Можно ли спасти Россию, ничего не меняя

Глава Минэкономразвития утверждает, что внутренние ресурсы страны почти выработаны, доходов от продажи сырья будет хронически не хватать. И вот что предложил министр:

• Рост финансирования поддержки экспорта
• Господдержка не убыточных компаний, а занимающихся экспортом
• Поддержка компаний лидеров с высокой динамикой роста несырьевого экспорта
• Значительное упрощение всех процедур, связанных с экспортом
• Снижение размера импортных таможенных пошлин на комплектующие и оборудование
• Использование всех форматов международных торговых соглашений
•  Развитие мобильности рабочей силы и создание социальной инфраструктуры для этого
• Повышение гибкости трудового законодательства: срочные трудовые договоры, упрощение процедур увольнения
• Совершенствование механизма трудовой миграции

О политике Алексей Улюкаев в статье не сказал ни слова. Но буквально первый же комментарий на форуме «Ведомостей» звучал так: «Все правильно, да только это все вторичные, технические средства. Первичные же—  изменение качества институтов, в первую очередь судебной системы, гарантия прав собственности, честные выборы. Увы, все это за пределами возможностей Алексея Улюкаева. При всём уважении».

 О необходимости институциональных реформ — то есть в сущности. Преобразования политической системы – так называемые либералы в правительстве говорят не первый год. Кремль к ним не прислушивается. Зачем ломиться в эту, похоже, навечно закрытую дверь? А также об отказе от свободных экономических зон и возможности авторитарной модернизации, мы спросили об этом экономиста Сергея Алексашенко.

Кремер: О необходимости институциональных реформ, то есть, в сущности, преобразования политической системы так называемые либералы в правительстве говорят уже не первый год. Кремль к ним не прислушивается. Зачем тогда вообще ломиться в эту, судя по всему, навечно закрытую дверь, зачем выдвигать такие предложения?

Алексашенко: Не соглашусь с вами, что либералы в правительстве предлагают проводить политические реформы. Когда они говорят об институциональных реформах, про политическую часть, как правило, молчат. Даже если посмотреть последнее интервью Алексея Кудрина Harvard Business Review, то там он говорит, что можно провести институциональные реформы, не меняя ничего в российской политической системе.

Эггерт: Сергей, я боюсь, вы чуть-чуть неправильно поняли наш вопрос. Улюкаев как раз не говорит о политике, но предлагает набор прагматических мер. Даже эти прагматические меры регулярно отвергаются последние десять лет. Так зачем ломиться в эту дверь?

Алексашенко: Понимаете, у Алексея Улюкаева есть какая-то профессиональная гордость, профессиональное самомнение. Он говорит то, что считает нужным и возможным сказать в рамках существующего правительства. А что он должен говорить? Знаете, и у Кремля, по большому счету, есть альтернатива. Есть точка зрения Улюкаева, есть точка зрения Глазьева. Третьей точки зрения не существует. Я так понимаю, что между плохим и очень плохим Кремль выбирает плохое. Все понимают, что предложения Глазьева или в более мягкой форме ― «Столыпинского клуба» очень быстро приведут к развалу экономики. Поэтому из двух решений выбирают меньшее зло.

Кремер: То есть вы хотите сказать, что эти предложения Улюкаева вам тоже не кажутся разумными, это тоже зло.

Алексашенко: Я считаю, что они не решают проблемы российской экономики.

Кремер: Но какие-то проблемы они решают?

Алексашенко: Да, конечно. Есть такая теория малых дел, нужно понемножечку улучшать что-то. Нужно, например, чтобы мы как граждане получали заграничный паспорт, ожидая не месяц, а три дня. Это улучшение жизни? Конечно. Но если вы приходите в офис, получаете за три дня, но для того, чтобы подать заявление, вам все равно нужно отстоять пять часов в очереди, то это не сильное улучшение.

Вот так же и здесь. Все институциональные реформы Алексея Улюкаева правильные, я бы сказал, что их все равно надо делать. Никто же не говорит, что их не надо делать. Но их просто недостаточно.

Кремер: Алексей Улюкаев действует в рамках своих полномочий. Он предлагает то, на что сам может повлиять.

Алексашенко: Да. Помните, у Карла Чапека была такая Партия умеренного прогресса в рамках закона? Вот оно и есть.

Эггерт: Фактически министр Улюкаев предлагает отказывать в господдержке, обанкротить неэффективные предприятия, также облегчить процедуру увольнений, заставить людей уходить на пенсию позже. Наверно, это можно сделать при любом режиме, в том числе и авторитарном. Может быть, нас ждет авторитарная модернизация? Тем более многие говорят, что, если Владимир Путин в 2018 году продолжит быть президентом, он будет очень серьезно перелопачивать экономику. Вы в это верите?

Алексашенко: Нет, не верю. «Начни с себя». Основное количество банкротов у нас ― это предприятия государственные или квазигосударственные, МУП, ФГУП и прочая. Там банкротов достаточно, начиная с крупных госкорпораций, которым бюджет каждый год выделяет деньги на «поддержание штанов». Начинать надо с того, чтобы банкротить госкорпорации. Но вы верите, что Кремль начнет с себя?

