Алексей Учитель и Вениамин Смехов вспоминают Фоменко

Он основал ее в 1993, сперва в ГИТИСе, затем театру выделили маленькое здание на Кутузовском. Совсем недавно открылась новая сцена «Мастерской».

До 1993 Фоменко работал в ГИТИСе, театрах имени Вахтангова и имени Маяковского, а также в Ленинградском театре комедии. Всего он поставил более 60 спектаклей. И три фильма – «На всю оставшуюся жизнь», «Почти смешная история» и «Поездки на старом автомобиле». Меньше месяца назад – 13 июля – ему исполнилось 80 лет.

Вспомнить великого режиссера к нам в студию пришли Вениамин Смехов – актер, режиссер, сценарист и Игорь Яцко – актер и режиссер, главный режиссер Школы драматического искусства. Также на прямой связи из Санкт-Петербурга по skype с нами режиссер Алексей Учитель – режиссер.

Монгайт: Расскажите ваши истории отношений с Фоменко.

Учитель: Моя история взаимоотношений, прежде всего, связана с актерами его театра. Но один раз мы столкнулись действительно напрямую, когда 12 лет назад я снимал картину «Дневник его жены». В главной роли снималась замечательная актриса Галина Тюнина. Петр Наумович в это время ставил один из своих спектаклей, и мы никак не могли поделить Галину: то ли сниматься ей, то ли репетировать. Я ему позвонил и спросил, как быть, и Петр Наумович со свойственной ему иронией и юмором сказал: «Забирайте всех актеров театра, и тогда я все остановлю, и вы будете спокойно работать. Я бы отдохнул». Я ему сказал: «Это серьезно?». Он говорит: «Да». И ровно через полтора года я начал снимать картину «Прогулка», позвонил и произошел действительно уникальный случай, потому что вся труппа театра Фоменко снялась в этой картине, пусть и в небольших ролях. Мы в какой-то сцене шутили, потому что в одном из диалогов звучало обращение «Петр Наумович». Общение было, и я с трудом себе представляю, как буду приходить в театр и после спектакля не заходить к Петру Наумовичу, чтобы его не поздравить, не обнять. Это незаменимый, потрясающий человек. Жалею еще об одном - много лет мечтал и даже недавно вспоминал - я очень хотел снять о нем документальный фильм, посмотреть, как он работает на репетициях, каков он в быту. Но, к сожалению, не успел.

Монгайт: Каким он был в жизни? Каким вы его знали?

Яцко: Я знал Петра Наумовича через  актеров, которые были моими близкими друзьями. Дело в том, что я начал учиться в ГИТИСе в 1988 году на курсе Анатолия Васильева. Точно тогда, когда набрал курс Петр Наумович, который стал основой театра «Мастерская Фоменко». И поэтому такое отношение к своему мастеру Васильеву и такое же отношение,  как к мастеру - к Петру Наумовичу. Мы именно разговаривали очень много о театре, о своих мастерах, учителях, будучи тесно связанными своей работой и учебой в ГИТИСе. Это мои друзья: и Рустэм Юскаев, и Галина Тюнина, и покойный Юра Степанов, и здравствующий Андрей Казаков, и Мадлен Джабраилова, и другие. То есть, мы очень близко вместе росли, как пытливые студенты, всегда сравнивали методики, технику школ, мастерскую. Эти два театра для меня очень близкие. И на одной встрече, меня поразил разговор Петра Наумовича Фоменко. Была презентация книги, и он как-то резко выразил свою концепцию театра. Он сказал просто, что Галя Тюнина уже сыграла свою главную  роль, Мадлен Джабраиловой и Андрею Казакову надо подобрать. Он сказал: «Меня не интересуют концепции,  невероятные эстетические подвиги. Меня интересуют люди, которые наполняют мой театр». Эта атмосфера любви, которая существовала на курсе Фоменко, в театре Фоменко - атмосфера неподдельной любви. Меня это всегда изумляло, поражало, и я всегда был счастлив, что я через друзей тоже причастен к ней.

Монгайт: Вениамин Борисович, какой у вас личный опыт?

Смехов: Его опыта не хватит на две часовые передачи. Это ужасный день и счастье, которое началось 50 лет назад, прервалось на панихидном дне. А потом продолжилось, потому что Фоменко, смею вас уверить, никогда не умрет. Может быть, потому что страна наша спасается культурой. Больше ей нечем спасаться в мировом пространстве. То, что Игорь сказал, и то, что Алексей говорил, - сейчас это все соединяет в образе, непохожего ни на кого, единственного и единого во все времена. Еще мы были пацанами на Таганке, он был обольститель, и его мотало по театрам, он создавал шедевр, и главный режиссер его вытеснял. В жизни он ни на кого не обижался, он был верен сам себе. Наверное, надо назвать еще двух людей в продолжение его единства - это Пушкин и Станиславский. И это не удивляет тех, кто видел его спектакли. Да, мне посчастливилось, я и как актер был рядом. И мы недавно отметили 50-летие нашей дружбы, и рядом с ним стоял мой близкий друг Юра Визбор. Во множестве он требовал, чтобы называли не «учителя», а «учители». Потому что он был рыцарем слова. Таких не было и, наверное, не будет. Он один, и Пушкин один, и Станиславский. Помню, как важна была ему цитата, он знал всю поэзию наизусть. Гумилева: «Но забыли мы, что осияно,/Только слово средь мирских тревог, /И в Евангелие от Иоанна, сказано, /Что слово это Бог». Вот в стране, где исчезает уважение к слову, Фоменко был, в этом смысле, продолжатель. В 1990-е годы у нас выживали люди. Фоменко жил всегда. Он продолжал делать то, что делал всю жизнь. Не участвовал в конкуренции за карьерой, в конкуренции амбиций, в отличие от других больших режиссеров. Он делился любовью.

