Илья, скажите, пожалуйста, можно ли назвать это амнистией? Потому что сейчас все уже со вчерашнего вечера говорят: «Всё, это амнистия».
Во-первых, это не амнистия, потому что ещё не состоялась, да, есть ещё третье чтение, есть ещё президент. Но по такой практике, которая у нас сейчас сложилась, скорее всего, раз за закон голосовали таким способом, вносили таким способом, можно считать, что уже будет более-менее в таком виде и действовать.
Это похоже на амнистию, в каком-то смысле это даже лучше амнистии, потому что амнистия один раз состоялась, и всё, на будущее она не действует. А этот закон, если он будет принят вот в таком виде, будет действовать для каждого, кто провел в СИЗО хотя бы один день. В этом смысле это, конечно, нельзя не приветствовать.
Есть несколько резонансных категорий осужденных, о которых больше всего говорят. Начнем с первой категории, народной, не только той, которая интересует демократических телезрителей, но и народ в широком смысле. Это 228 статья, так называемая наркотическая. Её часто используют и в политических целях, мы знаем. Вот эти наркотики, которые кто-то нашел. Обычно там вершится суд быстро, а сроки дают большие, да? Правильно я понимаю? То есть в СИЗО человек проводит немного времени.
Нет, это, конечно, зависит от дела к делу. У нас в прошлом году за наркотики посадили круглым счетом 40 тысяч человек, и при этом больше, чем у половины, были существенные сроки, начиная от пяти лет. Но в том виде, в каком этот закон проголосован сейчас, в него добавлена специальная оговорка, что частей 2 и 3 статьи 228, то есть хранение наркотиков в особо крупном размере и крупном размере, этот закон не касается вообще никак, ни в каком виде.
Это сейчас совсем небольшие количества.
Это никогда не был большой размер. И очень показательно, считали специально статистику, что очень много, вот просто по статистике, да, случаев, когда у человека находят чуть-чуть больше, чем нужно на крупный размер и особо крупный, что говорит о том, что специально натягивают под этот размер.
Как будто в аптеке.
Потому что, естественно, когда человек у себя наркотики хранит без какой-то задней мысли, для себя, да, он не отмеряет до миллиграмма, чтобы иметь именно крупный размер. Так не бывает в жизни, но так бывает в суде.
Всего этого не коснется этот закон. Он не коснется террористических преступлений, он не коснется шпионажа и госизмены. Вообще ощущение такое, что перед вторым чтением, когда он голосовался, в него внесли поправки, знаете, просто по такому силовому мироощущению, что вот есть преступления, которые не надо трогать, значит, не нужно их баловать, пусть вот этим будет максимально плохо, да, террористам и прочим.
Конечно, есть ещё очень много народных статей. Это вот хищения всякие разнообразные, разбои и прочие провинциальные чудеса, когда, что называется, от пяти тысяч. Украл… Курицу ― нет, а вот свинью, наверно, или корову ― да. Много довольно таких вот статей, и в провинции очень много людей сидит по таким статьям. Сидят они три-четыре года, как правило, общий режим, да. Вот эти, что называется, народные сидельцы, могут выйти?
Вообще могут. Но вы слышали по инфографике, которая только что была, что там учитывается не только статья, но и что за человек. Если он рецидивист, его это не коснется. Если у него строгий режим, его это не коснется.
Я видел подсчеты, они, конечно, очень условные, что вот прямо сейчас, в ближайшее время, когда этот закон будет принят и вступит в силу, непосредственно он затронет порядка 100 тысяч человек. А всего у нас население тюрем, по-моему, 600–700 тысяч в последнее время, да. То есть можно считать, что это такая большая хорошая акция.
Скажем так, если говорить уже о тех, о ком мы больше говорим, это так называемые политические заключенные, это прежде всего 280 статья, 282, реже 280, да.
Ещё 318 в последнее время очень много.
Да, это сопротивление полиции. Сколько эти люди обычно проводят под следствием? Потому что многих из них вы защищали. Как у них строится вот эта структура обвинения и, действительно, скажется ли это на их скорейшем выходе из тюрьмы?
Смотрите, всё-таки политических заключенных у нас очень мало. У них всех ситуации индивидуальные, здесь вообще не нужно строить статистику. Я бы сказал так: в том виде, как этот закон будет принят сейчас, да, что у нас будет происходить? В каждой колонии, да, в каждой… Тюрем это не касается, в каждой колонии, поселении или общего режима, обязательно имеется приговор, вынесенный судом, да. Я сейчас не говорю именно о политике, я говорю о том, как это будет происходить в целом.
Как только закон будет принят, начнется массовый пересчет, то есть вот эти тетеньки в тюремной бухгалтерии ― не бухгалтерии в денежном смысле, да, а в личном учете ― будут пересчитывать, сколько такой-то имярек провел в СИЗО, сколько он провел под домашним арестом и нужно ли его освобождать немедленно.
В случае с политзаключенными там, конечно, всё очень индивидуально. Я думаю, что тем немногим из этих и так немногих, кого это всё коснется, да, не будут чинить специально какие-то препоны. Вот у него есть статья 318, да, у него истекает срок через год, а он в СИЗО провел полтора года. Значит, он уже должен выйти.
