Боится ли «Исламское государство» российских спецслужб?

Яковлева: Что мы точно знаем о людях, совершивших теракт, спустя год после трагедии?

Джемаль: Мы знаем, что это был ответ «Исламского государства» на вступление России в сирийскую войну. Он последовал очень быстро. Насколько я понимаю, теракт был, по сути дела, «заемный», поскольку и без «Исламского государства» его готовили группировки Синайского полуострова. Но поскольку коллеги их попросили, они переориентировали на российский самолет свой теракт, который изначально не планировали против России. Так случилось, что именно российский самолет был взорван. / Верховный суд РФ признал «Исламское государство» террористической организацией. Ее деятельность на территории РФ запрещена. /

Помимо этого теракта, никаких масштабных, крупных терактов в России не происходило, хотя происходила какая-то террористическая активность, аффилированная с «Исламским государством», в основном на Северном Кавказе. Тем не менее той ситуации, которая развернулась во Франции, здесь не сложилось.

Эггерт: Почему?

Джемаль: Это загадка. То, что у «Исламского государства» есть определенные возможности и желания, Франция показала. Почему это не имеет никакого отношения к России? То ли Россия выпала из интересов «Исламского государства», что само по себе странно, поскольку вступив в войну практически одновременно с Францией, Россия-то занимает большую долю в этой войне, значительно более активно участвует.

Можно, конечно, попытаться сказать, что у нас такие великолепные спецслужбы, которые предотвращают всё и вся, с другой стороны, какая-то активность есть. В России совершенно явно есть сторонники «Исламского государства», их не так уж и мало. На Кавказе от имени «Исламского государства» регулярно происходят какие-то небольшие теракты, которые создают фоновый терроризм. Но ничего такого, что могло бы наносить политический удар по руководству России по принципу «население расплачивается за ваше решение вступить в сирийскую войну» не происходит.

Эггерт: Каковы ваши догадки? Почему это могло быть?

Джемаль: Я не буду гадать на эту тему.

Эггерт: Напомню, что сразу после теракта «Исламское государство» объявило о начале джихада против России как раз в связи с сирийскими событиями. Вы совершенно верно заметили, что Россия в Сирии активна. И тем не менее возникает какой-то вакуум. Может быть, можно было бы попытаться это объяснить внешними влияниями? Этих людей попросили больше так не поступать?

Джемаль: Мы можем предположить, что там есть некая агентура, которая связана с российскими спецслужбами и которая притормаживает террористическую активность относительно России. С другой стороны, мы не можем предположить, что российская агентура решает все вопросы. Конечно, в предолимпийский период 2012–2013 года достаточно много россиян, в основном с Кавказа, было вытеснено в «Исламское государство». Туда, наверно, проникала и агентура. Но далеко не выходцы из России и даже не из СНГ имеют контрольный пакет акций в «Исламском государстве», это в основном арабы. И предположить, что так уж все пронизано агентами российских спецслужб, было бы уже невозможно.

Так что на это не спишешь, хотя, может быть, соблазн и был бы.

Яковлева: Орхан, скажите, как Россию сейчас воспринимают в мусульманских странах, учитывая участие России в конфликте в Сирии? Говорят, что Россия солидаризировалась с меньшинством, с шиитами. Какой имидж в мусульманских странах у России?

Эггерт: Мусульманские страны тоже разные, от Малайзии до Мавритании, но тем не менее.

Джемаль: В принципе, во всех мусульманских странах с преобладанием суннитского населения имидж России соответствует тем описаниям, которые вы сделали: это противник, это враг, его не поддерживают, несмотря на то, что далеко не всё суннитское население в восторге от существования «Исламского государства». Многие негативно к нему относятся, но к России от этого лучше относиться не начали.

Эггерт: Я долго жил в арабских странах.

Джемаль: По-моему, вы жили в той же самой Сирии, где сейчас идет война.

Эггерт: В Йемене я был и в Сирии бывал не раз, да. Вопрос вот какой: в мусульманских странах вообще и среди арабов-мусульман в частности очень сложное отношение к Соединенным Штатам, почти такое же, как к России, ― любовь и ненависть, смешанные в один плотный ком. Россия всегда воспринимались как некая альтернатива США, может, не такая сильная, но тем не менее это всегда ее поднимало, по крайней мере, в глазах части мусульманских сообществ в регионе. Как вы считаете, сейчас этот эффект ушел?

Джемаль: То, что вы описываете, было характерно для баасистских и квазибаасистских режимов, которые были в Ливии, например, это не чистый баасизм, это джамахирия, но вещь похожая. В Йемене тоже был реализован социалистический проект, хотя и не баасистского толка.

Эггерт: В Южном, да.

Джемаль: Там, конечно, Россию воспринимали как страну, которая может поддержать против США и, самое главное, против Израиля. Дело в том, что сама баасистская идея арабского национал-социализма выдохлась и к моменту завершения существования СССР уже была при последнем издыхании. Арабскую солидарность с Советским Союзом СССР разрушил раньше, чем умер сам: в начале 80 годов, вступив в афганскую кампанию и обозначив себя противником ислама.

Защита от вторжения СССР в Афганистан именно тогда воспринималась как общеисламское дело. Строго говоря, она и создала эффект джихадизма, пространство обстрелянных, опытных добровольцев, которые на идеологической основе готовы были противостоять как СССР, так впоследствии и США.

Эггерт: Если, предположим, в следующем году Россия каким-то образом смикширует свое участие в сирийской кампании, начнет как-то оттуда уходить, как-то договорится на эту тему с США и другими странами региона, это повлияет на ее образ в регионе?

Джемаль: Отношения ― это конъюнктура. Меняется ситуация ― меняется и отношение. Но тренд же совершенно обратен тому, что вы описываете. События в Сирии начались в 2011 году. К 2012 году они разгорелись в полной степени. Там моментально увяз целый ряд стран, включая США. Россия все время оставалась в стороне. В принципе, такая осторожная позиция по Ливии, принятая в 2011 году, позволяла России маневрировать. Все это было одним ударом пресечено в 2015 году, когда Россия вступила в эту войну.

Сейчас складывается впечатление, что Россия становится крайней. Там много кто бомбил, воевал, совершал военные преступления. Но запоминают последнего. Россия вмешалась в эту ситуацию последней. Выйти из этой ситуации сейчас достаточно сложно. Мы постоянно ставим себе цель за целью: сейчас сделаем это, и будет конец. Сейчас говорят: «Возьмем Алеппо, и дальше будут переговоры». А если не начнутся переговоры, тогда что? От Франца Клинцевича, человека опытного и влиятельного, я слышу, допустим: «Идти до границ Ирака». С кем? С армией Асада? Три дивизии ВДВ. Это уже Афганистан.

Яковлева: То есть мы увязли?

Джемаль: Мы увязаем. Тенденция идет именно к увязанию. 

/ «Исламское государство» признана террористической, ее деятельность запрещена решением Верховного суда /