнее время, который Третьяковская галерея нам, прежде всего, демонстрирует, музей имени Пушкина тоже в последнее время — то есть гигантские очереди на Серова, на Айвазовского, на выставку Рафаэля очень маленькую, камерную, замечательную, надо прямо признать. Хорошо, это несовременное искусство, это, в общем, какие-то такие доступные формы, понятные, но, тем не менее, эти гигантские очереди, нечто подобное я видел только в 1973 году, когда привозили Тутанхамона, сокровище Тутанхамона, я был совсем маленьким мальчиком, но, тем не менее, это я помню. А чем объясняете этот феномен? То есть ведь для музея это же хорошо, это и деньги,  и пиар, и все, что хотите.

Ерофеев: Дефицит культурного материала, то есть дефицит музеев, в частности, потому что музеев у нас столько же, сколько было в начале 20 века, а гражданское общество возросло значительно. И, кстати, вы сказали про Тутанхамона. Я помню не только про Тутанхамона, я помню, какие очереди с кострами стояли, когда привезли Ван Гога, помните, «Джоконду».

Эггерт: «Джоконду» помню, смутно помню.

Ерофеев: Это советский феномен дефицита, то есть недостатка, то есть голода. Потому что люди хотят, конечно, видеть оригинал, а не просто репродукции и, в общем-то, говоря, они отсечены от возможности. Не все же могут поехать в Италию или во Францию. И особенно этот голод проявляется в отношении современного искусства как раз, потому что более-менее, видите, привозят сейчас Караваджо, Рафаэля. И то все-таки это какие-то крохи по отношению к тем огромным выставкам, международным проектам, которые циркулируют по цивилизованному миру и до нас не доезжают. А современное искусство у нас не показывается, а уж не говоря о том, что оно не собирается. Понимаете, у нас, например, есть музей Эрмитаж, а аналогичного музея Эрмитажа, которые бы собирали советские вожди и постсоветские вожди, российские, нету. То есть а что, чем, интересно, будет отчитываться Россия теперь перед следующими поколениями?

Эггерт: Большое спасибо. 

Фото: Сергей Пятаков/РИА Новости