Я знаю, что многие пугают, в основном силовики, пугают холодным летом 2018 года, что у нас сейчас массово из тюрем пойдут на волю уголовники. Нет, как здесь было правильно сказано, это не будет касаться таких матерых рецидивистов, уголовников, бандитов. По сути, где-то, наверно, процентов на 10–15 удастся разгрузить колонии общего режима и колонии-поселения, не более того.
А это поможет вообще условиям содержания в тюрьмах, в лагерях? Потому что мы понимаем, что они далеки от идеала. Можно ли это считать частью гуманизации системы? Потому что мы ведь говорим не только о сроках и не только о переполненности камер, мы говорим ещё об обращении с заключенными, и это вечная тема. ЕСПЧ, Россия и их противостояние.
У нас очень сильно переполнены СИЗО, но на наполняемость СИЗО этот закон никак не повлияет. В колониях у нас нет такой массовой переполненности. Я не думаю, что там, где условия были совсем плохие, резко станут лучше от этого закона.
Меня больше волнует другой момент, да. Всегда мера пресечения была предметом манипуляции со стороны следствия. Для следователя, который может дать подписку своей властью, а может выйти с ходатайством о применении заключения под стражу и в 99% случаев получит…
Да, никогда не отказывают.
Это всегда способ давления. Самым козырным, конечно, до сих пор считался домашний арест. Потому что ты сидишь…
Ты признаешь, посиди дома немножко, а на суде всё будет хорошо.
Признаешь.
А на суде оказывается, что всё плохо.
Признаешь или дашь показания на кого-то специально, да. Иногда это оформлялось специальным соглашением о сотрудничестве, иногда это устная договоренность. Но было понятно, что вот если ты сидишь под домашним арестом, то а) ты уже и так отбываешь, даже если тебе дадут потом, да, ты уже сидишь по коэффициенту «день за день»; б) это такой сигнал для суда. Не так уж часто людей, которые были под домашним арестом до приговора, берут под стражу в зале суда. Это скорее как тенденция, а не как обязательное правило, да.
И условный срок могут дать, если есть вариант.
Да. И отбытое могут дать. Так вот, сейчас у этого закона две такие клешни, да. Одна, либеральная, о том, что будет по повышенному коэффициенту учитываться пребывание в СИЗО, а другая, наоборот, репрессивная, о том, что по пониженному коэффициенту, по сравнению с тем, что есть сейчас, будет учитываться пребывание под домашним арестом.
Так, значит, уменьшается возможность манипуляции показаниями?
Наоборот. Я бы сказал так, что таких драм, которые происходят в суде, когда человека прямо берут под стражу, который вот сюда пришел ногами, у нас будет больше. Следователи будут манипулировать просто чем-то другим. Может быть, снизится притягательность домашнего ареста как таковая, да. Это очень условная притягательность, это я говорю с такой циничной позиции человека, которому в любом случае идти в тюрьму, и он размышляет, туда или сюда.
Манипуляции, конечно, будут. Будет очень большое количество таких разочарований. Не очень понятно вообще, как это всё преломится и какие выводы для себя сделает и следствие, и суды. Мне, кстати, интересно, примеряли ли депутаты, которые голосовали за этот закон, его на себя потенциально, потому что не ровен час, да, от сумы и от тюрьмы.
А чем объяснить то, что закон десять лет вылеживался? В 2005 году он был ещё принят, ещё в совсем другой Государственной Думе, совсем другой, просто это была Дума и коммунистов… разношерстная Дума была, такая настоящая соревновательная ещё в 2005 году более-менее.
Этот закон берут оттуда и переносят в нынешние условия, хотя у нас, понятно, ситуация и со следствием изменилась, Следственный комитет появился, прокуратура, которая враждует со Следственным комитетом. Всего этого в 2005 году не было. В 2005…
По-моему, в 2008.
В 2008 году, в общем, всё только начиналось, по сути дела. Почему он десять лет лежал? Чего он ждал?
У нас великое множество законов, которые лежат, зарегистрированных законопроектов, поэтому правильно, наверно, ставить вопрос о том, почему его вытащили сейчас.
Было колоссальное разочарование, был сначала такой запущен слух по вот этому тюремному населению, что будет амнистия после выборов Путина. Путина выбрали, были слухи, где же амнистия, даже гуляли липовые, в фотошопе сделанные указы об амнистии. И было колоссальное разочарование от того, что это не случилось. И власть, которая очень не любит идти на попятную и очень не любит показывать, что она как-то там прогибается под давлением или идет навстречу…
Возможно, кто-то посчитал, что если нельзя провести амнистию, потому что её очень сильно просят и даже требуют, то можно провести что-то такое и как-то немного это дело притушить. Но опять же примеряют на себя, потому что сегодня ты депутат или министр, а завтра ты считаешь дни в СИЗО, и лучше их считать по коэффициенту 1,5, чем по коэффициенту 1:1.
Благодарю вас. Это был Илья Новиков, адвокат, который более-менее растолковал нам детали закона, который принят сейчас и фактически будет наверняка принят в третьем чтении и подписан президентом очень быстро, о пересчете коэффициентов содержания в СИЗО и в колонии. Таким образом, говорят, что это амнистия, но, в общем, это, оказывается, не амнистия, а нечто совершенно иное.
Фото: Дмитрий Лебедев / Коммерсантъ