Алексей, здравствуйте! Скажите, пожалуйста, как вы считаете, чем вызван такой разнобой мнений источников в Кремле, которые одни говорят, что будет перенесено, другие ― что нет, а при этом президент вроде как уезжает? Нет ли в этом некой беспомощности?
Я не вижу никакой беспомощности. В такой чрезвычайной ситуации Кремль выбрал тактику напускания тумана на некоторые темы, потому что они очень чувствительные. Я не увидел никакого такого дребезжания, никакой турбулентности. Мне кажется, все вполне резонно, все отдано на откуп региональных властей и правительства. Зачем Кремлю заниматься этим делом, когда есть комиссия Мишустина, рабочая группа Госсовета Собянина, собственно, сам Собянин, который активно участвует во всей этой кампании? Я думаю, что все пока в рамках спокойного сценария.
Но все-таки, несмотря на то, что регионы разные, дата-то все-таки одна, это все-таки 22 апреля. Можете ли вы сказать, исходя из своих источников, что 22 апреля ― и точка?
Пока я, конечно, такого утверждать не могу, тем более что уже Памфилова заявила, что до конца марта станет понятно, будет ли эта выбранная дата закреплена или все-таки перенесут. Кроме того, и Песков уже говорил о том, что… Даже публично, а пресс-секретарь президента все-таки не просто так говорит такие вещи. Он говорит о том, что решение будет приниматься в зависимости от того, будет ли угроза для жизни и здоровья людей, и в этом смысле Кремль ориентируется на вирусологов, на специалистов по биологии, по вирусам и так далее.
Подождем, мне кажется, пока рано что-то говорить. Мы, как всегда, узнаем неожиданно о решении Кремля. Я думаю, что это касается не только граждан, но и политического класса. Тот, кто говорит, что он точно знает, какой сценарий выбран, мне кажется, либо лукавит, либо совсем ничего не понимает.
То есть там умеют хранить военную и государственную тайну, как показала спецоперация с Терешковой.
Сейчас очень важно хранить, стоять насмерть до последнего.
Алексей, скажите, пожалуйста, а то, что просачивается уже теперь из Мосизбиркома о том, что будет приоритет электронного голосования. Электронное голосование у нас ― это вещь такая сырая. Понятно, что очень много возможностей фальсификации. Это регистрация каких-то левых людей, это инструктирование бюджетников, установка им буквально этого приложения и голосование там, отсутствие наблюдателей. Тогда этот плебисцит становится вообще… Он и так не очень легитимный с точки зрения закона, а становится совсем профанацией. Вы согласны с этим?
С точки зрения закона он легитимный, он не очень нравится многим нашим юристам-конституционалистам, но это ничего не значит, да. Я согласен с вами, что есть много проблем с электронным голосованием, но вы в этом случае обратились не по адресу, потому что я являюсь адептом электронного голосования и считаю, что плюсы, которые здесь есть, перевешивают минусы.
Я считаю, что вообще нужно переходить на электронное голосование по приложениям чем раньше, тем лучше, потому что нынешняя модель голосования с бюллетенями, с посещением избирательных участков очень архаична. Я думаю, молодое поколение, те, кому еще нет тридцати, воспринимают это даже уже не как какую-то игру, а как что-то уж совсем из жизни прадедушек и прабабушек.
Поэтому чем раньше мы перейдем, разумеется, с проблемами, разумеется, с нарушениями, для этого есть общественные организации, наблюдатели…
Нет, в электронном голосовании нет наблюдателей.
У нас же есть наблюдатели, я не имею в виду, что они будут стоять рядом с каждым избирателем. Они будут наблюдать за процессом. У нас же есть люди, которые профессионально этим занимаются. Более того, даже журналисты прекрасно разбираются уже во всех тонкостях всей этой истории.
Я имею в виду наблюдателей не с точки зрения юридического статуса, а с точки зрения роли, которую они выполняют по отношению к процедуре.
Алексей, скажите, пожалуйста, среди тех десяти рисков, которые вы обозначили для российской политики, какой является наиболее существенным? Риск именно коронавируса, те опасности, которым подвергаются политические процессы.
Мне кажется, что определенный риск, с которым мы столкнулись на самом деле уже некоторое время назад: мы до сих пор не представляем, какое будущее нас ждет, потому что, собственно, политика же является отражением социальной жизни, а мы не очень понимаем не только в России на самом деле, во всем мире не очень понимают, как вот эта тема, связанная с рисками заболеваний, с рисками передела всего социального пространства, ухода малого бизнеса частично, да, перехода на дистанционную работу, изменит отношение к политической сфере, насколько активны станут люди в сети, будут ли они более оппозиционно настроены, как будет выстраиваться их жизнь.
То есть мы не имеем некоего чертежа проекции будущего. То есть у нас есть представление, что есть некая турбулентность в международных отношениях. Если раньше были центростремительные силы в Евросоюзе, то теперь в связи с коронавирусом возникла опасность центробежных, да, особенно после «брексита» и так далее. Но это все пока вещи, которые можно повернуть вспять. А вот что касается перехода людей к новым практикам, создания новых институтов ― вот здесь, к сожалению, политика опаздывает. Я думаю, что никакого представления о том, как будут люди жить через десять лет, как они будут зарабатывать деньги, у нас нет, к сожалению.
Фото: Агентство «Москва»
Не бойся быть свободным. Оформи донейт.