На самом деле в частном сектора банкротства идут. Крупные компании не очень сильно банкротятся. Вот, смотрите, история с «Мечелом». Года два с половиной ― три велись переговоры с кредиторами, но в конце концов как-то договорилось. Помните, «РУСАЛ» был в кризис 2008 года в тяжелейшей ситуации и года четыре вел переговоры с кредиторами, тоже находясь на грани банкротства, но как-то договорился, сейчас расплачивается с долгами.

Госкорпорациям, которые де-факто банкроты, нужно пойти к министру промышленности, к вице-премьеру Рогозину или к министру финансов и сказать: «Ребята, пропишите нам строку в бюджете, бросьте миллиардов шестьдесят ― и все будет хорошо. Зачем нас банкротить? Мы градообразующие, у нас десятки тысяч работников, сотни смежников. И вообще мы национальное достояние». По идее, надо банкротить. Но поставьте себя на место премьер-министра или президента. Вы решитесь на это?

Эггерт: К счастью, мы не на месте этих людей.

Алексашенко: А, сразу испугались! Вот встаньте на их место.

Эггерт: Да, я сразу скромно шаркнул ножкой под столом.

Кремер: Хорошо. А что означает свежее решение Кремля отказаться от модели свободных экономических зон? Чем это грозит, как это будет выглядеть и на что повлияет?

Алексашенко: Я считаю, что это абсолютно рациональное решение, потому что особые экономические зоны создавались на волне эйфории: в Китае эти зоны работали хорошо, давайте сделаем в России такие же зоны, они тоже будут работать хорошо. Китай, создавая особые экономические зоны, создавал там, по большому счету, западную систему верховенства права, где обычно все юридические вопросы были очень четко отрегулированы, не было никакой коррупции, государственного рэкета, все делалось во имя и во благо инвесторов.

У нас все делалось во имя освоения бюджетных средств. Судя по информации прессы, главным фактором, триггером, который привел к закрытию или сокращению особых экономических зон, было то, что создание каждого рабочего места стоит там десятки миллионов рублей ― средняя зарплата россиянина за 25 лет. Это абсолютно экономически неэффективное мероприятие, вся идея особых экономических зон была построена только на том, чтобы осваивать бюджетные деньги, потому что никто там права инвесторов защищать не собирался.

Эггерт: Сергей, многие считают, что это все равно приведет к потере довольно значительного числа рабочих мест в этих зонах, то есть вызовет определенное социальное недовольство. Как вы считаете, так будет?

Алексашенко: Я думаю, что там, где рабочие места есть, где предприятия работают, создают какую-то добавленную стоимость и могут жить без дотаций из федерального, регионального или местного бюджета, пусть даже не платя налоги при этом, ― там региональные власти пойдут на сохранение льгот и рабочих мест. А там, где вся экономика построена на перманентном получении бюджетных дотаций, конечно, это все будет закрыто. И правильно сделают, сколько же можно кормить дармоедов?

Эггерт: Еще один вопрос можно уточнить, вернувшись ненадолго к статье Алексея Улюкаева? Две вещи, которые он предлагает: облегчить увольнение работников (значит, облегчается и найм) и продлить возраст выхода на пенсии и позволить бизнесам легче нанимать пенсионеров, чтобы они могли продолжать работать даже после пенсии. Это осуществимо? Каковы будут возможные социальные и политические последствия?

Алексашенко: Я думаю, что некие послабления с точки зрения увольнения работников будут сделаны, все-таки российский Трудовой кодекс сильно просоциалистический, действительно создает большие проблемы для предпринимателей. Если в госсекторе это еще нормально регулируется, то в частном секторе все плохо.

Пенсионный возраст ― проблема гораздо более серьезная. Все предложения, которые мы слышим от Алексея Улюкаева и Алексея Кудрина, я бы сказал, краткосрочные. Они говорят: «Сейчас нет денег, чтобы выплачивать их пенсионерам, поэтому давайте уменьшим количество пенсионеров за счет повышения пенсионного возраста». Я бы сказал, это бухгалтерская конструкция, краткосрочная и не смотрящая вперед.

За последние 15 лет у нас пять раз проводилась пенсионная реформа под таким лозунгом: «Давайте улучшим состояние бюджета, баланс Пенсионного фонда, и у нас все будет хорошо». Сейчас шестой раз, когда нам это все обещают. Пенсионная реформа ― все-таки гораздо более длительная вещь. Повышение пенсионного возраста ― лишь один из инструментов. Обсуждать нужно балансирование Пенсионного фонда на горизонте не пяти лет, а пятидесяти. Вот тогда эта реформа будет иметь смысл.

Эггерт: Это реально?

Алексашенко: Это необходимо, это все равно нужно будет сделать. Если это не сделают Улюкаев с Кудриным, значит, сделает кто-то другой, кто придет после них.