Казнин: Почему не участвовал? Лев Дуров о нем пишет, что Фоменко был  практически первым диссидентом. В студенческие годы много рискованных шуток себе позволял, в том числе публичных, за что попадал и в милицию.

Смехов: Он был независимым человеком, и к нему не приставало ничего.  Я знаю другие случаи, тоже моего старшего друга, который восхищался фоменковским снисхождением  в пользу советской власти.

Монгайт: Какие актеры театра Фоменко?

Смехов: Это было шикарно, вот то, что было в «Прогулке». Я три раза видел этот фильм.  Ирочка Пегова и вся команда, включая Гришковца. Фоменковское отношение к слову сквозь них прорастает всегда.

Учитель: Я еще могу сказать, что, начиная любую картину, первое, про кого я сразу говорю, - это актеры театра Фоменко. Для меня большая честь их снимать. Я думаю, что Петр Наумович сделал удивительную вещь: это самые естественные и самые кинематографические актеры. Никогда я ни доли грамма фальши в них не  чувствовал. Это поразительно. Они органичны как на сцене, так и на экране.

Смехов: Он хотел уходить из жизни уже 20 лет назад. Умерла его мама, и с ней вместе умер он. Он был человеком верности. Он не делил друзей на тех, которые ушли из жизни. Он очень много времени провел на кладбище, поминая Лешу Эйбоженко, Леню Буслаева, Юру Визбора. Для него вот рядом с ним Юлий Ким, Юра Коваль. Они при нем и всегда смущались, и всегда были равными. Он создавал смешанную ситуацию равенства  и божественного присутствия учителя.  Когда в начале 1990-х начались свары фокинские, таганские, когда мы все стояли на страже нашего родного любимовского дома, добровольный режиссер осатанел, Губенко с какими-то омоновцами пришел разрушать пространство театральное, было интервью, где я сказал фразу, и Петя мне потом возвращал ее много раз, говоря «Ай-ай-ай». Я сказал: « В споре Юрия Любимова и Николая Губенко победил Петр Фоменко».

Монгайт: Кто продолжит его дело и возглавит театр?

Смехов: Мне эта тема совершенно неинтересна.

Учитель: Это сейчас даже не нужно обсуждать.

Смехов: Леша, а ты не видел последний спектакль «Театральный роман»?

Учитель: Это чудо. Я вспомнил одну вещь. Я все время хотел попасть на репетиции Петра Наумовича. Чтобы посмотреть, как это волшебство совершается.  Я просился один два, три, четыре раза. «Нет» и все. Наконец-то я спрашиваю: «Почему? Объясните?». Очень просто ответил Петр Наумович: «Потому что они все будут думать, как попасть к вам в фильм». И не пустил, может быть, и правильно сделал.

Яцко: Меня всегда удивляло не просто взаимоотношение со словом, хотя это основа всего, но меня удивляла атмосфера, которую они могли создавать своей общностью. Эта атмосфера, которая часто работала, на моем языке, не напрямую, а косвенно. Какие-то вещи были просто пронзительные, хотя никто на них не педалировал, не наседал. Они просто журчали, как бы аккомпанируя чему-то важному.

Смехов: Он же еще и скрипач, как и Станиславский. Он музыкант. И все, что он делал, это была музыка слова, музыка жеста.

Яцко: Я был, когда была встреча. Триптиха не было, это было в замыслах еще, он представлял все музыкально, изобразил так, что это была уже музыка, и спустя много лет, воплотилась в триптих, в спектакль.

Казнин: На ваш взгляд, закончится с уходом Фоменко череда этих самых «фоменк» у актеров?

Смехов: Нет, надо сказать, что он учительствовал и просветительствовал самостоятельности всех своих ребят. Потому что это была гарантия любви.  У него выросла целая  плеяда режиссеров. Недавно была открыт  музей  «Мастерская Давида Боровского», и там присутствие Фоменко было опосредованно, он дома был в это время, но я ему рассказал, что был Женовач Сережа, Женя Каменькович. Он не впрямую учился,  и я не впрямую учился, но я его ученик, Ваня Поповский, Елена Невежина, Кирилл Пирогов, выдающийся актер. Говорили, что «там женщины лучшие во всем театра Европы». Да я являюсь свидетелем того, как они блистали в Париже, в Берлине. В Нью-Йорке были гастроли, и он почти никогда не приезжал. Но зато вместо него там стоял Миша Барышников, который всех напоил. Все дрожали от счастья, что  такой театр бывает. Я прочитаю напоследок то, что он любил. Пушкин, финал «Пиндемонти»:

Зависеть от царя, зависеть от народа –

Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья,

Вот счастье! Вот права…