Кремер: Почти все остальные предложения Алексея Улюкаева связаны с поддержкой и развитием экспорта. На какой сектор, какие компании, какое направление это прежде всего может повлиять? Кого это прежде всего поддержит, для кого это возможность развития?

Алексашенко: Насколько я понимаю, правительство поддерживает экспорт продукции с высокой добавленной стоимостью. Это машиностроение, сельское хозяйство и химия каких-то высоких переделов. Вот три сектора, которые будут поддерживаться. Я считаю, что это правильно, это нормальная экономическая политика и ее методы. Вопрос в том, что у России объем этого экспорта крайне незначительный и пока всерьез никто не инвестирует в создание новых мощностей по экспорту такой продукции.

Поэтому поддерживать надо. Чего далеко ходить, есть такое предприятие ― «Росатом», госкорпорация, в России она единственная, на мировом рынке есть еще три-четыре строителя атомных электростанций. Все строители атомных электростанций пользуются той или иной формой государственной поддержки. Конечно, если мы хотим, чтобы российские атомщики конкурировали на мировом рынке, причем надо выигрывать предложения по техническим, финансовым параметрам, то я считаю, что поддержка «Росатома» ― нормальная вещь.

Когда поддерживают сельское хозяйство, на каждый рубль продукции дают 25 копеек дотации ― это перебор.

Кремер: Вы говорите, что поддержат машиностроение, сельское хозяйство и химическое производство. Это привлечет к этим направлениям и инвестиции, правильно?

Алексашенко: Не факт.

Кремер: Господдержка разве не дает направление для инвесторов, намек?

Алексашенко: Смотрите. Мы с вами решили создать какое-нибудь машиностроительное производство с ориентацией на экспорт.

Эггерт: А давайте создадим!

Кремер: Я с вами готова.

Эггерт: Аппараты по продаже газированной воды.

Алексашенко: Только осталось понять, что воду из автоматов уже никто не продает, все продают ее в банках. Во всем мире есть аппараты по продаже банок. В чем будет наше конкурентное преимущество, непонятно.

Нам нужно придумать, что производить, что будет конкурентно, будет пользоваться спросом. Нам нужно придумать, на какой технологии. Нужно построить новые мощности, что будет занимать два-четыре года. Только на пятый-шестой год мы начнем с вами что-то такое производить в больших объемах, чтобы выйти на этот рынок.

Во-первых, у нас государство поддерживает только текущий экспорт, но не дает денег на строительство мощностей. Соответственно, начиная с нуля проект, мы ничего от государства не получим.

Кремер: Компании, которые сейчас получат поддержку, могут таким образом развиваться, потому что если их поддержало государство в этом направлении, они перекинут свои силы и придумают, во что еще вложить.

Алексашенко: Практика показывает, что пока они мало чего придумывает. Поддержка экспорта продолжается уже, наверно, лет семь-восемь. Как правило, экспорт растет по тем же самым позициям. Никаких новых товаров на экспортный рынок российская промышленность пока, к сожалению, не производит. Может быть, через три-четыре года что-то появится.

Вспомните, сколько надежд было связано с Sukhoi Superjet. Но вот не пошел и не пошел. Сейчас нам говорят: «Зато теперь МС-21, через четыре года мы его поставим, Boeing и Airbus поставим на колени». Давайте посмотрим.

Кремер: YotaPhone еще должен поставить всех на колени.

Алексашенко: Он уже всех поставил. Осталось только найти, где YotaPhone, все остальные уже стоят на коленях.

Эггерт: Сергей, а почему такая странная неудача сопровождает российские технологические продукты? Например, продукция авиастроения. Правда, Superjet продают в ряд стран, в Мексике, Юго-Восточной Азии. Air Baltic, по-моему, собирается купить их, по крайней мере, такие разговоры шли.

Чего в целом не хватает России для продвижения, например, своих самолетов на мировом рынке?

Алексашенко: Поскольку я в Объединенной авиастроительной корпорации был в свое время членом совета директоров, я эту ситуацию немножко знаю изнутри. Я очень хорошо понимаю, что там есть проблемы с организационной структурой компании. У нее так все запутано и перемешано, что производство Superjet запрятано и экономически не выделено. Огромная проблема с тем, что у компании не существует системы поддержки продукции, технического обслуживания. Первые двадцать самолетов купил Аэрофлот, он мается до сих пор: самолеты летают мало, стоят много, запчастей нет, ремонт делается медленно.

Так нельзя. Если компания позиционирует себя как конкурента Airbus и Boeing, то она должна все-таки конкурировать на глобальном рынке по тем правилам, которые существуют. Можно сказать: «Давайте закроем внутренний рынок для Airbus и Boeing, а также Embraer и Bombardier, оставим только для Superjet и МС-21». Тогда, конечно, конкурировать в России можно.

Эггерт: А может, так и стоит сделать для развития?

Алексашенко: Можно, только тогда нужно понимать, что экономически этот проект не имеет шансов на существование. Нужно произвести 400 МС-21. Планы Superjet были чуть ли не две тысячи. На внутреннем рынке столько самолетов не нужно. 

Юрий Мартьянов/Коммерсантъ